Айрис Мердок

Зеленый рыцарь

1

Идеальные дети

— Жили-были три девочки…

— О, ты только посмотри, как он разыгрался!

— И звали их…

— Иди сюда, ко мне!

— И жили они у самого устья пенного потока.

Первой говорившей была Джоан Блэкет, второй — Луиза Андерсон, именно она настойчиво призывала игривого пса. Девочки, о которых шла речь, были дочерьми Луизы, разговор происходил в Кенсингтон-гарденз [Большой лондонский парк, примыкает к Гайд-парку, заложен в 1728–1731 гг.] в октябре.

Собака по кличке Анакс — изысканная колли с удивительными голубыми глазами и длинной серебристо-серой шерстью с черными и белыми пятнами — резво прибежала на зов хозяйки. Обе дамы только вступили в период среднего возраста. Когда-то они жили и учились в одном пансионе, правда недолго, поскольку Джоан (озорницу) исключили оттуда через два месяца после того, как туда поступила Луиза (паинька). Этого времени оказалось достаточно, чтобы девочки подружились на всю жизнь. Проделки Джоан ободряли еще не привыкшую к строгим ограничениям пансиона младшую Луизу, послушную девочку, радовали ее воображение мечтами о более свободной жизни. Луиза в свою очередь привносила в беспорядочное буйство Джоан возможность порядка, по крайней мере в отношении неизменной дружеской привязанности. В дальнейшем каждая из них пошла по жизни своим путем, не переняв ничего из поведения подруги. В конце концов обе они остались без мужей, но почти со взрослыми детьми.

— История этого пса закончится плачевно, — изрекла Джоан.

— О нет, — возразила Луиза, хотя мысленно согласилась с высказыванием подруги, — Анакс уже освоился в нашем доме и забыл старого хозяина.

— Собаки ничего не забывают. Он сбежит.

Упомянутого «старого хозяина», Беллами Джеймса, прежнего владельца Анакса, друга покойного мужа Луизы, никоим образом нельзя было назвать старым. Просто в середине жизненного пути он решил вдруг распрощаться с миром и всецело посвятить себя служению Богу. Новое аскетическое бытие, приобщение к которому все еще не завершилось, предполагало полный отказ от мирских удовольствий, включая употребление алкоголя и общение с собакой. Поэтому Беллами передал Анакса на попечение семьи Андерсон.

— Помимо всего прочего, — добавила Джоан, — Беллами — дурак.

Луиза была согласна с этим, однако обладала природной мягкостью, поэтому высказала иное мнение:

— Он очень добрый и великодушный человек.

— Скажи еще, что он ходячая добродетель! Он же вел аморальную жизнь. По-моему, он немного сбрендил, им овладело легкое сумасшествие, нечто вроде подсознательного стремления к смерти. Неужели он действительно выбрал себе нищенское существование, поселившись в восточном Лондоне? Говорят, он собирается продать свой приморский коттедж, где вы все отдыхали и наблюдали за резвящимися тюленями?

— Да. Тюлени, кстати, пропали.

— Наверное, их отравили. Должно быть, это расстроило тебя и девочек.

— По-моему, пора посадить Анакса на длинный поводок, как обычно. Иди сюда, иди ко мне, мой мальчик. Сидеть. Сидеть!

Анакс спокойно позволил Луизе прицепить к ошейнику поводок. Он посмотрел на нее тем взглядом, который его экс-владелец называл «взглядом тайного осуждения».

— А как поживает наш вечно молодой Арлекин? — спросила Джоан.

Арлекином она называла вовсе не молодого, но неизменно моложавого Клемента Граффе, друга покойного мужа Луизы.

— В целом прекрасно, только ужасно переживает из-за брата.

— Все еще переживает? Значит, от него нет никаких известий?

— Нет, никаких.

— Кстати, уж не Клемент ли раскошелился на эту поездочку в Италию? Насколько я понимаю, Беллами не мог поехать туда на свои деньги. Отказавшись от мирских радостей, он, однако, не захотел пропустить бесплатное путешествие! Где они сейчас, как ты думаешь?

— Где-то в Апеннинах.

— Хотелось бы и мне оказаться там. В Париже этим летом даже мухи от скуки дохли. И вот я приезжаю в Лондон и никого не могу застать дома.

