Я стараюсь не отрывать взгляд от девочки — боюсь потерять — и вижу в ее глазах застывшие капли, которые не находят выхода. Разрыдайся, давай! Это не бесполезно. Абсолютное опустошение. Где-то в глубине тела тлеет огонек любви и так хочется подбежать, обнять, кричать «лети». Но рефлекторно тепло окутывает рвотное пламя саламандры.
Вершина достигнута и мой желудок резко выворачивает, а девочка исчезает в расфокусе слез. Отчаяние и снова одиночество. В баре только мы с парнишей, который спас меня от вечных страданий в котле своей спонтанной улыбкой. Я беспорядочно скидываю вещи обратно в рюкзак и окидываю взглядом комнату. Конечно, от девочки осталось лишь вязкая обреченность. А была ли девочка? Она прокрадывается в мой рюкзак, эта самая обреченность, я вдыхаю ее запах. Такой пряный, холодный.
Поезд обреченности несется в стену или, может, к обрыву. Обрыв или стена, не так уж и важно. Важна неизбежность. И никто не в силах изменить этого. Поезд рухнет. Или расплющится. Но маленький выбор, а точнее иллюзия выбора, все таки есть. В какой поезд сесть, какое купе выбрать, с каким попутчиком разделить поездку? Каждое это решение приводит в другую реальность. В другой поезд. И каждый поезд — наш. Мы его выбрали, мы его заслужили. И вынести правду невозможно. Это разрывает сердце и сводит с ума. Все поезда придут к обрыву. Вопрос времени. Так стоит ли выбирать?
Я закрываю рюкзак, в который проникло отчаяние и переношу свое тело обратно, к вину.
Постепенно начинают всплывать картинки. Все яснее, трезвее. Мелькает детство. Переключается канал. Юг. Клац. Сапоги шаркают по горячему песку. Щелк. Советская квартира женщины за пятьдесят и тошнотворная туша рядом. Пш-ш. Мимолетное, будто чужое, счастье. Теплые руки нежно сжимают плечи. Слайд. Реальность. Темный бар, бархатный диван, бутылка дешевого вина, расплывчатое лицо. Видимо, вместе с содержимым желудка, меня покинул и разум. Плывут внутренности вперемешку с мозгами по грязным трубам канализации прямиком в залив, на пропитание рыбам, которые заразятся вязкой гнилью отчаяния. Эту ситуацию уже не исправить, а значит к чему рефлексия.
Меня всегда поражала особенность сознания. Одни ситуации оставляют след в душе, заставляя просыпаться в холодном поту спустя годы, другие закрадываются далеко в подсознание, выжидая момент, когда можно напомнить о себе, а третьи, казалось бы, ничем не слабее предыдущих, остаются без внимания. Погибают в пучине воспоминаний.
Почему бы не побеспокоиться о рыбках? Остановить распространение заразы и покончить с этим? Нет, не с помощью веревки, вы что. Для этого нужна смелость, жеманная жертвенность и совсем немного безумия. Нет. Сдаться. Чтобы сдаться, достаточно десяти квадратов где-нибудь на краю цивилизации и смирение с планами на тебя всех вокруг.
Раздай свою жизнь. Все страдали, и ты пострадай. Тебе жалко, что ли? Ах, эта любовь к страданию. Национальная черта. Семейная черта. Черта вида. Научись прощать — самое важное для тех, кто хочет похоронить себя в своем же теле.
Нет. Забудь нравоучения еврея, который заменил нам совесть. Не подставляй вторую щеку, им не станет этого достаточно. Откуси руку, которая замахнулась на тебя. Всепрощение — удел моралистов, которым нет места в реальной жизни. Все эти святые гады готовы поглотить тебя, не моргнув. Убедить всех, что творили деяния во имя доброчестия. К черту их честь.
Знаете, чем охарактеризуют двадцатые годы двадцать первого века? Новой честью — религией, адепты которой затесались в толпе. Они не дергают нити, а в иной раз боятся высунуть носа из норы. И как любая религия, ее первослужители — головы и спонсоры, не имеют ничего общего с канонами своей же церкви. Кто знает, в какой форме ее представят те, кто громче, выше, сильнее. Главное — выгоднее. Несите свое зерно нам, во имя Господа и благородства, нравственности и высшей цели.
Все те, кто заботится об экологичности, осознанности и новой чести, в какой момент чаша лопнет? Когда будет та капля, которая повернет историю вспять, отразит всю жуть в зеркале, которое левое делает правым?
Хочешь кричать? Кричи! Хочешь, чтобы твой враг плакал? Пусть плачет. Упивайся его слезами, наполняя трофейный кубок с ярко-розовыми неоновыми словами «Помни, ты лишь смертный».
Очередной плод моего воображения сидел напротив. Расплывчатая фигура вжалась задом в темно-зеленый бархат дивана, скрипя тканью джинс по кожаным вставкам. Тело фантома наклонилось вперед и потянулось за моей бутылкой. У меня в глазах двоилось или троилось, но призрак казался реальным, как и тупая боль в висках.
— Тебе придется купить еще, если решишь присоединиться.
