С ним волосы выглядели потрясно. В самом деле потрясно.

Я оделся и сел за компьютер, чтобы позвонить Сухрабу.

Сигнал вызова повторялся снова и снова — одна и та же мелодия, бип-бип-бип, — а потом я услышал:

— Привет, Дариуш!

Сжатый скайпом голос Сухраба я услышал еще до того, как его лицо вынырнуло из великой пиксельной пустоты.

— Привет!

Сухраб Резаи был моим лучшим другом на всем белом свете.

И то, что он жил на другой стороне земного шара, меня просто убивало.

Разница во времени у Портленда с Ираном составляла одиннадцать с половиной часов (хотя я не понимаю, в чем смысл этих дополнительных тридцати минут), так что в Йезде был уже вечер.

— Ты уже поужинал? Можешь говорить?

— Могу. Ужин пока не готов. У нас сегодня аш-э реште.

Аш-э реште — густой персидский суп с лапшой.

— Здорово. Мы вчера тоже ели суп. Лале приболела.

— С ней все хорошо?

— Думаю, да. Сегодня пойдет к врачу.

— Понятно. — Сухраб внимательно на меня посмотрел. — Э! Ты постригся!

Я ухмыльнулся.

— Нравится?

— Выглядит здорово, Дариуш. Очень стильно.

У меня загорелись щеки.

— Лэндону понравилось?

Сухраб стал первым, кому я рассказал о Лэндоне.

И первым, кому я признался, что я гей.

Мне было очень страшно, хоть я и знал, что Сухраб воспримет это совершенно нормально.

(Ну то есть я надеялся, что он воспримет это совершенно нормально.)

Но он сказал:

— Спасибо, что поделился, Дариуш. А маме ты уже говорил? А папе?

— Пока нет.

— Боишься?

— Нет. Наверное. Не знаю.

Мы немного поговорили с ним о том, как я хочу рассказать людям о своей ориентации, и о том, кому я хочу о ней рассказать, но Сухраб заметил, что я нервничаю, и сменил тему, заговорив о последнем визите Бабу к врачу.

— Доктор думает, что ему пора лечь в… Как у вас это называют? В хоспис.

— О…

Не знаю почему, но от таких новостей я чуть не заплакал. Никто не обещал, что Бабу станет лучше. Но, наверное, в глубине души я все же надеялся на чудо.

— Мне жаль, Дариуш.

— Все в порядке.

Ничего не было в порядке, и Сухраб прекрасно об этом знал. Просто нам не нужно было произносить это вслух.

Мы еще поболтали о всяком: о погоде в Йезде, о шансах сборной Ирана на победу, о последней стычке Сухраба с Али-Резой и Хуссейном — ребятами, с которыми он играл в футбол; о школе и магазине его дяди; о том, что приготовила мама.

Перед тем как отключиться, Сухраб пристально посмотрел на меня:

— Спасибо, что поделился со мной, Дариуш. Я всегда буду твоим другом.

В этот раз я рассказывал Сухрабу о том, как Лэндон повел меня стричься, как мы заглянули в «Роуз Сити Тиз», а папа вошел в комнату в самый неподходящий момент.

На моменте, когда я от неожиданности укусил Лэндона за язык, Сухраб смеялся до слез, и я тоже не выдержал и расхохотался.

А потом я рассказал ему об очередном Неловком Разговоре со Стивеном Келлнером.

Мы с Сухрабом все друг другу рассказывали.

— Но хватит обо мне. Как у тебя дела?

— Нормально. Вчера виделся с Бабу.

— И как он?

— Не очень. — Сухраб вздохнул. — Маму думает, ему недолго осталось.

— А. Она как, держится?

— Твоя бабушка сильная. Совсем как ты, Дариуш. Но… — Он на секунду отвел взгляд. — Сейчас ей тяжело. Она никогда не признается, что ей нужна помощь. Нам с маман приходится чуть ли не заставлять ее отдохнуть и поберечься.

— Прости.

— Не извиняйся. Я люблю твою бабушку. И твоего дедушку.

— Я тоже их люблю. — Я потер глаза. — Хотел бы я сейчас быть с ними.

— Я бы тоже этого хотел.

— Спасибо, что заботишься о них.

Сухраб улыбнулся так, что его карие глаза превратились в две щелочки.

Когда Сухраб Резаи улыбался, он улыбался всем лицом.

— И всегда буду, Дариуш. Ghorbanat beram. Всегда.

Ghorbanat beram — одно из восхитительных выражений на фарси, которые невозможно толком перевести на английский.

Буквально оно означает «Я отдам за тебя жизнь».

Иногда это всего лишь преувеличение.

Но Сухраб использовал его не в переносном смысле.

И я его именно так воспринимал.

Вот что значит, когда у тебя есть лучший друг.

Хороший столик

В среду перед школой я никак не мог унять волнение.

Во-первых, вечером мы должны были в первый раз выйти на поле в этом сезоне. И во-вторых, когда Трент Болджер увидел нас с Лэндоном, он тут же полез в телефон, а Трент очень любит распускать нелепые слухи.

