— Иди умойся, — старушка кивает на лохань в углу большой комнаты, служащей и кухней, и столовой, и, похоже, спальней. — Руки только смотри, с золой помой. Да за стол давай. Хоть чаю перед сном выпьешь.

Внутри было хоть и бедно, но чисто. Простая деревянная мебель, большая печь, стол, пара лавок да сундук. Ну и лохань с прохладной водой, которую я с удовольствием плещу себе в лицо.

Надеюсь, что хоть что-то в голове прояснится, но, кажется, нет. Только жжение на коже: все лицо и руки покрывают мелкие и крупные царапины. И это я еще ноги не смотрела…

Ночь кажется бесконечным бегом. Просто марафоном какого-то абсурда.

— Садись, самовар уже готов, — старушка кивает на лавку, и я решаю не спорить.

Ноги гудят, слабость во всем теле такая, что каждое движение дается путем невероятных усилий.

— Да садись уже, хватит смотреть на меня испуганным зайцем, — она суетится и выставляет на стол две чашки чая с клубящимся над ним паром. — Не враг я тебе. Можно сказать, единственный друг, так что не бойся.

Легко сказать. Я сажусь на краешек лавки и сжимаю пальцами платье.

Света от лучины хоть и мало, но все больше, чем на улице. Поэтому теперь я могу лучше рассмотреть старушку. Льняная серая рубаха, темный сарафан, перевязанный под грудью, шаль, которую она сняла с головы, на плечах. Толстая седая коса уложена вокруг головы, как корона.

Помнится, у меня бабушка так ходила. Она до своих последних дней оставалась верна “старой” моде. Как же я по ней скучаю…

— Ну что, задавай свои вопросы, — старушка садится на вторую лавку, напротив меня и обхватывает крючковатыми пальцами чашку.

“Ку-ку”, — раздается на стене так, что я подскакиваю: я не заметила большие деревянные часы с кукушкой в самом дальнем углу.

— Да помолчите вы, сама знаю, — огрызается на часы старушка, а потом спрашивает: — Все еще не веришь?

Пожимаю плечами. Я уже не знаю, что думать и во что верить. Еще утром я собиралась стать счастливой женой Владика, потом меня хотели убить, а сейчас сижу в избушке со старушкой, которая сказала, что…

— Вы меня искали? Где? В лесу? Вы знали, что я заблудилась?

— О, все-таки включаешь голову, это хорошо, — довольно улыбается старушка. — Везде я тебя искала. В нашем мире и в межмирье. Только кто ж знал, что ты сразу в такой переплет угодишь.

Я еще сильнее сжимаю руки в кулаки и, кажется, перестаю дышать от шока.

— То есть это все… По-настоящему? Вот прямо совсем-совсем?

— Ну ясно, что не сказка. И даже не сон, — улыбается она. — Дарину сначала нашла. Но слаба она. Не сможет, сломается… Ты другая.

— Я, значит, не слабая? — усмехаюсь я.

— А вот завтра и проверим. Пей чай-то. Остынет.

Практически на автомате, просто пытаясь уложить в голове то, что сказала старушка, делаю глоток.

Приятный аромат лаванды с легким оттенком ромашки наполняет легкие. По языку разливается сладкое тепло, растекающееся почти мгновенно по всему телу. А потом… все вокруг меркнет.

Глава 8

Бабушкин домик. Чуть покосившийся деревянный забор с облупившейся зеленой краской, которую так и тянет подковырнуть ногтем. Чтобы открыть калитку, надо просто залезть рукой между двух досок и поддеть деревянную задвижку: бабушка строго-настрого запретила вешать на нее замок. Почему — никогда не объясняла, но родители с ней не спорили.

Тропинка от калитки к крыльцу идет через палисадник. Раньше она была просто протоптанная, но в межсезонье и летом после ливней было ходить очень грязно, поэтому мы выложили ее кирпичами. С папой выкладывали под чутким надзором бабушки. Вон лежит тот, что по неловкости я уронила и расколола. Менять его тогда не стали, сказали, на память будет.

И правда… До сих пор помню.

С обеих сторон от тропинки трава густая и свежая — еще начало лета, засохнуть не успела. Чуть дальше с одной стороны сад со старыми высокими яблоневыми деревьями, а с другой — палисадник с цветами. Тут сейчас вовсю цветет жасмин. Только что-то запах в этом году какой-то слабый. Как будто вообще его нет.

Крыльцо из трех ступенек. Деревянных, потрепанных временем, чуть перекосившихся. Вторая обычно скрипит, когда на нее наступаешь…

“Скрип!” — издает она знакомый звук, когда на нее… наступаю я!

“Я” одета в старую бабушкину одежду: белую рубаху и непонятного темного цвета сарафан. Темные каштановые волосы заплетены в косу и перевязаны лентой. Ох-ох! Я как со съемок какого-то фильма сбежала.

Но… Почему я вижу себя со стороны?

