Я ненавижу утренние подъемы, вещевые рынки, омерзительных вульгарных продавцов: мне пятнадцать лет, у меня больше комплексов, чем пигментных пятен на лице у Моргана Фримана, но также мне хочется новых вещей, выглядеть не хуже одноклассниц, быть красивой и носить модные тряпки. Поэтому мы здесь.

Мать проводит привычный инструктаж перед заходом в торговые ряды, как опытный диггер перед погружением в чрево заброшенных катакомб наставляет глупых и неподготовленных туристов:

— От меня не отставать, идти за мной, если что понравится — сразу говори. Смотреть вещи только по делу, ни на что не отвлекаться. Уложимся за два часа — куплю тебе хот-дог.

Время пошло! Гонка началась. Мать резво кидается в смрад торговых ларьков. Я трушу за ней, еле успевая что-то рассмотреть: вот вроде неплохие джинсы. Может, рискнуть?

— Мам! Мам! — несется в никуда мой жалкий крик. Мать даже не обернется.

Я уже не первый раз тут, не первый раз бегу за ней с языком на плече, я всё знаю и все равно надеюсь, что из нашего марафона выйдет что-то хорошее. Как глупо и наивно.

Вижу куртку. Она мне действительно нравится. Продавщица тут же замечает мой заинтересованный взгляд:

— Детка, проходи. Сейчас померяем, какой у тебя размер? Проходи-проходи, не стесняйся.

— Мам! — кричу я. — Да постой ты!

И вдруг теряю ее из вида — куда она подевалась? Мне не страшно, я-то найду, конечно, выход отсюда, но тогда точно останусь без новых вещей. А это мой единственный шанс прийти в школу не в старых изношенных тряпках, половину из которых когда-то носила дочь маминой подруги в середине восьмидесятых. Пячусь назад из закутка с куртками под недобрым взглядом продавщицы, развожу руками в извиняющемся жесте и бегу, как охотничья собака по лесу, ищу мать. Вот и она. Стоит, как ни в чем не бывало, около очередной палатки и беседует с восточного типа продавцом, попивающим кофейные спитки. Меж золотыми коронками у него сигарета, которую он и не думает притушить.

— Меряйте, меряйте, — посмеивается он, — сегодня примерка — бесплатно!

В руках у матери жуткое бордовое пальто. Сердце екает. Может, она для себя? Но не тут-то было. Мать поворачивается ко мне:

— Вот смотри, отличное на демисезон. Давай-ка, раздевайся. Померяешь.

— Не буду. Оно мне не нравится.

— Что значит, не нравится? — удивляется мать.

— А ты померяй, — вторит ей продавец, — твой размер как раз.

— Не буду я его мерить! Мне оно не нравится, ни цвет, ни фасон. Это какое-то старомодное пальто. Прощай, молодость! — борюсь я из последних сил.

Мать переглядывается с продавцом и качает головой:

— Вот с кем приходится иметь дело!

— Да уж! — поддакивает он и обращается ко мне: — Деточка, сейчас эти пальто — писк сезона! У нас их все берут. Вам вообще повезло, что у меня они еще есть. Сегодня вечером их уже не будет! Не хотите — не меряйте, нечего мое время тратить.

Мать подходит ко мне вплотную, сует в руки ненавистное пальто и зло шепчет:

— Не позорь меня перед людьми. Я сказала, ну-ка, быстро меряй.

На глазах у меня уже блестят слезы. Я понуро захожу в закуток, снимаю с себя джинсовку и влезаю в бордовое пальто. Такие носили советские бабушки в начале семидесятых. Такие до сих пор носят бедные старушки, а теперь его буду носить и я.

Мать придирчиво смотрит на меня, больно тычет мне пальцем в плечо:

— Ну вот, размер твой!

— Ее, конечно, — кивает продавец.

Пальто мне, разумеется, велико: рукава слишком длинные, плечи немного висят.

— А может, размер поменьше? — робко спрашиваю я в надежде, что его не окажется в ассортименте.

Мать и продавец поднимают гул:

— Зачем поменьше? Куда поменьше? Твой размер! Подденешь свитер! Выдумала! За год еще вырастешь — и будет в самый раз!

Я злобно скидываю с себя жуткое, колючее, неудобное пальто не своего размера:

— Оно мне не нравится! Я не буду его носить!

— Как это не будешь? Я тебе дам, не будешь! Я на него деньги потрачу — значит, будешь носить. Смотри, какое хорошее пальто — да в нем всю осень можно проходить, а потом весну. Да оно тебе на три года вперед пойдет. Или ты думаешь, что я тебе каждый год обновки покупать буду? У меня что, по-твоему, денег куры не клюют? Я, по-твоему, жена олигарха, что ли? Ты обернись, посмотри по сторонам, где мы находимся! Посмотри, посмотри! Это что, по-твоему, бутик? Мы что, в «Охотном ряду»?

— Нет, — дрожащим от слез голосом отвечаю я.