Но когда я пришел в школу, никто ничего не сказал.

Или Трент пока ничего не сделал — или сделал, но всем было наплевать.

На дополнительной физподготовке — я посещал занятия вместе с Трентом и парой ребят из сборной по соккеру — мне показалось, что верно последнее. Трент был очевидно раздосадован тем, что его усилия по распространению сплетен пропали даром. Он продолжал сердито таращиться на меня, пока я здоровался с Джейденом и Гейбом, двумя выпускниками из нашей команды.

— Ты как, нормально, Дарий? — спросил Гейб. Наш нападающий был темнокожим и самым низкорослым в школьной сборной, но бегал быстрее всех, кого я знал.

— Слегка нервничаю.

— Не стоит. Все будет в порядке, — сказал Джейден. Он был Частичным корейцем — когда я впервые его так назвал, Джейден очень смеялся, а потом сам взял эту фразу на вооружение — и высоким, пусть и не таким, как мы с Чипом. Он играл в середине поля.

— Спасибо.

Гейб покосился на Трента и понизил голос:

— Ты в курсе, что Трент треплется направо и налево о том, что вчера видел тебя с парнем?

— Даже не сомневался, что он именно так и поступит.

— Так что, у тебя теперь есть бойфренд? — ухмыльнулся Гейб.

— Может быть. Пока не знаю. Мы просто зависаем вместе.

— А мы его знаем?

— Вряд ли. Он учится в частной школе в Ванкувере.

— Круто. Ты же не против, что теперь все о нем знают?

— Да нет.

— Вот и хорошо. Если что, мы тебя прикроем, ты только скажи.

Я не знал, как на это реагировать.

До сих пор не привык, что кто-то в школе был готов меня прикрыть.

— Спасибо.

— Разбейтесь на пары, начнем с приседаний со штангой, — сказал тренер Уинфилд. — Большой вес не берите. Десять повторов. Держать по три секунды.

Я подавил стон. Приседания в целом были ужасны, но приседания со штангой и трехсекундным удержанием внизу воистину были преступлением против человечества.

Утешало лишь то, что они шли на пользу моей заднице.

Несложно было догадаться, что тренер Уинфилд был тренером по американскому футболу: если речь шла об этом виде спорта, на физподготовке занимались растяжкой, бегом и прочими видами «активного восстановления». Но на соккер этот подход не распространялся.

Я объединился с Джейденом, потому что мы могли использовать стойку одной высоты, а Гейб встал рядом и работал с Трентом.

Сложно сказать, кого из них такой расклад сделал более несчастным.

Справедливости ради надо отметить, что Трент Болджер в последние дни вообще редко выглядел счастливым. Я всегда был его Мишенью Номер Один, но все изменилось с тех пор, как я подружился с Чипом и вошел в сборную. Теперь за меня было кому вступиться.

Трент все никак не мог найти новый объект для издевательств. Он упорно не оставлял попыток меня довести, но пока так и не преуспел.

В галактике старшей школы «Чейпел-Хилл» произошел серьезный гравитационный сдвиг, вот только Трент до сих пор пользовался старыми звездными картами.

Мне было его почти жаль.

Почти.

— Хватит пялиться на мою задницу, Дырий, — пробубнил Трент, когда тренер Уинфилд отошел на безопасное расстояние.

— Тогда сдвинь ее отсюда, — сказал Гейб. — Мне тоже нужно тренироваться.

Я смог сдержать смех, но не улыбку. Да уж, Трент понятия не имел, как действовать в новой парадигме.

А еще к горлу подступил комок.

Приятно, что Гейб встал на мою защиту.

Приятно, что у меня теперь есть команда.

В дни матчей по соккеру школа «Чейпел-Хилл» бурлила далеко не так активно, как в преддверии матчей по американскому футболу, но меня это ничуть не задевало. Ребятам из команды по американскому футболу приходилось целый день расхаживать в форме, девушкам из группы поддержки — тоже, для игроков устраивали духоподъемные собрания и даже меняли расписание уроков.

Нам духоподъемных собраний не полагалось. Так что в день первого матча я, как обычно, отсидел четыре пары и пошел на велосипедную стоянку, чтобы встретиться с Чипом.

Пока мы торчали в классе, небо затянули серые облака. Я натянул капюшон поглубже, чтобы защититься от холодных капель, которые тихо выстукивали мерный ритм по моему затылку.

Пока я отстегивал велосипед от стойки, Чип спустился со школьного крыльца; его ключи болтались на карабине, прицепленном к сумке с учебниками. Он таскал с собой штук десять ключей, хотя пользовался только двумя. Остальные — например, потемневшую отмычку, которая выглядела так, будто ее изготовили в восемнадцатом веке, — Чип нашел в разных местах и добавил к связке «чисто для красоты».

— Извини. Мне нужно было кое-что уточнить у мистера Гирка по поводу домашки, но мы почему-то начали обсуждать Германию и экономику Евросоюза. Даже не знаю, как так получилось.