Алан Дин Фостер

Чужой: Официальная новеллизация

Джиму Макквейду,

доброму другу и собрату-исследователю

чрезвычайных возможностей…

I

Семеро спали.

Нужно понимать, что они не были профессионалами-сновидцами. Работа последних высоко оплачивается, их уважают, а их таланты пользуются спросом. Подобно большинству из нас, эти семеро грезили без усилий или подготовки. Грезить профессионально — так, чтобы твои сны записывали и воспроизводили для развлечения других — занятие куда более сложное. Оно требует умения регулировать полубессознательные творческие импульсы и при этом пользоваться воображением — чрезвычайно непростая комбинация навыков. Профессиональный сновидец — самый организованный из всех артистов, но в то же время он и самый спонтанный из них. Искусный ткач умозрительных конструкций, не такой прямолинейный и неуклюжий, как мы с вами. Или как вот эти семеро спящих.

Из всех них Рипли была наиболее близка к обладанию этим особым талантом. У нее было немного врожденных навыков сновидца, и ее воображение было более живым, чем у компаньонов. Однако ей не хватало настоящего вдохновения и подлинной зрелости мысли, характерных для профессионалов.

В реальности она весьма преуспела в упорядочивании припасов и груза, раскладывании коробок «А» в складском отсеке «B» и сверке деклараций. Но вот на складе разума ее система хранения данных сбоила. Надежды и страхи, догадки и неоформленные идеи беспорядочно скользили из одного отдела в другой.

Уорент-офицер Рипли нуждалась в большем самоконтроле. Сырые причудливые мысли бродили прямо под поверхностью осознания, ожидая, когда их выпустят наружу. Чуть большее усилие, большая плотность самосознания, и из нее получился бы довольно неплохой профи-сновидец. Или ей так казалось время от времени.

Капитан Даллас, хотя и казался ленивым, был самым организованным из всех. Да и воображения ему хватало. В частности, доказательством тому служила его борода. Никто не оставлял бороду, отправляясь в заморозку. Никто, кроме Далласа. Борода была частью его индивидуальности, как он объяснял уже не первому любопытному члену команды. И желания расстаться со старомодной растительностью на лице было у него не больше, чем с любой другой частью себя. Даллас был капитаном двух кораблей: буксира «Ностромо» и своего тела. И оба должны оставаться невредимыми, как во время сна, так и на протяжении периода бодрствования.

Так что у него имелись и способности к управлению, и некоторая доля воображения. Но профессиональный сновидец нуждается в гораздо большем количестве последнего, и эту нехватку нельзя компенсировать преобладанием первого компонента. Из Далласа сновидец-профи получился бы не лучше, чем из Рипли.

Кейн контролировал свои мысли и действия хуже Далласа, да и воображения у него было куда меньше, но он был отличным старшим помощником. И никогда не смог бы стать капитаном. Для этого необходим определенный напор, дополненный способностью отдавать команды другим, а ничем из этого Кейн одарен не был. В сравнении с грезами Далласа его сны казались прозрачными, бесформенными тенями — точно так же, как сам Кейн был более тусклым и менее энергичным подобием капитана. Это не делало его менее симпатичным, но профессиональное сновидение требует определенного количества дополнительной энергии, а у Кейна ее едва хватало на обычную жизнь.

В снах Паркера не было явной агрессии, но все же они были менее безмятежными, чем у Кейна. И в них воображение почти вовсе отсутствовало. Они были слишком специализированы, и люди в них появлялись очень редко. Чего еще можно ожидать от корабельного механика?

Его сны были сугубо прямолинейными, а временами отвратительными. Во время бодрствования этот глубоко запрятанный мусор редко давал о себе знать — например, когда механика что-то раздражало или он злился. Большая часть вязкой грязи и нечестности, что ферментировались на дне в чаше его души, была хорошо скрыта. Товарищи по команде никогда не заглядывали глубже дистиллированного Паркера, который плавал на поверхности — им не представлялось шанса взглянуть на то, что варилось и побулькивало глубоко внутри.

Ламберт же куда больше походила на источник вдохновения для сновидцев, чем на самого сновидца. Во время гиперсна ее беспокойные грезы были заполнены прокладкой курсов и коэффициентами загрузки, которые необходимо было сбалансировать правильным расчетом топлива. Временами воображение вторгалось в эти рациональные конструкции, но не в том виде, чтобы взволновать возможных зрителей.

