— Так как тебя зовут? — спрашивает Эврин, нарушая тишину.

— Винна Айлин.

В ту же секунду, как с моих губ слетает собственное имя, машина с визгом останавливается. Меня бросает вперед, и спасибо, черт возьми, ремню безопасности, иначе я бы сейчас распласталась по лобовому стеклу.

— Какого черта?! — кричу я.

— Что ты сказала? — рычит на меня с водительского сиденья Лахлан.

Все смотрят на меня так, будто у меня выросла вторая голова.

— Что? Мое имя? — в замешательстве спрашиваю я. Лахлан коротко кивает. — Винна Айлин, — повторяю я.

— Проклятье, — шепчет Айдин, а Лахлан поворачивается к Кигану, сидящему на пассажирском сиденье. Они обмениваются многозначительными взглядами, которые я совершенно не понимаю.

— Народ, мое имя что-то для вас значит? — Я перевожу взгляд с одного на другого. — Вы очень странно себя ведете.

Сидящий на водительском месте Лахлан разворачивается, и я пялюсь ему в спину. Мне никто не отвечает. Из-за тишины в машине становится жутко некомфортно, и мне вдруг хочется сбежать. Я уже тянусь отстегнуть ремень, но машина снова двигается с места.

Почему они все так переполошились из-за моего имени?

— Расскажешь нам немного о себе? — предлагает Эврин, и я смотрю на него настороженно, с сомнением.

— Нечего особо рассказывать.

— Сколько тебе лет? — спрашивает Сильва.

— Двадцать два.

— Ты всегда здесь жила? — подбадривает меня Киган.

— Нет, в детстве я часто переезжала, но последние восемь лет живу в Вегасе.

— Расскажешь о своей семье? — небрежно говорит Айдин, но я замечаю, как дрожит его подбородок.

Вереница скорострельных вопросов и ответов резко обрывается всеобщим ожиданием моего ответа Айдину. Я мучительно раздумываю, сколько стоит рассказать о том, как я росла, но интуиция подсказывает, что лучше выложить все как есть. И я ей доверяю.

— До пятнадцати лет меня воспитывала просто чудовищная женщина по имени Бет. Она ни на секунду не позволяла забыть о том, как сильно меня презирала. У меня была сестра. Мне было пять, когда родилась Лайкен…

Я задыхаюсь от застревающих в горле слов, на меня обрушивается внезапная тоска, которая накатывает каждый раз, когда я думаю о Лайкен. Сильные эмоции вызывают вспышку пурпурной и оранжевой энергии, которая устремляется вниз по рукам, и я стискиваю зубы, пытаясь обуздать эмоции и силу.

— Ты в порядке? — спрашивает Айдин, и я замечаю, что они с Эврином отстранились от меня настолько далеко, насколько это было возможно.

Я усиливаю контроль над эмоциями и продолжаю.

— Все нормально. Эмоции подпитывают силу, — размыто объясняю я. — Бет и Лайкен убили, когда мне было восемнадцать. Бет постоянно ввязывалась в какие-то стремные дела, а Лайкен за это поплатилась. Меня, скорее всего, тоже убили бы, если бы Бет не услужила мне и не выгнала из дома в пятнадцать. С тех пор я жила сама по себе.

Я решаю ничего не говорить о Талоне. Эти незнакомцы и так знают обо мне предостаточно, а рассказывать о Талоне — это как будто бы пересечь грань, за которой стукачи получают розгачи.

— Это все, что вы от меня узнаете, пока не расскажете о том, что здесь происходит.

Услышав мой вопрос, они обмениваются взглядами, и именно в тот момент, когда я решаю, что они ни хрена мне не скажут, старый добрый Эврин снова прерывает молчание:

— Эм… ты ведь знаешь, что ты не человек, да… Винна?

Глава 7

От вопроса Эврина появляется ощущение, словно меня обухом по голове ударили. Не человек? Ну, то есть я понимала, что отличаюсь, что по какой-то причине я другая, но даже в свете всего того, на что я способна, я никогда не сомневалась в собственной принадлежности к кругу людей.

— Тогда кто же я, черт возьми, такая?

— Ну, думаю, наиболее знакомый тебе термин — ведьма, но мы зовем таких кастерами, — говорит Сильва.

Я оглядываюсь, пытаясь понять, не издеваются ли надо мной эти засранцы, но натыкаюсь на смертельно серьезные лица.

— Почему вы так уверены, что я кастер? — шепчу я, не особо желая верить в это.

— Мы все видели, как ты использовала магию во время битвы, да и к тому же эти… — Эврин указывает на метки у меня на руках, которые пунктиром огибают безымянный и средний пальцы. — Именно эти руны я не знаю, но, вне всяких сомнений, татуировки на твоем теле — это руны кастеров.

— Что, черт возьми, вообще-то должно быть невозможно, — ворчит Лахлан.

Господи, лучше бы он не открывал свой рот.

— Что из этого всего невозможно?!