“Я” беру ведра, стоящие у крыльца, и уверенно иду к колодцу. Что за ерунда? Я этим колодцем не пользовалась с того момента, как мы провели водопровод в дом. Бабушке в последние годы было сложно носить ведра, родители не могли часто приезжать, а я училась. Потому было принято волевое решение и сделан водопровод.

Но я настойчиво достаю воду из колодца и переливаю в свои ведра.

Или не я? Что вообще происходит-то?

“Я” иду обратно и захожу в дом. Дверь хлопает, и я…

Просыпаюсь.

Надо мной — потемневшие от времени, грубо отесанные деревянные балки, в промежутках между которым местами виднеется черепица. На поперечных балках, как гирлянды, развешены букеты сухих трав.

Воздух прохладный, наполненный ароматом дерева, трав и совсем чуть-чуть — дыма.

Так вот, почему я не чувствовала запаха жасмина! Это был сон. А вот то, что со мной происходит — как раз моя нереальная реальность.

Пялюсь в потолок и не двигаюсь. Так… То есть если я сейчас тут, в теле местной Дарины. То, вероятно, она там? В моем теле?

В груди царапает неприятное чувство ревности: ну как так? Кто-то сейчас пользуется моим телом! Которое я мучительными диетами и регулярными занятиями в фитнес-клубе готовила к тому, чтобы влезть в свадебное платье.

Вот козел этот Владик! А я хороша! Как могла так долго не чувствовать на ушах лапшу?

Сказал, что договорился, все устроил. Нас поженят, и мы тут же улетим. Договорился великолепно!

Чувствую, как по щеке сбегает слеза. Я могу сколько угодно бодриться и ненавидеть его сейчас, но… сердцу все равно больно.

Некрасиво всхлипываю, вытираю основаниями ладоней глаза и встаю. Выцарапать бы ему глаза, да далековато. Хоть бы у Дарины был такой шанс!

Так… А тут, как я понимаю, тоже есть, кому хвост накрутить. Кто он там? Дракон? О, как раз хвостатый. И матушке его тоже карму бы устроить.

Но есть проблема: я не знаю, где я, и… я совершенно не помню, как этот князь выглядит. Пытаюсь заставить себя вспомнить то, что было во сне перед тем, как я оказалась тут. И ничего не помню, кроме несправедливости и обиды.

— Проснулась? — старушка отодвигает штору, за которой видна кухня, где мы вчера сидели, перед тем, как…

— Что вы со мной вчера сделали?!

Да, я знаю, это не особо культурно, особенно учитывая то, что проснулась я не в канаве какой, а на нормальной кровати. Даже на перине и с подушкой. Но вот так поить непонятно чем — тоже не лучшее гостеприимство!

— Спасибо лучше бы сказала, — ворчит старушка и кидает мне на кровать такую же, как у нее, серую рубаху и сарафан из грубой ткани. — Подлатала я тебя. А то бы и заснуть не смогла бы, и мучилась со своими болячками.

Я хмурюсь и смотрю на свои ладони: действительно, ни намека на ссадины, которые я получила вчера. И нога не болит. И колени целые!

— Спасибо, — произношу я.

Признавать, что не прав, тоже надо уметь.

Старушка скрывается за шторой, а я вылезаю из кровати. Ноги касаются вязанного из порванных на полосочки тряпок ковра, и это еще больше напоминает мне о бабушкином домике. Где теперь хозяйничает другая Дарина. Но… Учитывая, что она привыкла к деревенскому быту, мне не страшно за дом. Больше страшно за нее: как она освоится, справится ли с магазином, деньгами, коммуналкой, в конце концов.

И я, похоже, вчера ошиблась насчет одной комнаты в домике. Старушка уложила меня спать в отдельной спальне, с односпальной деревянной кроватью, сундуком и зеркалом в углу. Старым, темным, местами облупившимся.

Но это лучше, чем ничего: я хоть как-то могу увидеть свое отражение.

“Ну натуральная русская красавица”, — смеюсь про себя.

Нет, я никогда не жаловалась на свою внешность, и как могла, поддерживала то, что мне было дано природой, и то, чем теперь будет распоряжаться Дарина. Но, честно признаться, это тело нравится мне не меньше.

Длинные, светлыми волнами спадающие на плечи волосы спускаются ниже поясницы, фигурка тонкая, точеная, но не расхлябанная. Явно Дарина не была нежной барышней, да и ведра, судя по сну, привыкла носить сама.

А лицо — сама нежность и невинность. Особенно, эти широко и наивно распахнутые голубые глаза, через которые хоть всю душу рассмотреть можно.

И вот как ее можно было заподозрить в измене? У меня много вопросов к князю.

Одевшись и умывшись, беру из рук старушки чай. Уже без опаски. Почти.

По языку разливается приятное тепло с кислинкой.

— Пей-пей, это просто боярышник, — посмеивается она. — Так нужно было. Не каждый день в другом мире оказываешься. Начинаю убеждаться, что правильный выбор сделала: не плачешь, не истеришь, не бежишь никуда. Прекрасно. Пообвыкнешься.