У США имелся еще один скрытый мотив для введения санкций против иранских банков. Вашингтон хотел послать транснациональным корпорациям четкий сигнал, что администрация намерена ограничить возможности Тегерана вести бизнес с остальным миром, и Соединенные Штаты следят за всеми транзакциями в Иране, законными или незаконными. Для отслеживания этих операций Министерство финансов припрятало туза в рукаве. Ранее OFAC инициировало тайное сотрудничество с кооперативным обществом SWIFT [* Общество всемирных межбанковских финансовых каналов связи (англ. Society for Worldwide Interbank Financial Telecommunications, сокр. SWIFT) — международная межбанковская система передачи информации и совершения платежей, основанная в 1973 году. Штаб-квартира SWIFT находится в Ла-Юльпе, Бельгия. SWIFT является кооперативным обществом, созданным по бельгийскому законодательству. Членами SWIFT являются более 11 тыс. финансовых организаций в более чем 200 странах мира. (Прим. науч. ред.)], обеспечивающим инфраструктуру для обработки финансовых переводов по всему миру (штаб-квартира общества находится в Бельгии) [Juan Zarate, Treasury’s War (New York: Public Affairs, 2013), 49–60.].

Эта схема преследовала простую цель: сбор данных о деятельности международных компаний в Иране. Учитывая старое эмбарго США в отношении Тегерана, эти компании могли быть только неамериканскими. Соединенные Штаты утверждают, что их интересовали только те операции, которые могли принести пользу спонсируемым Ираном террористическим группировкам, таким как «Хезболла» или ХАМАС [Zarate, Treasury’s War, 272.]. На деле фиксировались все финансовые операции, хотя многие из них были абсолютно законными. Это не оплошность: у американских официальных лиц имелось четкое представление о том, как они могут использовать эти ценные массивы данных.

Представители Министерства финансов США начали наносить визиты банкирам по всему миру, демонстрируя им, что министерство располагает списками всех транзакций, которые финансовые институты этих банкиров провели для иранских предприятий. Посыл был ясен: вести бизнес с Ираном опасно, и Соединенные Штаты следят за этим. Если международные банки будут уличены в проведении нелегальных операций для Тегерана, США без колебаний примут меры и перекроют им доступ к американскому доллару. Очевиден был и подтекст: проще и безопаснее разорвать все связи с Ираном. Многие западные банки стали тщательно взвешивать, прежде чем проводить расчеты, касающиеся иранских компаний [Любопытно, что автор обходит молчанием вопрос об этичности подобной практики и ее соответствии принципу банковской тайны, который в данном случае был нарушен без санкции какого-либо суда. (Прим. науч. ред.)].

Санкции против иранских банков оказались болезненными для Тегерана. Однако их воздействия не хватило, чтобы убедить исламский режим сменить курс. В 2012 году, спустя шесть лет после введения Соединенными Штатами санкций против иранских финансовых институтов, западные спецслужбы продолжали передавать сообщения о ядерных устремлениях Ирана [James Risen and Mark Mazzetti, “U. S. Agencies See No Move by Iran to Build a Bomb”, New York Times, February 24, 2012, https://www. nytimes. com/2012/02/25/world/middleeast/us-agencies-see-no-move-by-iran-to-build-a-bomb. html.]. Такое развитие событий тревожило Вашингтон, а также европейские столицы и Израиль. Администрация Обамы перешла к решительным действиям. Она пригрозила наложить на SWIFT санкции, если эта организация не прекратит сотрудничество с Ираном [Mark Dubowitz and Annie Fixler, “ ‘SWIFT’ Warfare: Power, Blowback, and Hardening American Defenses”, Foundation for Defense of Democracies, July 2015, https://s3. us-east‐2. amazonaws. com/defenddemocracy/uploads/publications/Cyber_Enabled_Swift. pdf.]. SWIFT посчитала, что у нее нет другого выхода, кроме как подчиниться, и разорвала связи с Тегераном. Обработка международных переводов в Иран и из Ирана стала практически невозможной.

