Когда песня кончается, я обессиленно падаю на сиденье. Дыхания не хватает, а щеки раскраснелись, но экран показывает счет: 95 очков.

Парень похлопывает здоровой рукой по столу, медленно аплодируя.

— Это… было нечто.

— Осталось всего восемь минут, поторапливайся с выбором, — напоминаю я.

Но он не сводит с меня глаз.

— Вот и выбери за меня.

— Ты уверен? — Я беру сборник и пролистываю в самый конец, куда добавляют новые песни. — Смотри не пожалей об этом.

У нас не так уж много американских песен, зато корейских хватает на целых две страницы. Я веселюсь, вслух зачитывая колонку с исполнителями:

— ХОХО [Читается «Экс О Экс О» — в английском языке используется в значении «целую и обнимаю» в конце сообщений и писем.]? Что за странное название?

Мой соперник хмурится.

— Семь минут.

Но тут столько всего можно выбрать! Я чуть не смеюсь от такой власти.

— Тебе больше нравятся песни на английском или на корейском?

— Мне без разницы.

— Я имею в виду, мы же в норэбане [Корейское караоке.], так что можешь спеть на корейском. Просто я их почти не знаю.

— Серьезно? Что, даже гимн?

Язвительный ответ уже готов сорваться с языка, когда я запинаюсь, вспомнив кое-что.

— Есть одна песня…

— Как называется?

— Не знаю, — сетую я, вместо этого пытаясь напеть мелодию по памяти, но прошло уже слишком много времени с тех пор, как я ее слышала. Я качаю головой, жалея, что вообще об этом заговорила. — Извини.

— «Gohae».

— Что? — Я удивленно моргаю.

— «Признание». Это название песни, она очень известная.

Я смотрю на него во все глаза. Сложно поверить, что он не просто знает эту песню, но еще и угадал всего с пары нот.

— У моего папы она была любимой, — зачем-то поясняю я.

— У меня так же, — откликается он.

Я хмурюсь.

— Тебе нравилась эта песня?

— Нет, ее очень любил отец.

Мы вдруг замолкаем, заметив, что оба говорим о своих отцах так, словно их больше нет.

Он тянется за пультом, меняет язык в программе на хангыль [Фонематическое письмо корейского языка.] и парой уверенных нажатий быстро вбивает в строку выбора нужные цифры.

Когда начинает играть музыка, у меня внутри все замирает. Это та самая песня. Я сразу узнаю и мелодию, и особый звук синтезатора. Тогда парень начинает петь — а я забываю как дышать.

Раньше я никогда не обращала внимания на слова этой песни, но теперь они окутывают меня, словно шелк, и рассказывают о смелости любить, даже если приходится бороться против целого мира.

Голос парня далек от идеала, он грубоват и иногда фальшивит, но в каждой фразе, в каждом слове звучат неприкрытые, беззащитные чувства.

На меня накатывает воспоминание о том, как пять лет назад я сидела, скрестив ноги, на больничной койке отца.

Мы играли в карты, разложив их на одеяле, и откуда-то слышалась та самая песня. Нам было так весело, что мы смеялись до слез, и я подумала: «Как же я рада. Вот бы это счастье никогда не кончалось, и так было бы всегда!»

Но ничто не длится вечно.

На экране высвечивается счет: 86 очков.

Таймер показывает, что время вышло. Парень поднимается на ноги, поправляя гипс на руке, и я непроизвольно встаю следом.

— Спасибо тебе, — неуверенно говорит он, а затем кланяется. Я отвечаю тем же — наверно, выглядит странно, но почему-то мне так не кажется.

Я хочу сказать ему, что это он должен был выиграть, и любое жюри поставило бы ему гораздо более высокий балл, чем мне. Ведь настоящий музыкант не просто исполняет песню, а заставляет слушателей испытывать самые разные чувства. Мое сердце сильно сжимается от воспоминаний, которые всколыхнуло его пение, и я ясно вижу в этом парне ту самую искру. Очень хочется спросить, в чем источник его огня и как мне отыскать свой.

Но я лишь молчу. А он тихо выходит из зала, прикрыв за собой дверь.

Глава третья

В фойе я натыкаюсь на Боми — она как раз стягивает через голову свитер с логотипом университета.

— Привет, Дженни, — здоровается она, заметив меня, и начинает запихивать вещи под барную стойку. — Ты домой? Тогда держись подальше от Олимпийского бульвара и Норманди-авеню: там идет какой-то корейский фестиваль и все перекрыто.

Дядя Джей отдергивает занавеску, закрывающую вход в кухню. В руках у него поднос с тарелками, полными жареного риса с кимчи и яйцом.

Боми старательно прячет взгляд, укладывая свою сумку на место моей.

— Босс, — говорит она, передавая мои вещи через стойку, — можно, я уйду пораньше в воскресенье? Мне нужно готовиться к экзамену по экономике.

— Да, конечно, я вообще само понимание. — Дядя Джей бросает взгляд на меня: — Не забудь забрать из холодильника остатки еды.

— Это не остатки, а панчхан [Название гарниров и салатов, которые подаются к основному блюду.], — поправляю я.

