В Голливуде она носила простые темные платья, пошитые для нее французом, жалованья которого хватило бы на финансирование страховой фирмы. К ее особняку вела длинная галерея беломраморных колонн, a ее дворецкий подавал коктейли в узких и высоких бокалах. Она ходила так, словно бы ковры, лестницы и тротуары тихо и бесшумно сворачивались, стараясь не попасть ей под ноги. Волосы ее никогда не казались причесанными. Она поводила плечами жестом, напоминающим скорее конвульсию, и легкие синеватые тени играли между ее лопатками, когда она бывала в длинных вечерних платьях с открытой спиной. Все ей завидовали. И никто не мог сказать, что она счастлива.

Моррисон Пиккенс спустил на землю длинные ноги с подножки своего открытого двухместного автомобиля и, шаркая ногами, побрел вверх по полированным ступеням, ведущим к приемной «Фарроу филм студиос». Оказавшись внутри, он обратился к сидевшему за столом молодому человеку, розовое и неподвижное лицо которого напоминало замерзший клубничный крем:

— Пиккенс. Из Курьера. Хочу встретиться с мистером Фарроу.

— Вам назначено?

— Неа. Но разве это существенно — сегодня-то.

И он оказался прав.

— Входите, сэр, — получив ответ от секретарши мистера Фарроу, бодрым тоном проговорил молодой человек, опуская на место трубку.

У мистера Фарроу были три секретарши. Первая, сидевшая за столом возле бронзовой оградки, с ледяной улыбкой распахнула перед ним бронзовую калитку, открывавшую проход под арку, где находился стол с тремя телефонами; вторая секретарша открыла перед ним дверь красного дерева, за которой находилась приемная, и последняя секретарша, поднявшаяся перед ним со словами:

— Заходите в кабинет, мистер Пиккенс.

Энтони Фарроу восседал за столом, потерявшимся на фоне просторного белого бального зала. Перечеркнутые переплетами окна поднимались в нем на высоту трех этажей. В нише стояло изваяние Мадонны. В другой нише на беломраморном пьедестале расположился огромный хрустальный глобус. С ним соседствовал крытый белым атласом шезлонг, выглядевший так, словно к нему никогда и никто не прикасался; впрочем, так и было на самом деле. Шезлонг являлся предметом мечтаний мистера Фарроу, и поговаривали, что во дни былые он украшал собой будуар императрицы Жозефины.

К каштаново-золотистым остаткам шевелюры на затылке мистера Фарроу прилагались карие с золотым отливом глаза. Костюм его гармонировал с самым темным оттенком его волос, a рубашка — с самым светлым. Проговорив:

— Доброе утро, мистер Пиккенс. Прошу вас, садитесь, — он протянул гостю открытую коробку сигар жестом, вполне достойным наилучшего первого плана в фильме о высшем обществе.

Мистер Пиккенс уселся и принял сигару.

— Вы, конечно же, понимаете, — проговорил мистер Фарроу, — что вся эта история представляет собой самую нелепую чушь.

— То есть? — переспросил Моррисон Пиккенс.

— Сплетня, которой я обязан вашим визитом. Чушь, которую рассказывают о мисс Гонде.

— О, — произнес Моррисон Пиккенс.

— Мой дорогой друг, вы должны понимать, насколько смехотворна эта нелепая выдумка. И я надеюсь, что ваша газета, ваша достойная уважения газета, поможет нам предотвратить распространение этих полностью ни на чем не основанных слухов.

— Это очень легко сделать, мистер Фарроу. Все в ваших руках. Конечно, слухи ни на чем не основаны, и вам прекрасно известно, где находится сейчас Гонда, так ведь?

— Давайте ненадолго обратимся к этой безумной истории, мистер Пиккенс. Грантон Сэйерс… ну, вы ведь знаете Грантона Сэйерса. Это дурак, если вы разрешите так выразиться, дурак, но пользующийся репутацией гения, как всегда бывает с дураками, не так ли? Три года назад у него было пятьдесят миллионов. А сколько сегодня? Никто не знает… Быть может, всего пятьдесят тысяч долларов… или пятьдесят центов. Ну и хрустальный плавательный бассейн, и греческий храм в собственном саду. Ах, да, еще и Кей Гонда. Дорогая, хотя и небольшая игрушка или произведение искусства — это как посмотреть на Кей Гонду, то есть два года назад. Но не сегодня. O нет, не сегодня. Мне точно известно, что она не встречалась с Сэйерсом больше года до этого самого обеда в Санта-Барбаре, о котором теперь все твердят.

— Так, значит, никакой романтики? И целая пропасть между ними?

— Глубокая и холодная, мистер Пиккенс.

— Вы уверены?

— Безусловно, мистер Пиккенс.

— Но, быть может, они когда-то поссорились, и эта ссора…

— Никаких ссор, мистер Пиккенс. Никаких. Насколько мне известно, он три раза делал ей предложение. И она могла получить его вместе с греческим храмом, нефтяными скважинами по первому же желанию. Зачем ей в подобной ситуации убивать его?