Нацелившись на иранские банки и перекрыв доступ Тегерана к SWIFT, США фактически ввели финансовое эмбарго против Ирана. Отсутствие международных банковских связей сильно придавило иранскую экономику. Некоторые деловые операции с Тегераном оставались легальными, несмотря на санкции, но их нельзя было провести из-за неимения финансовой инфраструктуры для их обработки. Иран лишился возможности вести торговлю с западными странами. Еще хуже для иранских лидеров было то, что без доступа к мировым банкам под ударом оказались возможности Ирана экспортировать нефть — важнейший источник существования режима [Katzman, “Iran Sanctions”.].

Экономика рухнула. Курс иранской валюты — риала — обвалился. Инфляция взлетела до рекордно высокого уровня. Уровень жизни снизился, а в супермаркетах возникли проблемы с основными товарами первой необходимости [Djavad Salehi-Isfahani, “Impact of Sanctions on Household Welfare and Employment”, Johns Hopkins University, accessed December 10, 2020, https://static1. squarespace. com/static/5f0f5b1018e89f351b8b3ef8/t/5fd0e13ca4b4ef2db6b17e06/1607524670688/IranUnderSanctions_Salehi-Isfahani. pdf.]. Руководству страны пришлось признать, что санкции калечат экономику. В 2012 году президент Ирана Махмуд Ахмадинежад в своем выступлении на эту тему заявил: «Враг мобилизовал все силы для реализации своего решения, и идет скрытая война в глобальных масштабах… Мы должны осознавать, что это война такого рода, когда враг самонадеянно полагает, что сможет победить иранскую нацию» [Zarate, Treasury’s War, prologue, ix.]. Тон Ахмадинежада был задиристым, но Иран столкнулся со стеной санкций.

Именно в экономическом разрушении и заключался смысл этих мер. Соединенные Штаты надеялись, что, столкнувшись с такими трудностями, иранское население начнет сомневаться в том, что ядерные амбиции государства действительно того стоят. В Вашингтоне рассчитывали, что в какой-то момент у иранского руководства не останется выбора, кроме как сменить курс и отказаться от ядерной программы в обмен на смягчение санкций. Ставка США была смелой, но она оказалась выигрышной.

В 2013 году иранцы избрали президентом Хасана Рухани, умеренного прагматика (по иранским меркам), — довольно серьезные перемены после восьми лет правления агрессивного Ахмадинежада. Предвыборная декларация Рухани включала два обещания: во‐первых, он посулил заключить ядерное соглашение с США в обмен на снятие санкций; во‐вторых, он заявил, что это снятие приведет к быстрому восстановлению экономики. Для остального мира избрание Рухани стало многообещающим событием: оно показало, что иранцы считают спасение экономики более важным, нежели реализацию ядерных устремлений руководства страны.

В день своего вступления в должность Рухани поклялся положить конец «гнетущим санкциям Запада» [Damien McElroy, “Hassan Rouhani Vows to Lift Sanctions on Iran”, Telegraph, August 3, 2013, https://www. telegraph. co. uk/news/worldnews/middleeast/iran/10220564/Hassan-Rouhani-vows-to-lift-sanctions-on-Iran. html.]. Однако в Иране власть не полностью находится в руках президента. Многолетний высший руководитель Али Хаменеи [Президент Ирана — лишь второе лицо страны. Главой государства является пожизненно занимающий свой пост Высший руководитель Ирана. (Прим. пер.)] является гораздо более влиятельной фигурой, нежели избираемые на ограниченный срок президенты. На тот момент Хаменеи находился у власти уже почти четверть века. Он присутствовал на инаугурации Рухани. Высший руководитель напрямую напомнил Рухани, что Иран должен «противостоять заносчивости и запугиваниям» [Mohammad Davari, “Iran’s Rowhani Takes Office with Vow to Rescue Economy”, Agence France Presse, August 3, 2013, https://sg. news. yahoo. com/rowhani-set-become-irans‐7th-president‐073501208. html.]. Путь к ядерной сделке не выглядел простым.

