Теннесси ухитрился заключить Дэниелс в свои медвежьи объятия, не уронив при этом ни бутылки, ни стаканов.

— Привет, милая, — мягко сказал он. — Ты как, держишься?

Отпустив Дэниелс, Теннесси бросил взгляд на жену. Дэниелс улыбнулась.

— Насколько возможно в такой ситуации, полагаю. Спасибо, что пришли. Вам обоим спасибо.

Теннесси поднял бутылку и смерил ее одобрительным взглядом.

— Его любимый. Хороший вкус.

Продемонстрировав замечательную для такого крупного человека ловкость, Теннесси наполнил стаканы для всех.

— Простой. «Ни льда, ни воды, ни спешки, ни еще какого дерьма». Джейкоб всегда так говорил, — он посмотрел на последнего из собравшихся, который еще оставался без виски. — Уолтер?

— В чужой монастырь… — синтет протянул руку за стаканом. Хотя спиртное не оказывало на него никакого действия с точки зрения физиологии, важно было поддержать дух товарищества.

— Аминь, брат, — Фарис коротко отсалютовала ему своим стаканом. — Вот что я считаю годным программированием.

После официальных глотков, сделанных как для того, чтобы воздать должное содержимому бутылки, так и для оживления атмосферы, Теннесси предложил более формальный тост.

— За всех хороших людей, ушедших слишком рано. Мы будем их помнить.

Ответ прозвучал слитно:

— Будем помнить.

За тостом последовало еще больше виски. Дэниелс быстро осушила стакан и повернулась к Уолтеру. Тот вложил все, что мог, во взгляд, понимая, что слова оказались бы ненужными и неподходящими. Или, что хуже, ошибочными.

Наконец Фарис мягко спросила:

— Хочешь, чтобы я это сделала?

— Нет. Спасибо, — Дэниелс сделала шаг вперед. — Это должна сделать я.

Посмотрев на гроб в последний раз, она протянула руку и нажала кнопку. Звуковые датчики передали одинокое шипение: из шлюза вырвался воздух, увлекая за собой и гроб. Внешняя камера показала, как капсула выстрелила прочь от «Завета». Очень маленькую, крошечную на фоне огромного черного космического полотна капсулу почти сразу после выброса поглотила тьма. Стоя рядом с друзьями, Дэниелс смотрела, как гроб исчезает в пустоте вместе со светлым будущим, которое она прежде рисовала в воображении.

***

Со своего места на мостике Орам видел все, от первых мрачных секунд до последующего эмоционального подъема, обусловленного алкоголем. Он был недоволен. Его не пытались привлечь к процедуре похорон, какой бы короткой она ни оказалась. Его даже не поставили в известность. Технически никакие правила этим не нарушались, но подобное считалось дурным тоном. Капитана должны были бы поставить в известность заранее и спросить его разрешения — или хотя бы согласия.

Вместо этого четверка проделала все без него. Строго говоря, они ничего не скрывали. Скорее избегали внимания, как можно было заключить по тому, что и как именно произошло.

Капитаном Орам стал недавно и по случайному стечению обстоятельств. Если команда не уважала его в достаточной мере, чтобы известить о похоронах, это говорило о том, что его ждут трудности в управлении кораблем. Орам попытался отыскать возможные способы улучшить ситуацию, но на ум ничего не шло.

Шарики в руке защелкали быстрее. В тишине мостика стук звучал неестественно громко, но не настолько, чтобы заглушить раздавшийся позади голос. Несмотря на то, что голос был знаком, Орама он все равно удивил.

— Иди в кровать, Кристофер, — нежно, но настойчиво сказала Карин. На ней был комбинезон из легкой ткани, который не годился для работы, но прекрасно подходил для случайных прогулок.

— Давно ты там стоишь?

Женщина зевнула и улыбнулась.

— Достаточно.

Не глядя на нее, Орам кивнул на проекцию:

— Тогда ты знаешь, что там происходит? Видела, как они не подчинились моим приказам?

— Ты имеешь в виду, как Дэниелс похоронила мужа? Ц-ц-ц, как ей не стыдно.

Заметив, что муж все еще на нее не смотрит, Карин прошла вперед и встала так, что он больше не мог избегать ее взгляда — или ему пришлось бы уже открыто ее игнорировать.

— Когда мы доберемся до Оригаэ-Шесть, — напомнила она, — эти люди не останутся твоим экипажем. После того как «Завет» спишут, чтобы все могли принять участие в развитии колонии, и мы, и они станем колонистами, подобно всем, кто сейчас погружены в гиперсон. Они перестанут быть твоими подчиненными. И станут твоими соседями. Помни об этом. Потому что они — точно запомнят. Поэтому — ступай мягко. Когда колония оживет, ты будешь нуждаться в них больше, чем они в тебе, — она искательно заглянула ему в лицо. — Так что докапываться теперь до них за подсмотренное мелкое нарушение — не самый лучший вариант. Хорошо?

Орам еле заметно пожал плечами и так же тихо сказал:

— Ладно.

Разумеется, она была совершенно права. Карин всегда оказывалась права. Орам этого терпеть не мог, но он любил жену.

