Альберто Васкес-Фигероа
Испанец
Священные земли Инков
Предисловие автора к настоящему изданию
Меня часто спрашивают, как я прихожу к решению написать определенную книгу и думаю ли обычно об удовольствии читателя, а также о возможном коммерческом успехе, который изначально предполагает тема, или просто потому, что мне так захотелось.
Я всегда отвечаю одно и то же: конечно, я потакаю своему желанию, хотя при этом уточняю, что в моем случае его следовало бы считать чем-то вроде физиологической потребности.
Когда я начал писать — тридцать два года тому назад, — у меня и в мыслях не было, что это станет делом, которое позволило бы мне хотя бы сводить концы с концами, и поэтому я всегда считал это занятием для собственного удовольствия, занятием, от которого нечего ждать, кроме удовлетворения, которое оно мне доставляет само по себе.
Помнится, в то время один старый издатель, когда как-то раз я изложил ему свой взгляд на это дело, сказал: «И правильно делаешь, что относишься к этому как к простому развлечению, потому что вероятность того, что в нашей стране кто-то может заработать на жизнь пером, равна как минимум одной десятимиллионной…»
А когда я его спросил, как он пришел к такому пессимистическому заключению, он убежденно ответил:
— Да очень просто: когда кто-то хочет стать врачом, конкуренцию ему составляют врачи — дипломированные и здравствующие — того города, в котором он живет… И в очень редких случаях — какой-нибудь иностранный специалист. То же самое происходит с архитекторами, инженерами, банкирами и даже политиками. А вот тебе составили бы конкуренцию все умершие писатели, ведь если я окажусь перед выбором: издать ли Толстого, которого всегда продашь, или тебя, которого никто не знает, — я предпочту Толстого. Кроме того, тебе составят конкуренцию все здравствующие писатели любой национальности, потому что в книжном мире не существует таможенных ограничений, и если выбирать между именитым писателем и тобой, я склоняюсь к тому, чтобы перевести того, кто уже добился успеха. И наконец тебе также составят конкуренцию все непрофессионалы мира, которые готовы печататься даром и даже заплатить из своего кармана.
Конечно, это был хороший совет, и я строго следовал ему, продолжая писать просто ради удовольствия, как вдруг, спустя двадцать один год, когда я худо-бедно опубликовал четырнадцать книг, публика решила мне помочь жить тем, что больше всего мне нравится.
И тут я понял, что читатели встали на мою сторону, а, следовательно, вот они, правила игры: я должен и дальше сочинять в свое удовольствие, а там они сами решат — принимать мое сочинение или нет. Изменить подход, любым способом стараться угодить значило бы лишиться их доверия и предать себя самого.
Признаюсь, мне случалось все-таки поддаваться искушению, но в результате я всегда терпел неудачу и поэтому уже давно пишу только то, что мне нравится, — как в данном случае, с Испанцем, историей, которая заинтересовала меня до такой степени, что двадцать с лишним лет назад я произвел на свет весьма посредственную театральную пьесу, посвященную беспокойной судьбе капитана Алонсо де Молины.
Меня привлек не только персонаж — слегка сумасшедший искатель приключений, бунтарь и интеллектуал, — но еще и место, где развивались события, — величественные пейзажи перуанских Анд и их города из камня, а также любопытная историческая эпоха, в которую все это случилось, — годы, предшествующие Завоеванию, когда произошла встреча настолько несхожих цивилизаций, что она не могла не вызвать сильного потрясения.
Хотя идея вертелась у меня в голове уже два десятилетия, я, наверное, никогда не считал себя достаточно подготовленным, чтобы отважиться на роман с историческими и географическими коннотациями, связанными с бесконечными трудностями, пока, наконец, не пришел к заключению — в тот день, когда мне стукнуло пятьдесят, — что если, отмотав полвека, не рискую взяться за это дело, то уже никогда и не решусь.
В результате, после многочисленных исследований и многочисленных путешествий в Перу, появилась эта книга, которая теперь попала в руки читателям, однако уже не важно, будет ли она пользоваться успехом у критики и публики, потому что сам процесс ее создания доставил мне огромное удовольствие, а, как утверждал упомянутый старый и дорогой издатель, в действительности лишь это и имеет значение.
Писательство, как и любовь, подобно идеальному кругу, который не нуждается во внешних элементах.
…но дай бог, чтобы вам понравилось!..
...Альберто Васкес-Фигероа
Посвящается Карлосу Аресу, галисийцу по призванию.
