— Я хотела вылететь к Тегеран, но отец не позволил, — в пепельно-серых глазах клубится беспокойство, уголки не накрашенных губ нервно дергаются. Придвинувшись вместе со стулом к кровати, она крепче сжимает мою ладонь. — Боже, Макс. Я чуть с ума не сошла… Ты мог погибнуть там.

Отец не позволил… Отец. Проснувшийся мозг цепляется за ее слова, выстраивая недостающие фрагменты. В памяти на быстрой перемотке проносятся события вчерашнего дня.

«У вас весьма влиятельные покровители, Максим.»

«Мой отец — тридцать лет в политике, занимает руководящий пост в аппарате президента.»

Последний пазл встает на место. Вот значит, кому я обязан своим чудесным спасением.

— Папочку напрягла, — уставившись в потолок, озвучиваю только что сделанный вывод.

Кира не спорит. Выходит, я попал в яблочко. Черт, это пиздец, как странно, учитывая, что она не объявлялась больше двух лет, окончательно пропав с радаров. Я наивно полагал, что Баженова смирилась и переключилась на кого-то еще.

— Как ты узнала, Кир? Следишь за мной?

— Не за тобой, а за твоей карьерой, — оскорбленно поправляет она. — Я хотела вылететь в Тегеран вместе с… — осекается, так и не договорив.

— С майором Никитиным и ГРУшниками? — криво усмехнувшись, заканчиваю за нее. — Отец не разрешил?

Кира кивает, шумно втягивая воздух.

— Мне интересно, что ты ему обо мне наплела, раз он решил лично вписаться?

— Ничего такого, — горячо заверят Баженова, но быстро сдувается. — Я сказала ему правду.

— Какую правду, Кир? — устало интересуюсь я, продолжая рассматривать матово-белый потолок.

— Что ты особенный для меня человек, — сдавленно сипит Кира. — Папа давно об этом знает, Максим, и, разумеется, не мог остаться в стороне, когда твоя съёмочная группа попала под обстрел йеменской радикальной группы. Кто-то сдал маршрут. Суадиты подозревают твоих друзей…

— Это чушь, — перебиваю я, раздраженно взглянув на побелевшую Баженову. — Мы не военные корреспонденты, и у нас нет связей с боевыми группами.

— С тебя сняты все подозрения, — растерянно лепечет она. — А остальными будут заниматься представители Франции, — почти слово в слово повторяет то, что сказал мне Никитин. — Отец не может им помочь, но, если для тебя это важно, он будет держать нас в курсе событий. Как только их освободят, ты узнаешь об этом первым.

— Спасибо, — хмуро бросаю я и говорю то, что должен: — За всё спасибо, Кир.

— Я делала это не ради твоей благодарности, — ее глаза наполняются слезами. — А потому что могла. Пусть с помощью отца, но главное же не это, а результат. И ради бога, не думай, что теперь ты мне что-то должен. Я не настолько одержима. У меня есть мужчина, и я с ним очень счастлива.

— Я рад за тебя, — отвечаю, не кривя душой.

— Я тоже… рада за себя, — она вымученно улыбается и отводит взгляд в сторону, заставив меня усомниться в правдивости ее слов.

Женская душа — потемки, и я допускаю, что могу ошибаться в своих наблюдениях. Когда-то я крупно просчитался, убедив себя, что Варя не может быть счастлива ни с кем, кроме меня. Но она счастлива — все с тем же Владом, за которого вышла замуж в прошлом году. В этом сразу после получения диплома, Варя родила ему сына, а я по-прежнему мотаюсь по миру в поисках сенсационных снимков и меняю женщин как перчатки.

Карьера идет в гору, я востребован и известен в определённых кругах, получаю самые интересные задания и работаю с лучшей командой, мои снимки публикуются в крупнейших международных издательствах, набирая миллионы просмотров. Все сложилось именно так, как я мечтал и даже лучше, в разы лучше, но ощущение окрыленности и бешеного восторга, присутствующих в начале моего пути, с каждым годом становится достичь все сложнее.

Я не чувствую, что двигаюсь в верном направлении, и это притупляет стремление действовать. Свобода творческого полета в мировом масштабе оказалась такой же глянцевой пустышкой, как и в Москве. Слишком о многом нельзя говорить, слишком много запрещено освещать, слишком часто приходится молчать, когда хочется кричать о наблюдаемой несправедливости на весь мир.

Я всего лишь крошечный винтик в устоявшейся системе, где каждый шаг строго контролируется инструкциями и регламентом. Это не та свобода самореализации, которую я искал. И чем дальше, тем глубже во мне прорастает разочарование.