Поборник жесткого курса Хаменеи не желал идти на уступки по ядерной программе Ирана, считая переговоры с западными странами не просто унизительным делом, но и пустой тратой времени. Если учесть количество переворотов, которые, как считается, американские и британские спецслужбы организовывали на территории Ирана с 1950-х годов, глава государства, вероятно, полагал, что нельзя доверять Америке и Европе. По мнению Хаменеи, конфликт с США также является частью самоидентификации режима [Karim Sadjapour, “How to Win the Cold War with Iran”, Atlantic, March 25, 2021, https://www. theatlantic. com/ideas/archive/2021/03/how-win-cold-war-iran/618388.]; по его словам, Тегерану «нужна вражда с Америкой, [исламской] революции нужна вражда с Америкой» [Karim Sadjapour, “Iranian Supreme Leader Ali Khamenei Is One Despot Trump Might Not Win Over”, Time, October 3, 2019, https://time. com/5691642/iran-supreme-leader-ali-khamenei-trump.].

Мотивы, по которым Хаменеи выступал против ядерного соглашения, выходили за рамки политики. Подобные ему сторонники жесткого курса близки к Корпусу стражей исламской революции (КСИР), который официально является одним из видов вооруженных сил Ирана. Но деятельность КСИР выходит далеко за рамки военного сектора. Эта военизированная группировка также контролирует значительную часть иранской экономики, особенно в энергетической и строительной отрасли. Санкции означают, что многочисленным компаниям, принадлежащим КСИР, не приходится конкурировать с международным бизнесом. КСИР не заинтересован в отмене ограничений: ведь эта организация, долгое время находившаяся под санкциями, получала от них прямую выгоду.

Хаменеи оказался между реформаторами, которые хотели заключить ядерное соглашение, чтобы спасти экономику, и сторонниками жесткой линии, которые противились идее сотрудничества с ненадежными западными державами. Какое-то время ядерная программа представляла собой один из важнейших пунктов политической повестки дня Ирана — даже если осуществлялась в ущерб экономическому развитию. Однако вскоре у Хаменеи не осталось выбора, кроме как сменить курс. Иранская экономика находилась в отчаянном положении, и избиратели выразили желание добиться отмены санкций. Вскоре после избрания Рухани Хаменеи дал иранским дипломатам разрешение на переговоры с Вашингтоном по ядерной сделке [Richard Nephew, The Art of Sanctions, a View from the Field (New York: Columbia University Press, 2018), 122.].

Секретные переговоры с Соединенными Штатами начались в Омане еще за несколько месяцев до избрания Рухани, но шли, мягко выражаясь, неконструктивно. Между иранскими и американскими участниками переговоров обнаружились многочисленные разногласия. Американская сторона считала, что иранские требования нереалистичны — причем именно для того, чтобы торпедировать возможность ведения результативных переговоров. Смена позиции Хаменеи привела к тому, что все кардинально изменилось. После новых инструкций из Тегерана иранская сторона начала соглашаться на некоторые ограничения своей ядерной программы, что ранее казалось невозможным. Дискуссия по-прежнему продвигалась тяжело, но, по крайней мере, она стала продуктивной.

Через два года, в 2015 году, Иран и пять постоянных членов Совета Безопасности ООН под шумные фанфары подписали ядерное соглашение. В обмен на снятие санкций Иран обязался ограничить свою ядерную программу. Энтузиасты санкций ликовали: по их мнению, заключение ядерного соглашения продемонстрировало, что санкции являются эффективным инструментом в принуждении страны-изгоя к переговорам. Некоторым людям санкции стали казаться почти волшебным инструментом для продвижения интересов США. Примерно в это же время Россия начала угрожать территориальной целостности Украины. Неудивительно, что Америка не стала ничего изобретать, а обратилась к санкциям, чтобы послать предупреждение российскому президенту Владимиру Путину.