Где-то около полуночи мы ушли вместе.

«Хочешь, попробуем забраться в “Рокки”?» — спросил он меня. Рокфеллер-Холл — внушительный учебный корпус, возвышающийся нашлепкой в центре студгородка. Я всегда побаивалась попасть в неприятности, но тогда с ним я бы пошла куда угодно, поэтому я сказала: «Да».

Мы обошли здание по кругу, высматривая окно, которое забыли закрыть, и нашли такое как раз в тот момент, когда уже были готовы сдаться и пойти по домам. Я шла за ним вверх по ступенькам до верхнего этажа, а потом мы спустились вниз в узкий коридор с преподавательскими кабинетами. Теперь я уже точно не помню, горел ли там свет или, может, только указатели «Выход»? Может, это был свет от наших телефонов? Но каким-то образом Джейми нашел эту маленькую дверцу, размером вполовину от обычной двери, за женской душевой. Должно быть, я проходила мимо нее раз двадцать во время учебы в колледже и никогда не обращала на нее внимания. Он был таким: он заставлял обращать внимание.

Он подергал дверь, и она открылась, обнаружив вход в подвал, скорее всего, предназначенный для хранения всякой всячины, и заполз в темноту. И я, со своим страхом темноты, маленьких пространств и всего, что я не могу увидеть, пошла за ним. Он закрыл за мной дверь.

Я столько раз возвращалась к этому воспоминанию, что оно уже начало стираться из памяти. Эти маленькие, застывшие во времени моменты, когда человек, которого ты хочешь, смотрит на тебя, видит тебя даже в темноте, хочет тебя прямо сейчас, — я бы схватила их в горсть и впряла в волокна пряжи, если бы смогла, ввязала их в одеяло и навсегда зарылась бы в его складках.

Джейми был влюблен в кого-то еще, и я тоже, несколько раз.

Но я всегда хотела его так, как он никогда меня не хотел, но вместо того, чтобы позволить мне оттолкнуть его, он принял это и превратил в крепкую и постоянную дружбу. В следующем семестре он поехал в Лондон, но вернулся раньше срока, так как ему поставили диагноз, все лето и осень он проходил лечение, стал таким худым и бледным, что, когда однажды я встретилась с ним в кампусе, это было так, словно я увидела его призрак. Когда у него наступила ремиссия, он вернулся в колледж и закончил его вместе с нами; он давал мне советы в любви и писательстве, летом он переехал в город, а когда похолодало, заболел вновь и умер в один из первых теплых весенних дней. Вот и все, а я еще цепляюсь за то одно воспоминание, всего лишь одну петельку во времени.

В течение нескольких месяцев после смерти Марины, а затем и Джейми я видела их в городе повсюду. Я замечала мельком ее острый носик или его взъерошенные волосы, а затем осознавала, что, конечно же, это не она, и это точно не мог быть он. Их отсутствие ощущалось, как недостающая ступенька на лестнице, как если бы вы поперхнулись глотком воды, которая зашла не в то горло.

Теперь же это ощущение более абстрактно. Потому что они умерли такими молодыми, потому что мое время с ними было слишком коротко, я износила эти несколько воспоминаний уже давно. Поэтому я часто переношу их в места, где на самом деле они никогда не были. Я думаю о Джейми, когда играю в игры, в любые, даже в те, в которые мы не играли вместе, и не уверена, что он бы имел возможность этому научиться. Понравился бы ему криббедж [Кри́ббедж (криббидж, крибедж), англ. cribbage — карточная игра для 2 игроков, популярная в Англии и США. // Matt Harvey, «В питьевой воде обнаружены следы антидепрессантов», Salon, 14 марта, 2013, http://www.salon.com/2013/03/14/your_tap_water_is_probably_laced_with_anti_depressants_partner/; «Prozac обнаружен в питьевой воде» BBC News, 8 августа 2004, http://news.bbc.co.uk/1/hi/health/3545684.stm, оба доступны с 8 января 2016. ] или «Колонизаторы [Колонизаторы (нем. Die Siedler von Catan) — немецкая настольная игра, созданная Клаусом Тойбером. // Как и у большинства людей, которые принимают антидепрессанты долгое время, у меня и раньше были периоды в несколько месяцев, когда я прекращал их принимать. Я писал об этом в разных местах; но это было, когда я отказался от них окончательно. ]» или он посчитал бы их скучными? Я представляю его на вечеринках, на которых бываю, полных народа, с кем мы вместе учились в колледже. Пригласит ли он меня через Facebook, чтобы удостовериться, что я тоже буду там, даже в усталую пятницу, когда Гринпойт [Гри́нпо́йнт (англ. Greenpoint) — самый северный район боро Бруклин, Нью-Йорк. // Я писал газетные статьи на эту тему более десяти лет, главным образом в Independent и Evening Standard. По некоторым аспектам этих вопросов, как я объясняю во «Введении», я делал первые шаги к исследованиям для этой книги и немного менял свое мировоззрение. Однако снова возвращался к привычному пониманию сути, потому что испытывал сильную тревогу из-за переосмысления этих вопросов. В этой книге я не описывал каждый небольшой сдвиг в своем мышлении. Иногда меня посещали моменты озарения, которые я отмечаю здесь. Однако они не задерживались надолго и никогда не мешали моей вере в теорию химического дисбаланса. // К тому времени, когда я начал работать над книгой, я был твердо убежден в ней. Я верил в эту теорию в начале периода приема антидепрессантов, большую его часть, и я снова поверил в нее в самом конце. Эта книга является попыткой продумать разные взгляды.] и Верхний Ист-Сайд [Верхний Ист-Сайд (англ. Upper East Side) — квартал в Манхэттене. // https://www.nimh.nih.gov/about/directors/thomas-insel/blog/2013/transforming-diagnosis.shtml, доступно с 10 января 2017. ] кажутся такими далекими, что даже думать про них не хочется. Я прохожу по району, где он жил, и думаю: «А что, если отправить ему SMSку и пригласить выпить, поиграть в Scrabble, обнять его на прощание и почувствовать однажды такой знакомый, а теперь забытый запах кожи на его шее.