Джоан, мать которой была наполовину француженка, иногда жила в Париже. Она редко видела мать, обосновавшуюся с богатым французом в Антибе, на Лазурном берегу. Отец Джоан давно погиб в железнодорожной аварии, а муж оставил ее после шести лет брака, через какое-то время переехал в Канаду и окончательно исчез из виду. Жизнь Джоан в Париже оставалась загадкой для ее лондонских друзей. Они знали, что Джоан работает в «Модельном доме», но не знали, в каком качестве. При вечном сетовании на бедность Джоан, однако, намекала и на то, что «преуспевает по всем статьям». Встречаясь с ней, Луиза вела себя сдержанно, не приглашала к себе в гости, и виделись они только в кафе или ресторанах. Когда-то Джоан слыла «красоткой» и, хотя имела несколько изможденный вид, осталась очень привлекательной особой, мужчины по-прежнему заглядывались на нее. Одевалась Джоан эксцентрично, но элегантно, умело и эффектно пользовалась косметикой, ей нравилось, когда ее принимали за актрису в несколько старомодном смысле этого слова. Высокая и худощавая, она уверенно шагала по жизни своими прекрасными ножками. Шикарные струящиеся волосы Джоан, которые она с давних пор искусно подкрашивала, неизменно отливали темным «тициановым» огнем. Ее аккуратный, слегка retrouss? [Курносый, вздернутый (фр.).] носик не отвлекал внимания от обведенных черным карандашом голубых глаз, блестевших и сверкающих меж густых ресниц.

Восемнадцатилетний Харви Блэкет, путешествующий в Апеннинах, был сыном Джоан, ее единственным ребенком. Отец покинул семью, когда мальчику исполнилось пять лет, его появление на свет и способствовало разрушению брака родителей. С тех пор Харви жил с матерью, и между ними сложились бурные собственнические отношения. Поначалу им регулярно поступали деньги. Отец, пока жил в Англии, снабжал их кое-какими средствами, к тому же Джоан работала секретаршей. Она имела, как говорится, много «друзей», а вернее, поклонников, наличие которых в определенное время стало источником ее ссор с сыном. Когда Харви исполнилось пятнадцать, Джоан сбежала в Париж, оставив мальчика, еще учившегося в школе, в крошечной однокомнатной квартире за Нот-Энд-роуд и выделив ему мизерное содержание. Она препоручила сына заботам так называемых приемных родителей, одним из которых стала Луиза, а другим — упомянутый уже Арлекин. Харви, очевидно сделав вывод, что пора взрослеть, оказался вполне способным к самостоятельной жизни и в восемнадцать лет удачно получил стипендию для изучения современных языков в Юниверсити-колледже в Лондоне. Он предпочел отдохнуть годик, прежде чем углубиться в серьезную учебу, и весьма своевременно получил грант, дававший ему возможность провести четыре месяца, изучая Италию. С детства он говорил по-французски с матерью и бабушкой, а немецкий и итальянский языки выучил в школе. Его путешествие по Италии было предпринято для предварительного знакомства со страной перед длительным пребыванием во Флоренции.

Все считали, что Джоан вела и ведет довольно беспорядочный образ жизни, или, как она сама выражалась, «une vie de b?ton de chaise» [Беспорядочный, суматошный или беспокойный стиль жизни (фр.).], а Луиза, напротив, даже после «великой трагедии» продолжает вести тихую и спокойную, правильную и целесообразную жизнь, достаточно благопристойную, но энергичную, предрешенную ее кроткими и добродушными родителями и правильным возвышенным воспитанием. «Великой трагедией» стала потеря мужа, Эдварда Андерсона, внезапно умершего от рака в поразительно раннем возрасте. Эдвард Андерсон, известный как Тедди, был на несколько лет старше своей жены. Когда-то он числился способным и многообещающим бухгалтером. После трагической кончины мужа благоразумная и активная Луиза изучила текстовый редактор и устроилась на неполный рабочий день и продолжала вести размеренную жизнь. Дети ее оставались «ангелами». Луиза жила в кругу подруг детства, таких как Джоан, Конни и Кора, а также верных друзей ее мужа со времен учебы в Кембридже: Клемента Граффе, Лукаса Граффе и Беллами Джеймса, которого еще в студенческие годы прозвали «капелланом». На спокойном и доброжелательном, широкоскулом лице Луизы не появилось ни единой морщинки, ни одного свидетельства горя или душевных метаний, которые отметили более эффектное лицо Джоан Блэкет, не нанеся, однако, ущерба ее красоте. Но в разбитом сердце Луизы кровоточила незаживающая рана.