Карин нежно коснулась его лица, а потом протянула руку ладонью вверх. Ораму не было нужды спрашивать, зачем. Это повторялось много раз. Покорно вздохнув, он передал ей шарики. Карин сжала их в ладони, наклонилась и поцеловала Орама в щеку, после чего повернулась к выходу.

— Идешь? Кристофер, тебе нужно поспать, тогда ты станешь более отзывчивым капитаном. И после сна у тебя всегда улучшается характер.

— Мне нужно еще кое-что сделать. Ты иди, Карин. Я скоро.

Дождавшись, пока он выключит изображение из шлюза, Карин удовлетворенно, с одобрением кивнула и вышла. Орам тянул, пока жена не покинула мостик. Потом он собрался, встал на колени, закрыл глаза, сложил ладони вместе и начал молиться: посреди высокотехнологичного оборудования, окруженный радугой ярких сообщений, временами — под тихие голосовые сообщения. Случайный зритель сказал бы, что некому было оценить этот поступок.

Орам считал иначе.

***

Дэниелс знала, что пьяна. На это ей было плевать, но состояние не приносило радости. В переизбытке алкоголя она надеялась обрести не нирвану, а лишь отсутствие боли. Но, несмотря на активные усилия, ничего не выходило.

Соображала она плохо, но все еще могла испытывать эмоции.

«Проклятье, — подумала Дэниелс сквозь вызванную выпивкой пелену. — Почему я еще в сознании? В этой Вселенной не осталось справедливости?»

Из старинного проигрывателя лился трогательный голос Нэта Кинга Коула, который исполнял «Незабываемую». Любимая песня Джейкоба, которую они привыкли слушать в моменты тихой близости. Сейчас было тихо, но без близости.

Для нее требовались двое.

Двое — чтобы танцевать танго, двое — чтобы путешествовать, двое, чтобы — чтобы…

Вопреки ее желаниям, окружение становилось четче. Дэниелс убрала из шкафа одежду Джейкоба вместе со всем прочим, что принадлежало только ему: носки, простенькое ожерелье из ракушек, которое она для него сделала, рубашки, трусы, ботинки.

«Старьевщик у двери, дай дух перевести…» [Автор использовал здесь фразу «Knick-knacks, paddywacks, give a girl a break…», обыгрывая строки «With a knick-knack paddywhack, Give the dog a bone» из старой песни под названием This old Man. Песня относится к голоду 1845 года в Ирландии, когда местное население вынуждено было выпрашивать милостыню или заниматься старьевщичеством.].

Дэниелс без раздумий прикончила остатки виски из принесенной Теннесси бутылки. Получив еще одну дозу жидкой силы воли, она начала увязывать рассортированные вещи в аккуратные пачки. И только полностью закончив с одеждой, нашла силы перейти к более личным предметам.

На полу соседствовали старые статичные фотографии и более современные образчики запечатленной реальности. Дэниелс разложила их полукругом перед собой и встала на колени, изучая мозаику своей прошлой жизни.

Порой она касалась отпечатанной карточки или проводила кончиком пальца по проекции, добавляя к виду тактильное ощущение. Ни на одну картинку она не смотрела дважды. Жадно поглощала каждую — в последний раз — и переходила к следующей.

Дойдя до особенно любимой пластинки с проекцией, Дэниелс замешкалась, решая, не пропустить ли ее. Но та просто требовала, чтобы ее включили. Так что Дэниелс ткнула ее большим пальцем и откинулась назад, чтобы просмотреть содержимое. Содержимое, которое было ей знакомо слишком хорошо.

Джейкоб стоял на фоне иззубренных склонов гор Гранд-Титон, которые врезались в чистое синее небо, как его любимые антикварные пилы — в дерево. Он смотрел на нее и улыбался. Он всегда улыбался.

— Эй, когда же ты сюда доберешься? Я скучаю! — полуобернувшись, он указал на ломаную гряду за спиной. — Посмотри на эти горы. Знаю, знаю, я обещал, что не буду лазать по ним без тебя, но — ты только посмотри на них! Я и отсюда чувствую гранит под пальцами. Тащи свою задницу сюда, или я не гарантирую…

Дэниелс протянула руку, и изображение застыло. Голос остался, но его заглушали рыдания. Впрочем, она знала слова наизусть.

***

Когда слезы иссякли, Дэниелс, глаза которой болели и горели, заставила себя все собрать. Картины, одежду, снаряжение для скалолазания — все. Все было готово к отправке на склад вместе с ее мечтами.

Осталась только небольшая коробочка с памятными вещами, которую она держала на комоде. В ней лежали мелочи, безделки, кусочки уже прожитой жизни. То, что имело значение только для нее одной.

Открыв коробку, она с любовью перебирала содержимое вещь за вещью: перстень, пачка старых совместных фото, пуговица, добытая Дэниелс с нелепого костюма середины двадцать первого века, в котором Джейкоб ходил на костюмированный бал. Несколько старых металлических гвоздей, которые он аккуратно добыл из обрушившейся шахтерской лачуги в вайомингской глуши.