Марину я представляю на работе, в Twitter’е и на вечеринках, совсем не таких, где мог бы бывать Джейми. Книжные вечеринки, театральные вечеринки, вечеринки, где все стоят и рассказывают, перекрикивая музыку, как им недоплачивают и как они переквалифицировались, где они интересуются друг у друга, как дела в творчестве и любви, а потом просеивают ответы сквозь фильтр, чтобы найти крупицы золотой правды, подтверждение того, что сами они все делают правильно в сравнении с другими. Остались ли бы мы с ней друзьями или это превратилось бы в одно из тех знакомств, где все, о чем нам осталось говорить, это тот факт, что мы познакомились в такое особое для нас, напряженное время?

«А вы знали, что мы вместе проходили стажировку?» — рассказывали бы мы своим друзьям первые несколько раз при встрече, а затем растворились бы в улыбках, приветственных взмахах рукой, лишь время от времени обращая внимание на имя автора под очередной статьей.

Я не знаю, кем бы они были для меня сейчас. Я лишь знаю, что я теперь старше, чем они оба когда-либо будут, и это пугает меня. Потеря этих двух людей заняла так много места в моей жизни, что в то время, когда меня попросили связать кофточку для малыша всего через шесть месяцев после смерти Джейми и чуть больше года после смерти Марины, я почти полностью забыла о мысли о новой жизни.

Вязание этой кофточки стало реальным и весомым напоминанием о ней. Вязание любой вещи придает вам чувство обладания контролем, как демонстративный дерзкий вызов перед лицом горя: эта вещь твоя, именно такая, какой она должна быть, и она существует там, где раньше не было ничего. И с каждым провязанным рядом в вещичке, предназначенной для малыша, все более отчетливо проступают его или ее очертания в ожидании, когда эта вещь приобретет свою конечную форму. Мне нравилось осознавать, что эта будущая кофточка лежала в моей сумке в течение рабочего дня и рядом с моей кроватью, когда я просыпалась. Я чувствовала ее свечение; я чувствовала ее дыхание.

Я закончила даже на несколько дней раньше. Ода предложила мне пришить на кофточку маленькую этикетку с моими инициалами, прежде чем отдать ее. «Как знать, — сказала она, — может, эта кофточка станет семейной реликвией или чем-то вроде». Она сказала, что кто бы ни получил ее следующим после этой малышки, которую назовут Майей, кто мог бы оказаться таким же громким и настоящим, как Марина, или спокойным и добрым, как Джейми, или бесконечно открытым, как Ода, он наверняка захочет узнать, откуда эта кофта появилась.

Через несколько недель после того, как я отдала кофточку, Ода прислала мне несколько фотографий. На них были новоиспеченные родители и Майя, родившаяся накануне ночью. Малышка выглядела крошечной и недоуменно чудной, с копной черных волос, по поводу которой мое лысое малышковое Я испытало жгучую зависть. Она была слишком маленькой для этой кофты и даже для шапочки, которую начала вязать Ода, а заканчивать которую пришлось мне. (Мы обе знали, что так и произойдет.)