— Кастеру нельзя наносить татуировки. Они негативно влияют на его врожденную способность к магии. Ты хочешь, чтобы мы поверили, что ты понятия не имеешь о кастерах и магии, но эти пропитанные магией руны на твоем теле говорят об обратном.

— Во-первых, гребаный ты мудак, зачем мне было врать о своем дерьмовом детстве? Во-вторых, эти метки, руны или называй их как тебе, мать твою, угодно, — это не татуировки. Я ничего с собой не делала. В свой шестнадцатый день рождения я проснулась с ощущением, будто плавлюсь изнутри. Тогда появилось вот это. — Оттягиваю горловину футболки и показываю руны, которые проходят вдоль моего плеча к основанию шеи.

— Лахлан, перестань. Ты только хуже делаешь.

К моему удивлению, Лахлан слушается Айдина и стискивает зубы. В машине снова наступает тишина, и каждый из нас молча борется с удушающим напряжением. В конце концов сжигающие меня изнутри вопросы одолевают мое же желание устроить показательный бойкот.

— Устройте мне экскурс на тему все, что нужно знать, чтобы быть кастером, — говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Ну… наша раса стара как мир, а способности можно разделить на пять категорий: боевая магия, защитная магия, элементальная магия, заклинательная магия и целительная. Существуют кастеры, которые способны владеть несколькими ветвями магии, но это редкость, — отвечает Киган, словно зачитывая брошюру.

— Впервые наши способности проявляются примерно во время половой зрелости. Это называется оживление, а полной силы мы достигаем годам к двадцати пяти, когда наступает пробуждение, — объясняет Эврин.

Из меня наружу рвется громкий зевок, как будто напоминая о том, насколько сильно устало тело. Я откидываю на сиденье голову, закрываю глаза и прокручиваю в голове все только что услышанное.

— Винна, Бет могла делать то, что делаешь ты? — спрашивает Эврин.

Я фыркаю.

— Нет. И слава богу. Она была нормальной, ну, насколько может быть нормальной садистка.

— Ты уверена? — настаивает Сильва.

— Более чем. Если бы у нее были какие-нибудь способности, то она бы воспользовалась ими, чтобы еще больше мне навредить, — бормочу сквозь очередной зевок.

— Что ты знаешь о своем отце? — шепчет кто-то, но я не открываю глаз, чтобы определить, кто именно.

— Когда мне удавалось застать Бет достаточно пьяной, чтобы о нем спросить, она всегда отвечала, что это была интрижка и что она не знает, кто он и где находится. Но в этой истории есть очевидные дыры. Самая большая — у меня не ее фамилия. Не могу сказать, откуда она, черт возьми, взялась: в конце концов я перестала задавать вопросы. Они не стоили избиений, — отвечаю я, уже путаясь в словах.

* * *

Единственное, о чем я могу думать, — это боль. Каждую клетку тела поглощает жжение, и я извиваюсь в клубке простыней, крича в подушку. Смерть выжидающе дышит мне в затылок, и я встречаю ее едва ли не с радушием.

Я не смогу этого сделать. Не смогу пережить эту боль. Но как бы я ни верила в это всеми фибрами своего существа, это не освобождает меня от пытки.

В какой-то момент жжение исчезает, дыхание прерывается, а изо рта вырываются полные облегчения всхлипывания.

Я сжимала челюсть так сильно, что сейчас удивляюсь, как зубы не разлетелись на мелкие кусочки. Медленно и осторожно расслабляю напряженные мышцы и оцениваю свое состояние. Я вся в поту и совершенно ничего не понимаю. Какого черта сейчас произошло? Делаю судорожный вздох и провожу ладонями по лицу, пытаясь высвободить скопившееся во мне, сбившееся в клубок напряжение.

Какого хрена?

На средних пальцах бегут вверх по одной стороне и вниз по другой какие-то маленькие замысловатые символы.

Переворачиваю дрожащую руку и обнаруживаю под ногтем безымянного пальца метку в виде восьмиконечной звезды. Пытаюсь включить прикроватную лампу. По внешней стороне руки тянутся символы, а когда я опускаю взгляд, то обнаруживаю их еще больше на плечах.

Я в панике выползаю из постели и устремляюсь в ванную. Включаю свет и смотрю на свое отражение в зеркале, которое висит с обратной стороны двери. Стягиваю через голову майку и судорожно осматриваюсь, пытаясь понять, какие еще части тела оказались охвачены замысловатыми символами.

Теперь от шеи до поясницы тянутся два ряда символов. Отметки есть и сбоку на торсе: они начинаются от подмышек и заканчиваются у тазовых костей. Еще я отмечена от пятки по всей задней поверхности ноги, вплоть до места, где бедро соприкасается с ягодицами.

Метки на задней стороне ног напоминают черный шов на старомодных чулках, которые раньше носили женщины. Каждую ягодицу символы естественным образом огибают снизу, едва-едва не доходя до задницы.