Не терять же возможности допиться до чертиков в компании призрака. Мне надо много вина. Рука расплывчатого фантома медленно лила ярко-кровавую жидкость себе в бокал. Точь-в-точь такой же, как у меня. Пузатое стекло на толстой ножке. Он не собирался останавливаться и вино едва перелилось через край, но фантом изящно остановил струю, наполнил таким же жестом мой бокал и поставил полупустую бутылку на стол. Мы молча, не глядя друг на друга, залпом осушили кубки. Фантом молча встал, подошел к стойке и принес еще две бутылки. Он не мелочится и мне это нравится. Звук его шагов отражался от стен. Медленные. Громогласные. Шаги. У фантомов таких не бывает.
Глава 2
За все надо платить
Помню. Густая, тягучая пена цвета слоновой кости и соль с ароматом шампанского. На пачке нарисованы тонкие античные фигуры. Высокая, изящная девушка в полупрозрачном белом платье, босиком и с классическим древнеегипетским ожерельем на шее. Она шикарная, хоть и выдумана. Я бы хотела такое ожерелье себе. И девушкой этой хотела бы быть.
Напротив девушки загорелый, лысый египтянин с голым торсом. Слышала, во время жары египтяне клали кусок жира себе под парик, он таял и стекал на кожу, охлаждал. Представляю, как они воняли. Интересно, это выдумка?
Из комнаты доносится Нина Хаген с ее цветной пленкой [Популярная в ГДР песня певицы Нины Хаген — Du hast den Farbfilm vergessen] и едва слышное шуршание ключа в замке входной двери. Пришел Рус. Мой человек. Существует ли удача большая, чем отыскать своего человека? Я думаю, мне повезло. Но и не уверена на все сто.
Современность диктует свои традиции и работа над отношениями стала нормой. Мне же кажется, что отношения — то единственное, что не требует усилий. Не должно. Пусть хоть где-то будет сердечность. Пусть с горечью, но честно. Проект «Семья». Проект «Любовь». Ну уж нет.
Могут ли мелкие пакости судьбы, если хотите, отнять счастье? Если оно истинное — нет. Если пазл собран верно, а не втиснут в углубления насильно, то никакие пакости не пройдут.
Я выскакиваю из ванной и включаю душ, чтобы смыть с себя остатки пены. Вода в ванной еще горячая и тепла хватило бы на четверть часа, а то и пол. Но мне хочется скорее обнять Руса. Он теплее, чем вода. Быстрый душ и я уже бегу навстречу своему человеку, в раскрытые объятия. Как в нем тепло. Он пахнет орешками и счастьем.
Так мы можем стоять вечность. Родная душа. Родная, но недостаточно моя. Это свалившееся счастье я украла у кого-то, кто по-настоящему достоен. Втихушку, пока никто не видел, подкралась и захапала себе.
Однажды я разбирала фотографии и обнаружила, что недостаточно знаю того, кто на них изображен. Вот он, мой родной человек, я вижу его каждый день. Я знаю каждый его сантиметр. Знаю, какой он любит чай и какие сериалы предпочитает. Знаю, как справиться с его темными непослушными волосами до плеч. Знаю, как он стесняется веснушек и гордится густой бородой. Я коллекционирую знания о нем, но этого недостаточно. Каждый раз появляется что-то новое и мне становится страшно. А может и нет никакого мы? Может я все выдумала?
Если закрыть глаза, я почти не вспомню его лица. И не потому, что оно невзрачное или неприглядное, наоборот. Оно светится, оно идеально до боли. Его ледяные глаза против моих цвета кофе. Его темные волосы волнами против моих медных. Кто он? Какую часть я знаю? Десятую? Сотую? Тысячную? Мимолетное ощущение незнакомца. Я его ловлю, как бабочку-однодневку. Быстрее, тащи банку, мы посадим ее внутрь. Мы знакомы?
А потом обнимаю его и стою мокрая, в длинной майке. И босая, как та девушка на пачке с солью. С головы капает, но не жир. Рус, весь мокрый, стоит и смеется. Я гонюсь за ним по маленькой комнате и бросаю на кровать. Мы обнимаемся, даже не целуемся, а просто лежим. Я так люблю дышать им. Миндаль? Или все же оливковое масло? На что похож твой запах я так до конца и не поняла, но знаю, что он приятный. И все же, орех. И все же, счастье. За которое надо платить.
Ты проголодался. Я тоже. Мы едим пасту, пьем «Молоко Богородицы» [Немецкое белое полусладкое вино Liebfraumilch, которое отличается недорогой стоимостью. В магазинах в России его можно часто встретить — оно в синей бутылке и с рисунком Богородицы на этикетке] и смотрим друг в друга. Наступил момент, когда можно просто молчать и быть счастливым. А можно говорить ерунду. Или блистать ораторским кухонным искусством. Здесь можно все. И слова вьются бесконечным канатом. Ни начала, ни конца. Нерушимая середина. Мы его перетягиваем, этот канат, играем словами как котята с клубком. Мне повезло быть с тобой. Но за все надо платить.
Месяц спустя мы танцуем под Боуи [Дэвид Боуи — популярный английский рок-исполнитель]. На столе Крымское и салат с желтыми помидорами. Телефон разрывается смсками, но ты не берешь. Ты вдыхаешь запах моих волос и называешь своей жизнью. Я верю. Мы гармония. И за это надо платить.