Но это, подумалось мне, и хорошо. Она еще вырастет.

Вяжут не только бабушки

Если я прочитаю еще хоть одну статью, которая начинается со строчки вроде: «Вяжут не только бабушки!» — я порву ее в клочья иглой для валяния шерсти.

Различные варианты этого предложения можно встретить повсюду, приправленные новомодными трендами о том, как поколение двухтысячных валом валит к искусству вязания, и захватывающими дух новостями о том, как вязание прибавляет двадцать лет жизни и сжигает больше калорий, чем занятие йогой во время секса. [Пожалуйста, каждый раз, когда я пишу «поколение двухтысячных» (надеюсь — в последний раз), читайте настолько с ироничными тильдами и звездочками, и цитатами, насколько возможно их уместить в ваше поле зрения. На самом деле еще одно упоминание: в данном случае я в первую очередь имела в виду женщин поколения двухтысячных. Если вы заметите вяжущего мужчину в естественной среде обитания, это достойно отдельной публикации. // Для дальнейшего контекста смотрите Edward Shorter, How Everyone Became Depressed: The Rise and Fall of the Nervous Breakdown (New York: Oxford University Press, 2013). В этой теме я бы сделал исключение для состояний, вызванных травматическим опытом. Например, вы находитесь в самолете, который падает, и у вас развивается страх полета. Они также классифицированы как «тревожные расстройства», но не те, что я обсуждаю в этой книге. Существует другая наука, изучающая их. В основном они имеют другой набор причин. ] И да: я рада, что люди пишут о моей главной любви в жизни. Я просто недовольна тем языком, который они слишком часто используют, чтобы ее описать.

Торговая марка «Вяжут не только бабушки!™» низводит вязание (и рукоделие целиком) до ключевой реплики культурной остроты, выставляя его на всеобщее обозрение как мягкий, но безобидный анахронизм.

«Молодежь! Использует свои руки! И не для того, чтобы писать секс-SMSки на своих iPad’ах-и-всяких-штуках или разрушать экономику! Эти миллениалы всегда заняты чем-то невообразимым и бесполезным». [Последнее уж точно встречается в той книге сплошь и рядом. // Во-первых, мне дали хорошую подготовку в области социальных наук, когда я учился в Кембриджском университете. Социальные науки изучают, как живут люди. Они варьируется от психологии до социологии и антропологии. Моя подготовка, надеюсь, позволяет мне правильно видеть доказательства и делать правомерные выводы. // Второй опыт связан с умением повествования. Я был журналистом 15 лет и узнал, что мы все впитываем информацию гораздо лучше, если она подается через историю другого человека. Поэтому я расскажу вам об этой науке через свою историю и истории удивительных людей, которых я узнал. Но отдельная история многого не доказывает. Множественное число анекдотов не является доказательством. Вот почему я пытался описывать только личные истории, которые иллюстрируют научные доказательства или ведут нас к ним. Наука приходит первой. // Истории, выходящие за рамки доказательств, и вопросы, по которым ученые серьезно расходятся во мнениях, я отмечаю и предупреждаю вас об этом.] Такая позиция наглядно проявляется в действии в ромкомах или ситкомах, или прочих-всяких-комах, где дамочки изображаются с вязальными спицами и бутылкой вина в руках (плюс, может, парочка котов в придачу для пущей верности), когда им совсем нечего делать в субботний вечер: вязание такое старомодное и скучное занятие, что, конечно же, вы занимаетесь им только в том случае, если вы недостаточно вооружены, чтобы противостоять реальному миру.

Чуть менее значимое, но тоже имеющее к этому отношение обстоятельство, которое приводит меня в бешенство, — это когда вязание неверно изображают в кино или на телевидении. Некто поклацает палочкой о палочку — и появляется носок, а рядом с кончиками спиц нити и в помине нет. Существует даже отдельный блог, в котором есть перечень таких ошибок, — thatsnothowyouknit.tumblr.com — и пусть это может показаться излишне педантичным, подумайте только, сколько времени и денег уходит на производство хоть одной секунды экранного времени. Подумайте обо всех дублях, обо всех правках в сценариях, обо всех костюмах, и зарплатах, и декорациях. Или, если говорить о мультиках, все эти сотни часов, потраченных на то, чтобы убедиться, что каждая деталь последовательна и логична. Неужели нельзя было пригласить кого-нибудь, кто мог бы подтвердить, что персонаж держит нить пряжи правильно? На самом деле я бы с удовольствием побыла таким приглашенным консультантом по вязанию, так что, если вы — глава какой-нибудь крупной студии, пожалуйста, звякните мне.