— Неужели Англии суждено вечно мокнуть под дождем?

— Как раз сейчас дождя нет.

— Остался хоть кто-нибудь в этом городе?

— Да, несколько миллионов горожан.

— К чему говорить то, что и так понятно?

— Я говорю как есть.

— Почему бы тебе не рассказать мне какую-нибудь забавную и воодушевляющую историю, к примеру о чьей-нибудь развалившейся семейке, о новой интрижке, о чьем-то банкротстве, позоре или смерти?

Луиза улыбнулась. Они шли по влажной траве, и свежий прохладный ветер, казалось затеявший игру в прятки с платанами, ловко кружил огромные, коричневые и потяжелевшие от дождя листья. Узкое искусственное озеро Гайд-парка, Серпентин, в изменчивом освещении то темнело, то серебрилось между деревьями. Высокий каменный памятник принцу Альберту, в солнечный день напоминавший величественный готический собор в Орвието (так однажды высказалась Джоан), сейчас выглядел ущербным и бесформенным, как тающая сосулька. Небо над центром Лондона было угрожающе темным, хотя дождь временно прекратился. Джоан, только что закрывшая свой большой зонт, была одета в элегантный зеленый костюм, украшенный узкими полосками серебристого меха. Она шествовала в высоких черных сапогах под прикрытием черной фетровой шляпы. Фигуру Луизы, предпочитавшей даже под мелким дождиком гулять с непокрытой головой, скрывал свободный бесформенный черный макинтош с откинутым на спину капюшоном. Ее густые, зачесанные назад каштановые волосы, прямые и жесткие, по словам школьных подруг, «как конская грива», оставляли открытым большой лоб и, гладко прилегая к голове, спускались к плечам. Бледную кожу лица Луизы, летом покрывавшуюся веснушками, оживлял внимательный взгляд золотисто-карих глаз цвета осенних листьев платана. По лицу ее обычно блуждала снисходительно-спокойная, чуть удивленная и добрая полуулыбка. Как-то ее даже назвали неизменно улыбчивой дамой.

— Ты хорошо устроилась в квартирке Харви?

— Плохо. Когда я убираю раскладушку, она отсыревает, а если оставлять ее разложенной на весь день, то просто повернуться негде. Жутко неудобно в любом случае, и, вообще, там дурно пахнет. Серьезно, скажи мне, кто сейчас в городе? Должен же кто-то позаботиться о моей вечной душе и бренном теле, я не могу питаться только святым духом. Нам известно, что в путешествие отправились Харви, Беллами и Клемент. А что делает Тесса Миллен?

— Не знаю. Наверное, она здесь.

— Конечно, эта девица в своих неизменных бриджах напоминает Адольфа Гитлера, но мне нравится такой типаж. Почему ты ее не любишь? Ведь ты с симпатией относишься практически ко всему человечеству. Чем же она тебя не устраивает?

И правда, чем же? Джоан нравилась их общая знакомая Тесса, а Луизе — нет. Порой Луизе казалось, она понимает, почему Джоан симпатизирует Тессе, но одобрения это у нее также не вызывало.

— К сожалению, Конни тоже в отъезде, они всей семьей отправились в Америку, Джереми участвует там в каком-то процессе.

Констанс Парфит, по мужу Констанс Адварден, также учившаяся в пресловутом пансионе благородных девиц, возобновила знакомство с Джоан позже, во Франции, их сблизили воспоминания о так называемой «разнузданной юности». Джереми трудился на юридическом поприще, а Конни писала детские сказки.

— Жаль, нам очень пригодились бы ее мальчики. Мужчин всегда не хватает, верно? Может, они успеют вернуться к нашему костюмированному балу? Джереми, кстати, до сих пор поглядывает на тебя влюбленными глазами.

— Какой там костюмированный бал, всего лишь скромная вечеринка с масками, которые придумали дети. Ты будешь на ней?

— Понятия не имею. Мне необходимо развлечься. Полагаю, устроив Харви во Флоренции, Клемент и Беллами вернутся сюда. А как поживают Клайв и Эмиль, еще не разбежались?