— Но зачем тогда она решила скрыться от глаз общества?

— Мистер Пиккенс, позвольте мне изменить нормальный ход интервью и задать вопрос уже вам?

— Конечно, мистер Фарроу.

— Какой… кто, скажите на милость, пустил этот слух?

— А это, — ответил Моррисон Пиккенс, — я рассчитывал узнать от вас, мистер Фарроу.

— Говорю вам, мистер Пиккенс, это нелепо, это хуже, чем нелепо. Это ужасно… Намеки, шепотки, расспросы. По всему городу. Если бы я мог усмотреть в этом какой-нибудь смысл, то сказал бы, что кто-то распространяет этот слух преднамеренно.

— Но у кого может быть причина для этого?

— В том-то и дело, мистер Пиккенс. Ни у кого. У мисс Гонды на всем свете нет ни одного врага.

— А есть ли у нее друзья?

— Ну, конечно же, конечно… впрочем, нет, — вдруг проговорил мистер Фарроу голосом, в котором чувствовалось искреннее удивление собственными словами, — нет, у нее нет друзей.

Он посмотрел на Моррисона Пиккенса неподдельно беспомощным взглядом.

— Но почему вы спросили об этом?

— А почему вы так отвечаете? — ответил вопросом Моррисон Пиккенс.

— Я… сам не знаю, — признался мистер Фарроу. — Наверно, потому что прежде не задумывался об этом. Просто мне как-то вдруг стало понятно, что на всем белом свете у нее нет ни единого друга. Если не считать Мика Уоттса, которого никак нельзя назвать чьим-либо другом. Ну, ладно, — продолжил он, передернув плечами, — быть может, это вполне естественно. Кто способен представить, что можно дружить с подобной женщиной? Она смотрит на тебя, но так, словно не видит вообще. Она видит нечто другое. И никто не может сказать, что именно. Она говорит с тобой — когда это случается, что бывает не часто, — a ты совершенно не понимаешь, что она думает. Иногда я не сомневаюсь — она уверена в том, что мы неспособны мыслить. Вещи значат для нее нечто совсем другое, чем для всех нас. Но что они значат и что подразумевает она… кто может сказать? И по совести говоря, кого это интересует?

— Примерно семьдесят миллионов людей, если судить по отчетам вашей билетной кассы.

— Ну, это да. Что в конечном счете и имеет значение. Они почитают ее, эти миллионы. Но в их чувстве нет восхищения. В нем нет преклонения поклонников. В нем скрыто нечто большее. Они боготворят ее. Не знаю, что и каким образом Кей Гонда проделывает над людьми, но она непонятным для меня способом добивается этого.

— A как ее поклонники отреагируют на… убийство?

— Но это же нелепо, мистер Пиккенс. Это невозможно. Разве можно хотя бы на миг поверить в то, что она способна на убийство?

— Никто не стал бы обращать внимание на эту новость, если бы мисс Гонда не исчезла.

— Однако, мистер Пиккенс, она никуда не исчезала.

— Так где же она?

— Мисс Гонда всегда предпочитает быть в одиночестве, когда готовится к съемкам нового фильма. Она сейчас находится в одном из своих пляжных домиков, вживается в новую роль.

— Где же?

— Простите, мистер Пиккенс, но мы не можем позволить, чтобы ее беспокоили.

— А если мы попытаемся найти ее. Будете ли вы препятствовать нам?

— Конечно же, нет, мистер Пиккенс. Мы не имеем даже малейшего намерения препятствовать прессе.

Моррисон Пиккенс поднялся и сказал:

— Вот и отлично, мистер Фарроу. Мы попробуем.

Мистер Фарроу тоже встал и сказал:

— Вот и отлично, мистер Пиккенс. Желаю удачи.

Моррисон Пиккенс был уже у двери, когда мистер Фарроу добавил:

— Кстати, мистер Пиккенс, если вам повезет, будьте так любезны, дайте нам знать? Понимаете ли, мы не хотим, чтобы нашу великую кинозвезду беспокоили, и…

— Понимаю, — ответил Моррисон Пиккенс, выходя из кабинета.


В приемной мистера Сола Зальцера, помощника продюсера, нервический секретарь мужского пола вспорхнул на ноги и запричитал:

— Но мистер Зальцер занят. Мистер Зальцер очень, очень занят. Мистер Зальцер находится в…

— Скажите ему, что это Курьер, — объявил Моррисон Пиккенс. — Возможно, в таком случае он найдет пару минут для нас.

Секретарь порхнул за высокую белую дверь и немедленно выпрыгнул из-за нее наружу, оставив створку открытой, и приветливо зачирикал:

— Входите же, мистер Пиккенс, входите же.

Мистер Зальцер расхаживал по просторному кабинету, украшенному портьерами из сиреневого бархата, портретами цветов и скотч-терьеров.

— Садитесь, — предложил он, не посмотрев на мистера Пиккенса, и продолжил свое шествие.