Агата Кристи

Пять поросят

Стивену Глэнвиллу

Пролог

Карла Лемаршан

Эркюль Пуаро посмотрел на вошедшую в комнату женщину оценивающе и с любопытством.

В письме, которое она написала ему, не было ничего примечательного. Всего лишь просьба о встрече; никакого намека на причину, лежавшую за обращением. Короткое и деловое. Лишь твердый почерк, указывавший на то, что Карла Лемаршан — молодая женщина.

И вот она здесь собственной персоной — высокая, стройная, лет двадцати с небольшим. Женщина из тех, на которую оглянешься дважды. Одета со вкусом — дорогие, хорошего кроя пальто и юбка, шикарный мех. Благородная посадка головы, пропорциональный лоб, тонкий, аккуратный нос и решительный подбородок. Очень энергичная, живая, и именно эта живость более, чем красота, прежде всего привлекала внимание.

До ее прихода Эркюль Пуаро чувствовал тяжесть лет — теперь же он будто помолодел, оживился и прибодрился.

Выходя навстречу посетительнице, детектив поймал ее пристальный, изучающий взгляд. Она наблюдала за ним со всей серьезностью.

Молодая женщина села и приняла предложенную им сигарету. Минуту или две курила, продолжая задумчиво смотреть на него.

— Да, нужно определиться, не так ли? — мягко спросил Пуаро.

Карла вздрогнула.

— Прошу прощения?

Голос у нее был приятный, с легкой, ничуть его не портящей хрипотцой.

— Не правда ли, вы сейчас решаете, кто я — шарлатан или человек, который вам нужен?

— Да, вроде того… Видите ли, месье Пуаро, вы не вполне соответствуете моему представлению о вас.

— Старик, да? Старше, чем вы думали?

— Да, и это тоже. — Она замялась. — Скажу прямо. Я хочу… мне нужен… лучший.

— Можете быть уверены: я — лучший!

— От скромности вы не умрете. И все же… пожалуй, я поймаю вас на слове.

— Здесь ведь, знаете ли, важны не мускулы, — спокойно заговорил Пуаро. — Мне не нужно наклоняться и измерять следы, собирать окурки и изучать примятые травинки. Достаточно сесть в кресло и подумать. Оно здесь, — он постучал пальцем по голове, вытянутой формой напоминавшей яйцо, — то, что работает!

— Знаю, — сказала Карла Лемаршан. — Потому и пришла к вам. Видите ли, я хочу, чтобы вы совершили нечто фантастическое!

— Это я вам обещаю. — Пуаро ободряюще посмотрел на посетительницу.

Женщина перевела дух.

— Я не Карла. Мое имя — Каролина. Как и у моей матери. Меня назвали в ее честь. — Она помедлила. — И хотя я всегда называлась Лемаршан, моя настоящая фамилия — Крейл.

Пуаро на секунду нахмурился, словно в замешательстве, потом пробормотал:

— Крейл… Я, кажется, припоминаю что-то…

— Мой отец был художником, — сказала посетительница. — Довольно известным художником. Некоторые даже называли его великим. Я думаю, он таким и был.

— Эмиас Крейл? — спросил Пуаро.

— Да. — Она помолчала, потом добавила: — И мою мать, Каролину Крейл, судили за его убийство.

— Ага. Помню, да, но только смутно. Я находился тогда за границей. Это ведь было давно…

— Шестнадцать лет назад. — Девушка побледнела, и глаза ее будто вспыхнули. — Вы понимаете? Ее судили и признали виновной… Но не повесили — нашли какие-то смягчающие обстоятельства — и приговорили к пожизненному тюремному заключению. Она умерла через год после суда. Понимаете? Все кончено… дело закрыто…

— И?.. — тихо произнес Пуаро.

Девушка, назвавшаяся Карлой Лемаршан, сцепила пальцы и заговорила — медленно, сбивчиво, но с удивительной выразительностью, подчеркивая едва ли не каждое слово.

— Вы должны понять, что привело меня сюда. Когда это… случилось, мне было пять лет. Слишком маленькая, чтобы что-то знать. Я помню, конечно, мать и отца, помню, как меня вдруг забрали из дома и увезли в деревню. Помню свиней и симпатичную толстушку — жену фермера. Помню, что все относились ко мне хорошо, хотя и поглядывали порой как-то странно, исподтишка, будто со мной что-то не так. Я это чувствовала, но не знала, в чем дело.

А потом меня посадили на корабль. Путешествие было долгое и интересное. Я оказалась в Канаде, где меня встретил дядя Саймон. Я жила с ним и тетей Луизой в Монреале и помню, что, когда спрашивала про папу и маму, мне говорили, что они скоро приедут. Наверное, я как-то забыла о них; знала только, что они умерли, но не помнила, кто сказал мне об этом. К тому времени я уже не думала о родителях и была очень счастлива. Дядя Саймон и тетя Луиза относились ко мне по-доброму. Я уже пошла в школу, обзавелась друзьями и забыла, что когда-то носила другую фамилию, не Лемаршан. Тетя Луиза объяснила, что в Канаде у меня такая фамилия, и это не показалось мне странным. В конце концов я даже забыла, что когда-то меня звали иначе.