— Нет… но сейчас они в Германии.

— СПИД отпугнул современную молодежь от секса, от любых сексуальных отношений. Какая жалость! Вот я в их возрасте чудесно повеселилась, а они не смеют даже проверить себя, боятся жизни. Мы имеем поколение монахов. Предполагаю, они пойдут по стопам Беллами. А знаешь, мне кажется, что Харви все еще девственник, не думаю, что он успел переспать с кем-то. Кстати, он ничего не рассказывал тебе?

— Ничего, — ответила Луиза.

Обычно она осторожно делилась с Джоан сведениями о Харви. Луиза знала Харви с самого детства, так как он был ребенком давней подруги. Она заботилась о нем, но держала на расстоянии. Возможно, храня верность Джоан, Луиза вела себя с парнем даже слишком сдержанно. После развода родителей Харви нуждался в отце. Сначала эту роль исполнял Тедди. Когда Тедди умер, его место заняли Беллами, Лукас и Клемент. Укатив в Париж, Джоан продала свою лондонскую квартиру, оставив Харви крошечную комнатенку, а также положив на его счет в банке скромную сумму с обещанием добавлять вклады, которые время от времени действительно поступали. Лукас и Клемент, оплачивая учебу Харви в одном аскетичном пансионе, который сами в свое время закончили, тайно подкидывали ему карманные деньги и пополняли его банковский счет. В то время Луиза просто не могла не проникнуться любовью к этому мальчику. Она, сама растившая трех дочерей, всегда мечтала еще и о сыне. Да, Луиза полюбила Харви. Но она не являлась его матерью. Возможно, ее щепетильность выражалась в излишней строгости, но она надеялась, что мальчик правильно все понимает. Луиза по-матерински заботилась о сыне подруги, чинила одежду, готовила еду, дарила подарки, давала советы. Харви часто бывал у нее дома и по-братски тесно общался с ее дочерьми, между ними сложились практически родственные отношения. Время от времени Луиза покупала ему кое-какие вещи и продукты, убирала его квартирку, хотя в глубине души считала, что это уже «перебор». Харви мог счесть ее заботу навязчивой. Разумеется, Луиза умолчала о том, что именно рассказывал ей Харви. Одно время, вскоре после отъезда матери, он делился с Луизой самыми сокровенными мыслями — к примеру, рассказал об ужасном несчастье, связанном с ранним детством, хотя она не пыталась вызвать его на откровенность. Позднее, повзрослев, парень стал менее разговорчивым. Луиза ничего не знала о сексуальной жизни Харви, он не выказывал никакого желания поделиться с ней, и, естественно, сама она не затрагивала столь интимную тему, хотя с недавних пор частенько задумывалась об этом.

— Интересно, не мог ли он поделиться с Арлекином? — сказала Джоан, — Надо бы выяснить. Так ты не знаешь, когда возвращается Лукас?

— Нет. Мы не знаем даже, где он.

— Должно быть, тот суд нанес ужасный удар по его самолюбию, несмотря на его полную невиновность. Ты видела это шоу?

— Ходила ли я в суд? Нет, конечно!

— А я умираю от нетерпения. Мне бы хотелось точно знать, что же произошло. Надеюсь, в ближайшее время ты посвятишь меня во все подробности!

— Мы держались в стороне. Вряд ли Лукасу понравилось бы, если бы мы заявились в зал суда как любопытствующие туристы!

За несколько месяцев до этого Лукас Граффе, старший брат Клемента, попал в очень неприятную историю. Вечером, когда он прогуливался, на него напал какой-то грабитель, и Лукас так отчаянно защищался зонтиком, что убил напавшего ударом по голове. В суде высказывались общие возмущенные мнения (известные по краткому изложению данного инцидента в прессе). Лукаса обвинили если и не в предумышленном убийстве, то, по крайней мере, во «взятии правосудия в свои руки» и применении «чрезмерного насилия». На пару дней Лукас даже сделался популярным. Доброхоты, стремившиеся защитить несчастного грабителя, умолкли, когда выяснилось, что обвиняемый не нападал первым и не использовал никакого оружия. Лукаса, тихого ученого-отшельника, очень уважаемого историка, конечно, чрезвычайно подавило то, что он ненамеренно убил человека, хоть и негодяя.

