— Мам, я там кое-кого встретил. Она чудесная, просто самая лучшая на свете! Знаешь, мы…

Но мать, не дослушав, приложила палец к его губам:

— Прости, дорогой, сейчас не время для свадеб. Сегодня ночью Лютогор перешел границу. Твой отец уже созывает войска.

Царевич, как ни старался, все-таки не смог сдержать разочарованного возгласа.

Неужели это к лучшему, что Таисья осталась на Той Стороне? Пожалуй, да… Судьба решила, что лучше быть в вечной разлуке с любимой, чем привести ее прямо в объятия войны. Нет, лучше пусть живет в своем безмятежном мире. А место Радосвета, конечно, было здесь, плечом к плечу с отцом и его дружиной, с мечом в руках.

— Век смертных так недолог… — Эти слова дались царевичу с трудом: казалось, будто каждое из них было пропитано полынной отравой. — Увидимся ли мы еще когда-нибудь? Я не знаю, смогу ли жить, когда оставил сердце по ту сторону вязового дупла…

— В Дивнозёрье время идет быстрее, — мать взъерошила его светлые волосы, утешая. — Может статься, что здесь пройдет всего несколько месяцев, а она уже состарится. Но не кручинься, я попробую помочь твоему горю. Вы сможете видеться во снах — это лучше, чем ничего. Надо будет только добыть одну редкую вещицу — навье зеркало. У нас, увы, таких не делают…

— Я добуду! Даже если ради этого потребуется выпотрошить самого Лютогора! — Радосвет до хруста сжал кулаки.

Царица Голуба поцеловала сына сначала в одну щеку, потом в другую:

— Вот тебе мое материнское благословение. И запомни: если любящим сердцам суждено быть вместе, никто не разлучит их — даже сама судьба. Просто верь, что счастье еще ждет вас впереди. Только уберегись на войне, не геройствуй почем зря.

— Дай мне прядь своих волос на добрую удачу. — Радосвет украдкой вытер уголки глаз.

Время слез миновало. Ему нужно было научиться быть сильным.

* * *

Уже будучи в своих покоях, он сплел из золотистых волос царицы Голубы крепкий шнурок, продернул его сквозь дырочку и повесил на грудь счастливый Таисьин пятак. Потом надел кольчугу, опоясался мечом и вышел во двор — туда, где громко ржали ретивые кони, а молодые воины бряцали оружием, — навстречу своей судьбе.

Юному белому волчонку настало время превратиться в матерого волка.

Заклинание от страха

К ночи разыгралась буря. Дождь лил как из ведра, ветки стучали в окно. Таисья долго не могла заснуть этой ночью: всё прислушивалась к вою ветра и скрипу половиц. С каждым раскатом грома её сердце сжималось от дурного предчувствия. Казалось, что вот-вот случится что-то очень плохое…

Вдруг тёмная тень отделилась от стены и медленно направилась к её кровати. Таисья вцепилась в одеяло до боли в костяшках. Хотела закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Она не могла вспомнить ни одного заклинания, чтобы противостоять страху. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, её будто бы придавило каменной плитой.

— Должно быть, я сплю, — решила Таисья. — Это очередной кошмарный сон…

Мысль оказалась спасительной. Наваждение вмиг развеялось, тёмная фигура обрела знакомые черты.

— Ох, Радосвет, это ты? — она с облегчением выдохнула.

Хотела добавить ещё «Нельзя же так пугать», но прикусила язык. Её жених наверняка не имел такого намерения. Это просто гроза. И глупое сердце, которое от любого шороха дрожит, как мышиный хвост.

— Ну а кто же ещё? — удивился Радосвет. — Обещал тебе присниться — вот, снюсь. Прости, что давно не появлялся, но государственные дела сами себя не сделают.

— Понимаю. У вас ведь война… тут не до свиданий, — Таисья наконец смогла разжать руки и выпустить одеяло.

Радосвет присел на край кровати и нахмурился.

— Что-то ты грустная какая-то. Али не рада меня видеть?

— Нет, что ты! Я очень соскучилась. Просто… мне неловко признаваться, но…

— Тебе опять снились кошмары, — догадался Радосвет.

И тут Таисью словно прорвало. Всё, что она долгое время держала в себе, выплеснулось:

— Я так боюсь за тебя, родной мой! Всё время жду дурных вестей, уже не понимаю, где сон, а где явь. Страшно, что однажды ты перестанешь приходить, а я даже не узнаю, что с тобой случилось. Когда от тебя долго нет вестей, я начинаю гадать: а вдруг мой любимый уже пал в бою? А вдруг его взяли в плен? Думаю об этом днём, а ночами такие сны снятся — врагу не пожелаешь. То не успеваю тебя спасти. То иду по полю брани, ищу тебя среди мёртвых тел. И нахожу… Может, это твоя злая сестра опять над нами потешается?

Радосвет с сомнением покачал головой.