Она с вызовом вскинула подбородок.

— Посмотрите на меня. Ведь правда — согласитесь? — встретив меня на улице, вы бы подумали: вот девушка, которой не о чем беспокоиться! Я обеспечена, у меня прекрасное здоровье, довольно привлекательная внешность, могу наслаждаться жизнью… В двадцать лет не было на свете девушки, с которой я хотела бы поменяться местами.

Но, знаете, я стала задавать вопросы. О моих родителях. Кто они такие, чем занимались? Рано или поздно я все узнала бы. Но дядя с тетей сами сказали правду, когда мне исполнился двадцать один год. Им пришлось это сделать, во-первых, потому, что я должна была вступить в наследство. А потом… было еще письмо. Письмо, написанное матерью перед смертью и адресованное мне.

Лицо ее изменилось, помрачнело. Глаза уже не горели, как угольки, а темнели, как два тенистых озерца.

— Так я и узнала правду — мою мать обвинили в убийстве. Это было ужасно.

Она помолчала.

— Должна сказать вам кое-что еще. Я обручена. Нам сообщили, что нужно подождать, потому что я не могу выйти замуж до двадцати одного года. Узнав все, я поняла, почему.

Пуаро пошевелился и впервые подал голос:

— И как принял это известие ваш жених?

— Джон? Ему все равно. Он сказал, что для него это не имеет никакого значения. Мы с ним — Джон и Карла, а прошлое не важно.

Девушка подалась вперед.

— Мы всё еще обручены. Но все равно… Знаете, это важно. Важно для меня. И для Джона тоже. Дело не в прошлом — в будущем. — Она сцепила пальцы. — Видите ли, мы хотим детей. Оба. И не хотим видеть, как наши дети растут в страхе.

— Вы же понимаете, что у каждого среди предков были люди, совершавшие насилие и творившие зло?

— Разумеется, это так. Но обычно об этом никто не знает. Мы — другое дело. Для нас все ясно. И иногда я ловлю на себе взгляд Джона. Такой быстрый, украдкой… Предположим, мы, уже поженившись, однажды поссоримся, и вот я замечу такой вот взгляд и… что?

— Как погиб ваш отец? — спросил Пуаро.

Голос Карлы прозвучал ясно и твердо.

— Его отравили.

— Понятно.

Некоторое время оба молчали, потом девушка произнесла спокойным, суховатым тоном:

— Слава богу, что вы — здравомыслящий человек. Вы понимаете, что это важно и что из этого следует. И не пытаетесь отделаться утешительными словами.

— Я очень хорошо все понимаю, — сказал Пуаро. — Мне только непонятно, что вам нужно от меня?

— Я хочу выйти замуж за Джона, — спокойно ответила Карла Лемаршан. — И выйду! И хочу, чтобы у нас было по меньшей мере два мальчика и две девочки. А вы позаботитесь о том, чтобы это стало возможным.

— Хотите, чтобы я поговорил с вашим женихом? Ах нет, что я говорю, какие глупости… Вы предлагаете нечто совершенно другое. Скажите же, что у вас на уме.

— Послушайте, месье Пуаро. Поймите — и чтобы все было ясно, — я намерена нанять вас для расследования убийства.

— Вы имеете в виду…

— Да, я имею в виду именно это. Дело об убийстве есть дело об убийстве, независимо от того, случилось оно вчера или шестнадцать лет назад.

— Но, моя дорогая…

— Подождите, месье Пуаро. Вы еще не всё знаете. Есть один очень важный пункт.

— Да?

— Моя мать невиновна, — сказала Карла Лемаршан.

Пуаро потер нос.

— Ну, разумеется. Я понимаю…

— Это не сантименты. Есть ее письмо. Она оставила его мне перед смертью. Письмо полагалось передать, когда мне исполнится двадцать один год. Моя мать написала его с одной целью — чтобы я была совершенно уверена: она этого не делала, она невиновна. Чтобы у меня не было ни малейших сомнений. Вот и всё.

Эркюль Пуаро задумчиво посмотрел на девушку, со всей серьезностью смотревшую на него.

— Tout de meme… [И все же… (фр.)]

Карла улыбнулась.

— Нет, мама была не такая! Вы думаете, она могла солгать? Солгать ради меня? — Девушка подалась вперед и с чувством заговорила: — Послушайте, месье Пуаро, есть вещи, которые дети очень хорошо понимают. Я помню мать — воспоминания, конечно, бессвязные, но я хорошо знаю, что за человек она была. Она не кривила душой — даже во благо. Если что-то могло причинить боль, мать так и говорила. Зубной врач или заноза в пальце — такого рода вещи… Правда была для нее естественным импульсом. Не думаю, что я так уж сильно любила ее, но доверяла. И сейчас верю ей! Если она говорит, что не убивала отца, значит, не убивала. Она не стала бы писать заведомую ложь, зная, что умирает.