— Он, должно быть, ужасно расстроился, — сказала Луиза.

— Расстроила его, скорее всего, только дурная слава.

— Нет, я думаю, сильнее его расстроило то, что он убил человека.

— Вздор, Лукас проявил настоящий героизм. Если бы больше людей давало отпор всяким негодяям, то и грабителей стало бы меньше. Лукас заслужил медаль. Ты, кажется, готова защищать этого отвратительного вора!

— Человека лишили жизни… а у него, возможно, остались жена и дети.

— Я понимаю, мы все высоко ценим Лукаса, но ему свойственна экстравагантность. Он обожает поражать нас эксцентричными выходками. Целыми днями он торчит в своей сумрачной берлоге, пишет научные труды, а потом выходит прогуляться и убивает кого-то… это безотчетное проявление храбрости, даже безотчетное проявление его убедительной силы.

— Вообще странно, что тот парень умер… Лукас ведь не хотел причинить ему вред, он просто пытался защититься от нападения.

— Представляю себе, как Лукас разъярился. Случайная встреча обернулась несчастьем для них обоих. А теперь еще Лукас пропал неизвестно на сколько.

— Скорее всего, ему нужно оправиться после такого потрясения, он надеется, что мы уже забыли обо всем. Ему не захочется обсуждать эту тему.

— Ему и не придется обсуждать ее, мы не станем ворошить былое, будем вести себя так, будто ничего не случилось. Но где же он пропадает?

— Наверное, где-то работает, он вечно трудится то в одном, то в другом университетском городке, обитая в недрах библиотек.

— Ага… в Италии, Германии, Америке. Он еще преподает?

— Да, вообще преподает, но колледж отправил его в творческий отпуск.

— Безусловно, Лукаса никак не назовешь общительным, он ведет затворническую жизнь, как и подобает тихому и неразговорчивому ученому. Ему, конечно, не понравилось, что его имя попало в газеты. Вам надо быть к нему повнимательнее, когда он вернется. Вы считаете его исключительно самодостаточным, а ведь он ужасно одинок.

— Ему нравится одиночество.

— Клемент, должно быть, сильно беспокоится за него. Ты не думаешь, что Лукас способен на самоубийство?

— Нет, безусловно нет!

— Я имею в виду, не из-за чувства вины, а из-за потери чувства собственного достоинства, потери репутации.

— Нет! У Лукаса вполне достаточно здравого смысла!

— Так ли это? Ладно, а как поживают три твоих малышки?

Дочерям Луизы уже исполнилось соответственно девятнадцать, восемнадцать и пятнадцать лет, и они давно перестали быть малышками.

— Алеф и Сефтон сдали экзамены и теперь с волнением ждут результатов!

— Ну уж, я уверена, что этим умницам нечего беспокоиться!

Тедди Андерсон, получив классическое образование, наградил своих дочерей греческими именами: Алетия, София и Мойра. Девочки, однако, спокойно обсудив их между собой, решили не пользоваться столь громкими именами, хотя и не стали полностью отказываться от них. Когда младший ребенок, так желаемый родителями мальчик, оказался очередной девочкой, Тедди сказал: «Это судьба!» — и нарек ее Мойрой, что легко укоротилось до Мой. Старшим сестрам было труднее найти более приемлемые имена. Алетию совершенно не устраивало сокращение Тия, и она подумывала сначала об Альфе, но, сочтя, что это звучит слишком самонадеянно, в итоге остановила свой выбор на Алеф, первой букве еврейского алфавита, что позволило сохранить связь имени с Древним миром и скрытую связь с исходным именем. Софии, не взлюбившей сокращение Софи, пришлось еще труднее, но в конце концов она придумала себе имя Сефтон, так и не объяснив никому, откуда оно взялось. Алеф (девятнадцатилетней) и Сефтон (восемнадцатилетней), ни на шутку пристрастившимся к чтению умных книг, была прямая дорога в университет. Их младшая сестра, не имевшая тяги к ученым изысканиям, но «талантливая малышка» в творчестве, готовилась к поступлению в художественную школу. Все девочки старательно учились, любили мать, любили друг друга, жили спокойно, счастливо и дружно. Казалось, что они абсолютно довольны судьбой. Внешне Сефтон и Мой выглядели достаточно привлекательными. А Алеф вообще считалась признанной красавицей.