— Нет, Ясинка обычно не возвращается туда, откуда её однажды прогнали. Но я понимаю, о чём ты говоришь. Когда я был отроком, меня она тоже донимала — пугала ночными шорохами, шумом ветра, грозой и страшными тенями за окном. Сколько раз я просыпался в холодном поту, прятался в одеяло, чтобы даже пятка наружу не высунулась, — не счесть. И даже пожаловаться никому не мог: ведь царевич должен быть смелым, чтобы другим пример подавать. Потом Ясинка ушла из дворца, а кошмары остались. Потому что, когда страхи крепко поселились в душе, их больше не нужно насылать. Они уже знают дорожку и приходят сами.

За окном сверкнуло и почти одновременно бахнуло так, что задрожали стёкла. Таисья невольно вскрикнула. Радосвет привлёк её к себе и обнял.

— Тише-тише, родная. Это просто буря.

— Ты такой смелый, — всхлипнула Таисья. — Как тебе удалось избавиться от наваждений?

— Я от них не избавился.

— Хочешь сказать, ты до сих пор боишься?

— Конечно, все чего-то боятся. Даже самые смелые. И это вовсе не стыдно. — Радосвет гладил её по спине и говорил тихим ласковым голосом, успокаивая: — Прежде я думал, что вырасту, и кошмары сами собой исчезнут. Но потом понял, что они растут вместе со мной… Тот, кто говорит, что ничего не боится, либо лжёт себе и другим, либо глуп. Но это не значит, что со страхом нельзя бороться.

— Эх, хотела бы я стать посмелее, — Таисья закусила губу.

— Я тебя научу. Когда страшно — пой. В полный голос или тихонечко — не важно. Ночные кошмары боятся песен.

— Колдовских или самых обычных?

— Любая песня сама по себе заклинание, посильнее многих. Думаешь, почему во все времена поэтов и сказителей так уважали?

Надежда вспыхнула ярким огоньком, но тут же погасла.

— Но я и петь-то не умею… — Таисья опустила голову.

В комнате как будто бы стало темнее. Особенно в дальнем углу.

— А ты нешто немая? — усмехнулся Радосвет.

— Ну что ты глупые вопросы задаёшь? Нет, конечно!

— Коли голос есть — значит, сможешь. Пой так, будто никто не слышит, главное — искренне, от всей души. Вот увидишь: тьма отступит, и на сердце станет светлее.

Такое простое объяснение не приходило Таисье в голову. Ей-то всегда говорили: «Не умеешь — не берись». Или: «Не можешь сделать хорошо — лучше не делай вовсе». И повторяли это так часто, что она поверила.

— Знаешь, порой для того, чтобы запеть, тоже надо набраться немалой смелости, — вздохнула она. — Но я справлюсь, обещаю. А пока… может быть, ты мне что-нибудь споёшь? Что ты пел, когда разгонял свои страхи?

— Ладно… есть одна песня. Её принесли сказители из дальних земель. Моя любимая. Слушай.

Радосвет прикрыл глаза и тихонько завёл мелодию. Голос у него был не сильный, но приятный. А для Таисьи так и вообще самый лучший на свете. Потому что никто не споёт лучше любимого.

На вечерней заре диво дивное может случиться:
Из чащобы лесной белоснежная выйдет волчица.
Разбежавшись, взлетит под восторженный вой волчьих песен —
У неё на спине едет рыжий улыбчивый месяц.


Он пока ещё юн и не знает дороги к рассвету,
А волчица спешит, потому что кончается лето.
Ей так нужно успеть, сделав круг над верхушками сосен,
Отнести седока в час урочный на станцию Осень.


Месяц шепчет:
«Скажи, я смогу до того, как состарюсь,
Принести в этот мир безмятежность, удачу и радость?
Я покончить хочу со страданием, войнами, злобой…»
Отвечает она:
«Вряд ли, друг. Но ты всё же попробуй.


Или просто сияй до тех пор, пока весь не исчезнешь,
И надежду дари, чтобы мрак расступился кромешный.
На крутом вираже не свались — и достаточно будет.
Остальное потом без тебя сами сделают люди».


Удивляется месяц:
«Но люди слабы и бескрылы.
Разве могут они сделать то, что и нам не под силу?
Чем утешится тот, кто напрасно сражался и сгинул?»
«Он потом, как и ты, в новолунье мне сядет на спину,


Чтоб светить каждый день в зной и слякоть, в любую погоду,
Для других смельчаков разжигая огонь путеводный.
Не бывает дорог, рубежей и историй напрасных —
И, наверное, в этом и есть настоящее счастье».

Песня закончилась, но Таисья ещё некоторое время молчала, боясь нарушить тишину. Впервые за многие дни на душе стало светло и спокойно. Теперь она знала, что в тёмном углу никто не прячется, а буря — это просто буря. Пусть себе громыхает.

— Мне кажется, я слышала эту песню прежде, — наконец прошептала она. — Вот только слова подзабыла, а теперь вдруг вспомнила. Разве может так быть, чтобы одни и те же песни в разных мирах пелись?