Вот там начинается путь в Панаму, чтобы навеки погрязнуть в нищете и позоре… А вот тут — в неизведанное, к новым испытаниям или к завоеванию новых земель, к славе и богатству. Пусть каждый выберет, как подобает доброму кастильцу, что ему больше по душе…
В его памяти вновь возник трагикомический образ: изнуренный и зачуханный старик с всклокоченной седой бородой, с пылающим лицом, на котором застыло выражение отчаяния — результат долгих лет голода, болезней и нищеты, — и при этом его проницательный взгляд лучше любых слов говорил о том, что несмотря на все невзгоды, предательство и враждебность, с которыми ему пришлось столкнуться с самого детства, он по-прежнему — практически уже на склоне жизни — остается самым отважным и упорным из эстремадурских капитанов.
Затупленным концом своего щербатого меча старик только что начертил линию на песке, и вид проржавевших доспехов, болтающихся на костлявой груди, которая смахивала на разваливающуюся корзину из высохших ивовых прутьев, вызвал у него приступ щемящей жалости: вот они, останки былого величия, — и, тряхнув головой, он постарался отогнать от себя тоскливую мысль о том, что вот и настал час, когда кто-то отправит в сумасшедший дом этого старого и уставшего воителя.
А тот ждал там, по ту сторону глубокой борозды, в его горящем взгляде читался вызов, и стоял он твердо, будто скала, на своих тощих, как у аиста, ногах, слегка сутулясь под грузом прожитых лет и страданий, и три белые пряди жидких волосенок дерзко выбились из-под видавшего виды шлема, который больше напоминал убогую кухонную кастрюльку, нежели головной убор военного человека.
Вон куда их занесло; несомненно, это и есть конец самой бессмысленной авантюры последней центурии, и все же изможденный оборванец — в чем только душа держится — продолжал слепо настаивать, что на никем не изведанном юге их ждут слава и богатство, тогда как, вернувшись домой, они вновь встретятся с несчастьями.
По толпе измученных людей, наблюдавших эту сцену, прокатилась волна недовольного ропота.
Алонсо де Молина посмотрел на своего капитана, а тот, в свою очередь, посмотрел на него, словно желая загипнотизировать, — и отвел взгляд, зная, что он способен убедить его, не произнеся больше ни слова.
Затем старик повернулся к Бартоломе Руису [Руис, Бартоломе (1482–1532) — испанский мореплаватель и конкистадор. Был кормчим у Христофора Колумба, позже принимал участие в завоевании Перу.], словно тот и правда был его последней надеждой, и, поколебавшись несколько секунд, отважный андалузский штурман, сделав три широких шага, пересек нелепую черту.
За ним шагнули еще несколько человек, а затем и Алонсо де Молина, который сам толком не понял, что его толкнуло на подобный шаг и каким он стал по счету, пятым или шестым, потому что с тех пор миновало уже больше года, детали потеряли значение, и наверняка уже никто не вспоминает, что там произошло на пустынном острове Эль Гальо и сколько было их — мечтателей, в очередной раз доверившихся сумасбродным фантазиям старого Писарро [Писарро, Франсиско (1471/76–1541) — испанский конкистадор, завоеватель империи инков, уроженец города Трухильо в Эстремадуре.].
Все уже давно вернулись на север, в нищету и покой своих домашних очагов в Панаме, Санто-Доминго, Испании или Никарагуа, а он, вероятно, единственный человек, в чьих ушах до сих пор звучат слова незадачливого капитана, рассчитывавшего завоевать гигантскую империю, опираясь лишь на горстку голодных безумцев.
Если бы тогда, в то хмурое утро, он представлял себе то, о чем сейчас начал догадываться — в отношении размеров и мощи империи, которую Писарро упорно пытался захватить с помощью своего поредевшего войска, — патетическая сцена показалась бы ему еще более нелепой, и он испытал бы не жалость и восхищение последним всплеском отваги своего неуемного предводителя, а рассмеялся бы прямо тому в лицо, чтобы сбить с него эту идиотскую самоуверенность.
— Кортес [Кортес, Эрнан (1485–1547) — испанский конкистадор, завоевавший империю ацтеков в Мексике.] же смог.
Да он уже тысячу раз слышал этот тщеславный довод и еще тысячу раз прибегал к нему сам — чтобы убедить себя или убедить сомневающихся, — но теперь считал его вконец исчерпанным: сколько можно? — и смехотворным. И с каждым разом он представлялся ему все более несостоятельным, чем дальше он проникал в глубь этого мифического королевства, о котором рассказывали одни небылицы.
То были другие времена, и другие люди сопровождали Кортеса в его авантюре в мексиканских землях, а главное — они там наверняка имели дело совсем с другим народом, ведь невозможно даже себе представить, чтобы с таким ничтожным войском он сумел бы хотя бы слегка потревожить такую организацию, как инкская.
Он обвел взглядом толстые стены просторного помещения, в котором провел ночь, и вновь восхитился великолепной техникой обработки камня: каждый был подогнан к соседнему с математической точностью, — совершенно очевидно, что даже самым прославленным итальянским каменотесам ни за что не достигнуть подобного мастерства.