Мы не в «Охотном ряду». Это уж точно. «Охотка» открылась два года назад — вожделенное место для покупок. Я езжу туда с подругами из школы как в роскошный музей, где мы можем себе позволить только облизывать витрины магазинов и хотеть, хотеть, хотеть. Когда-нибудь мы станем так богаты, что сможем позволить купить себе в «Accessorize» все эти кричащие безвкусные сумки из полиэстера и дерматина, пластиковые заколки китайского производства, шарфики из синтетики и даже туфли из кожзама. О, какими же счастливыми мы будем с многочисленными пакетами в руках! Радостно смеясь, мы продефилируем мимо охранников в ближайший Макдак и обмоем наши покупки шоколадными молочными коктейлями, закусив их двойными чизбургерами!

— Ну, так что? — возвращает меня в реальность суровый голос матери. — Покупаем или будешь ходить в старой куртке?

— Покупаем, — чуть не плача соглашаюсь я.

Мать поворачивается к продавцу, начинается ее любимая часть программы:

— Так, ну а скидку-то сделаешь?

— Какую скидку? И так продаю дешево! Себе в убыток!

— Ну-ну, конечно. Ты кого обмануть хочешь? Себе в убыток никто не торгует, стал бы ты тут стоять. Навар-то хороший имеешь! Уступи, мы первые твои покупатели. А то удачи тебе сегодня не будет!

— Эй, женщина! Зачем такое говоришь? Зачем слова такие говоришь? — вскипает продавец и выплевывает сигарету на асфальт.

— Правду тебе говорю. Давай скидку, не жадничай.

— Ты жадная! Нельзя такой быть! Ребенка своего расстроила! Ничего тебе не продам!

Внутри меня еще теплится надежда. Не продавай, пожалуйста, прогони нас, не продавай ей ничего!

— Ничего не продашь нам и за день ничего не продашь. Мы отсюда не уйдем. Будем тут стоять и всем говорить, чтобы у тебя ничего не покупали.

— Зачем такая злая женщина ты? Да сделаю я тебе скидку, сделаю!

Далее идет маленький спор по поводу конкретной суммы, но уже беззлобный, смешливый, спокойный. Наконец, мать и продавец расстаются, довольные друг другом. Он обмахивает полученными от матери деньгами остальные пальто, мать, искренне улыбаясь, желает ему на прощанье:

— Удачи и хорошей торговли!

— Спасибо, спасибо!

Мы отходим чуть поодаль, мать сует мне сверток с пальто в руки:

— На, неси сама свое пальто. Вроде не сильно нас обдурил этот чурка. Конечно, денег таких оно не стоит, но все-таки что-то отбили.

— Мам, там куртки были хорошие. Мне они понравились, — делаю я попытку.

— Какие еще куртки? А почему мне не сказала?

— Я тебя звала, но ты убежала вперед, — обиженно отвечаю.

— Если бы хотела, то докричалась бы, — отрезает мать, — я ничего не слышала.

— Ну пойдем на них посмотрим, — канючу я.

— Всё уже, поезд ушел. Я тебе пальто купила, денег больше нет.

У выхода, как и было обещано, мать покупает мне хот-дог в местной палатке. Я давлюсь им и слезами, проглатываю без аппетита невкусную картонную сосиску, щедро залитую слишком сладким кетчупом и крахмалистой горчицей, в другой руке — пакет с ненавистным страшным пальто, которое я постараюсь никогда не надеть, но, конечно, надену однажды с жутким скандалом, добреду в нем до школы, скину перед зданием, засуну в мешок из-под сменки, испачкаю, скомкаю, спрячу. Мать, разумеется, спустя время обнаружит, что стало с ним, будет еще одна ссора, слезы, крики, ругань. А потом всё забудется, пройдет год, и придет время опять ехать на «Петрашку» за обновками.

Это воспоминание действует как пощечина. Сколько было этих вещей, нелюбимых, купленных со скандалом и слезами? Пальто, замшевые сапоги на плоской подошве, спортивный костюм «Абибас», кроссовки, от которых воняло дешевым клеем, колючие свитера, летний топ из акрила ужасного темно-зеленого цвета с оранжевыми пальмами. Все эти вещи стоили денег, но были мной благополучно уничтожены, разорваны, запачканы, истерзаны, — страшные вещи, кричащие о дурновкусии и бедности.

Сколько бы я ни убеждала мать хоть раз вместо «Петрашки» поехать в «Охотку» — мне было отказано. Мы не новые русские, ты в своем уме? Я что, по-твоему, богачка и печатаю деньги? Давай хоть посмотрим, сравним цены. Вон Арина была с мамой, говорит, там цены чуть выше, чем на рынке, но не намного. Врет твоя Аринка, ей верить, как фальшивой монете, — нельзя! Или для ее матери, может, это и копейки, а для нас — целое состояние. Ты забыла, из какой ты семьи? Из нищей! Мы — нищие, запомни это! Не про нашу честь все эти бутики, не с нашим рылом шляться по «Охотному ряду».

Удивительно, что и до сих пор, спустя столько лет, мать ездит на «Петрашку» и одевается исключительно там: азиатские подделки под мировые бренды — основа ее гардероба. И пускай уже на рынке появились нормальные примерочные с зеркалами и стенками, нет картонок, нет золотозубых продавщиц, обкуривающих посетителей с головы до ног дешевыми сигаретами, но всё так же идут споры из-за скидок и всё так же висят убогие китайские вещи, которые стоят чуть дороже, чем обыкновенный масс-маркет. Непостижимо.