Паркер и Бретт часто воображали, как их собственные системы органов прокладывают курс к ее системам. Они обдумывали вопрос факторов нагрузки и пространственного соприкосновения так глубоко, что Ламберт пришла бы в ярость, если бы об этом узнала. Чтобы ее не бесить, эти неправомочные размышления оба держали при себе, надежно заперев их в мечтах и снах. Негоже расстраивать Ламберт. Будучи навигатором «Ностромо», в первую очередь она отвечала именно за то, чтобы все они благополучно вернулись домой, а это было самым волнующим и желанным из всего, что только мог представить себе любой мужчина.

Бретт значился на борту всего лишь как механик-техник. Это был изящный способ сказать, что он такой же умный и компетентный, как Паркер, но ему не хватает трудового стажа. Мужчины образовывали странную пару — они были совсем разными, и совершенно по-разному относились к другим. Тем не менее сосуществовали и работали вместе они вполне гладко. По большей части успех их дружбы и сотрудничества заключался в том, что Бретт никогда не нарушал личные границы Паркера. Техник был настолько же серьезен и флегматичен, насколько Паркер — говорлив и непостоянен. Паркер мог часами причитать по поводу вышедшей из строя микросхемы, проклиная ее родословную вплоть до почвы, из которой изначально были добыты ее редкие земные компоненты. И Бретт терпеливо отвечал ему: «В точку».

Для Бретта эти два слова значили куда больше, чем просто декларация мнения. Они были отражением его личности. Для него тишина являлась самой ясной формой коммуникации. А вот в болтливости крылось безумие.

И еще был Эш. Эш являлся научным сотрудником, но не это делало его сны такими забавными. В смысле, забавно-своеобразными, а не забавными в смысле «ха-ха». Из всей команды у него были наиболее профессионально организованные сны. Они соответствовали его бодрствующему «я» куда больше, чем у всех прочих. Сны Эша совершенно не содержали ложных представлений.

И это было вовсе не удивительно, если по-настоящему знать Эша. Впрочем, ни один из шести товарищей по команде его толком не знал. Зато сам Эш знал себя отлично, и если бы его спросили, то он мог рассказать, почему он никогда не стал бы профессиональным сновидцем. Но никто и не думал задавать такой вопрос, несмотря на то, что научный сотрудник явно считал профессиональное сновидение куда более пленительным, чем любой из членов команды.

О, и еще был кот по имени Джонс. Совершенно обычный домашний кот — точнее, в данном случае корабельный кот. Джонс был крупным животным с рыжеватым мехом, сомнительной родословной и независимым видом, и он давно привык к превратностям корабельной жизни и специфическим особенностям людей, что путешествовали в космосе. Он тоже спал холодным сном и видел простые грезы о теплых, темных местах и мышах, придавленных силой гравитации.

Из всех сновидцев на борту он был единственным умиротворенным существом, хотя его сны и нельзя было назвать невинными.

Жаль, что никто из них не годился в профессиональные сновидцы, поскольку на протяжении работы у каждого в распоряжении имелось больше времени на сон, чем у дюжины любых профессионалов — даже несмотря на замедленный из-за системы охлаждения темп видений. Сновидение стало их основным развлечением по необходимости. Команда корабля в глубоком космосе, находясь в заморозке, не может делать ничего, кроме как спать и видеть сны. Но, несмотря на то, что им предстояло навсегда остаться в лиге любителей, за прошедшее время они стали весьма компетентными сновидцами.

Семеро их было. Семеро безмятежных сновидцев в поисках кошмара.

Хотя у «Ностромо» имелось нечто вроде сознания, он не грезил. Для него не было такой необходимости — так же, как он не нуждался и в сохраняющем эффекте заморозки. Но если бы он грезил, то его видения, скорее всего, были бы мимолетными и краткими, поскольку он никогда не спал. Он функционировал, поддерживал системы и заботился о том, чтобы погруженный в сон человеческий состав всегда оставался на шаг впереди терпеливо ждущей смерти, которая следовала за холодным сном подобно огромной серой акуле за морским кораблем.

Свидетельства непрестанной механической бдительности «Ностромо» были на корабле повсюду — тихий гул и мерцание подсветки складывались в дыхание машинного присутствия. Оно пропитывало все системы корабля и задействовало сенсоры для того, чтобы регулярно проверять каждую схему или распорку. У «Ностромо» имелись также внешние сенсоры, чтобы следить за пульсом космоса. И сейчас они были направлены на электромагнитную аномалию.