— Эх, — вздыхает Боми, — мне бы кто оставил гарнир. А так приходится готовить рамен [Суп, основой для которого является пшеничная лапша.] в рисоварке.

Мы с дядей синхронно одариваем ее недоуменным взглядом.

— А почему нельзя воспользоваться плитой? — спрашиваю я.

— Я предпочитаю не выходить из комнаты, если есть возможность. — Боми пожимает плечами.

Дядя Джей вручает ей поднос.

— Я рад, что ты почтила нас своим присутствием на работе!

Я с улыбкой качаю головой и наклоняюсь, чтобы забрать панчхан миссис Ким из холодильника. Выпрямившись, я прижимаю пакет с контейнером к груди. Наверное, сейчас лучший момент, чтобы уйти, но я задерживаюсь за барной стойкой. Боми переключает плейлист на инди-рок — ее любимый жанр кей-попа, — прежде чем унести поднос с жареным рисом и кимчи в зал. За одним из столиков в фойе четверка студентов чокается стаканами, празднуя выходные.

Грудь сдавливает от беспокойства: а вдруг дяде Джею и Боми нужна помощь? Мне не обязательно уходить. Завтра надо будет рано встать, чтобы успеть на урок виолончели, но, может, я могу остаться?

— Дженни, ты еще здесь? Если не поторопишься, пропустишь свой автобус. — На сей раз дядя Джей появляется рядом, держа поднос с половинками арбуза, из которых выскоблили мякоть и заполнили смесью арбуза, соджу и лаймовой газировки. Выйдя из-за барной стойки, он бросает через плечо: — Напиши мне, когда доберешься домой!

Ну вот, меня выгнали. Вздохнув, я поправляю ручки шоппера и толкаю входную дверь. Лицо обдает свежим воздухом.

Уже почти десять часов вечера, но из-за неоновых огней, которыми светятся все магазины и заведения в окрестностях, на улице светло как днем. Парикмахерская закрылась, но в кафе с баббл-чаем еще сидит девушка с двумя хвостиками, жуя жвачку и пролистывая сообщения в телефоне. В корейском барбекю-ресторане на углу группы студентов и офисных работников болтают между собой, пока мясо готовится на гриле.

На обочине я вижу автобус, куда как раз заходят пассажиры, и поспешно пристраиваюсь в конец очереди. Оплатив проезд, я плетусь в салон и берусь за поручень, попутно поправляя панчхан от миссис Ким. Когда автобус дергается вперед, я напрягаюсь, чтобы удержать равновесие, но сумкой все равно попадаю по человеку на ближайшем сидении.

— Простите! — морщусь я. Тот поднимает голову.

Это он! Тот парень из караоке-бара!

— Что ты здесь делаешь? — вырывается у меня, хотя ответ кажется очевидным: едет в автобусе. — То есть, ты вроде бы говорил, что у тебя нет денег?

Он показывает билет на одну поездку.

— А что насчет тебя? Закончила работать? — Он замолкает на секунду, а затем на его идеальных губах появляется легкая усмешка. — Или ты меня преследуешь?

Я возмущенно фыркаю:

— Я не…

— Вы будете садиться? — Какая-то женщина похлопывает меня по плечу, указывая на место за парнем.

— А, нет. — Я отодвигаюсь назад, чтобы она смогла сесть, и теперь стою, неловко нависая над ними. Развернувшись, я прохожу в другой конец автобуса, сгорая от смущения.

Автобус тормозит возле Вест-Эйт-стрит и впускает группу студентов и пожилую кореянку, которую легко узнать по коротким седым волосам с перманентной завивкой. Студенты, судя по громким голосам и запаху курицы и пива, только что вышли из бара. Не найдя свободных мест, они занимают почти весь проход и болтают, разбившись на компании и цепляясь за поручни. Пожилую женщину, которая пытается протиснуться мимо, никто из них не замечает.

Когда автобус отъезжает от тротуара, на лице женщины мелькает страх: она все еще старается пробраться вперед, но до поручней не достает. Вдруг колесо попадает в ямку, и женщина теряет равновесие.

— Осторожно!.. — бросаюсь я вперед.

Но парень из караоке-бара успевает поймать ее за руку.

— Хальмони [(кор.) Бабушка.], — обращается он к ней по-корейски, — вы в порядке?

От его вида у женщины чуть дрожат губы, но она кивает, подтверждая, что не пострадала. Парень провожает ее к месту у окна, где до этого сидел сам, и указывает туда:

— Прошу, садитесь.

Женщина опускается на сиденье и благодарно похлопывает парня по руке, выражая похвалу на корейский манер.

Я отвожу взгляд. Сердце колотится в груди: она же могла упасть. Если бы парень не заметил ее и сразу не решил уступить место, если бы не его рефлексы, позволившие вовремя ее поймать, она бы упала.

Поручень справа от меня скрипит, когда на него ложится чья-то рука.

Я с любопытством вглядываюсь в окно, когда автобус окольным путем объезжает улицу с рядами рыночных палаток.

Парень из караоке-бара, стоящий рядом со мной, тоже заинтересованно наклоняется вперед.