Люк говорил, что я постепенно приближаюсь к стадии выгорания, свойственной многим творческим людям, и заверял, что после начнется новый подъем и всплеск энергии. Надо просто переждать и не утонуть в депрессивных мыслях. Не рубить с горяча и делать то, что умею лучше многих.

Где он сейчас со своими мудрыми советами? Смогут ли французские спецслужбы вернуть его и Рауля в Париж?

— Странно, что никто из твоих родственников не приехал тебя навестить, — озадачивается Кира, вырывая меня из состояния глубокой задумчивости.

— Я попросил им не сообщать. Зачем зря нервировать близких? Для них я в Париже, занимаюсь подготовкой к выставке.

— Зря нервировать? — возмущенно вспыхивает Баженова. — Макс, ты получил серьезные ранения и едва не погиб. Это не какая-то мелкая неприятность! Ты не должен сейчас быть один. Тебе нужда поддержка и забота родных.

— У меня всё в порядке, Кир, — твердо отрезаю я. — Чувствую себя гораздо лучше. Шрамы срастутся, а это… — рефлекторно касаюсь марлевой повязки на правой стороне лица. — Это уберут.

— За один раз не уберут. Я говорила с твоим лечащим врачом. Шрам все равно останется. Не такой заметный, но тебе придется объяснить родственникам, откуда он появился, как и остальные. Из тебя вытащили тридцать осколков, Макс. И ты не в порядке, а все еще в реанимации.

— Мне насрать на шрамы, Кир, — раздражаюсь я. — Мои друзья застряли в Саудовской Аравии, и, пока я валяюсь тут, болтая с тобой, они возможно подвергаются жёстким допросам. Не говоря о том, что я понятия не имею, в каких условиях их содержат и оказывают ли необходимую медицинскую помощь.

— Прости, я понимаю, что тебе сейчас сложно, — виновато бормочет Кира. — Уверена, что о твоих коллегах позаботятся соответствующие органы. Конвенция о защите прав человека не пустой звук даже в Саудовской Аравии.

— Не будь наивной, — скептически хмыкаю я. — Давай сменим тему.

— Как скажешь, — охотно соглашается Баженова. — Про свою личную жизнь я рассказала. А у тебя кто-то есть? — интересуется она. Однажды Кира уже задавала этот вопрос прежде, чем сделать мне предложение руки и сердца, ввергнувшее меня в ступор.

— С моим образом жизни постоянный формат отношений практически невозможен, но, если честно, я и не стремлюсь.

— В тридцать лет пора бы задуматься о семье.

— У меня огромная семья, Кир.

— Я не об этом, — она бросает на меня проницательный взгляд. — Ты мне солгал тогда… — неожиданно произносит Баженова, в глазах появляется задумчивая дымка. — У тебя была девушка. Это из-за нее ты расстался с Даниловой.

— Не из-за нее, — отрицательно качаю головой.

— Но она сыграла роль, — настаивает Кира.

— Я не хочу об этом говорить, — торможу допрос, пока ковыряние старой раны не закончилось новым выбросом агрессии.

Варя — запрещенная тема. Табу. Даже для меня. Я стараюсь жить настоящим и смотреть исключительно вперед, но прошлое слишком часто напоминает о себе. Особенно во время телефонных разговоров с Викой, которая по какой-то немыслимой для меня причине подробно докладывает обо всех событиях в жизни Вари. Я знаю о ней чуть ли не больше, чем о членах своей многочисленной семьи.

Когда я приезжал домой в последний раз, Викуле хватило ума показать мне фотографии со свадьбы Вари, куда она затесалась в качестве подружки невесты. А я как мазохист просмотрел все снимки до единого, а потом поехал к Сереге Копылову за город и два дня не просыхал, пытаясь вытравить из памяти образы счастливых молодоженов.

Не помогло.

Это мог быть я. Рядом с ней на тех фотографиях, где Варька сияет словно новогодняя гирлянда. Красивая до невозможности в роскошном свадебном платье и с радостным блеском в васильковых глазах.

Варвара Грудинина… Я не придираюсь, но ей ужасно не идет новая фамилия. Согласитесь, что Варвара Красавина звучало бы лучше.

— Макс, ты…, — Кира собирается было возразить, но от дальнейших расспросов меня спасает симпатичная медсестра.

— Кира Олеговна, вам лучше уйти. Врач разрешил десять минут. Время вышло, — обращается она к Баженовой смущенно перебегая взглядом от меня к Кире и обратно. — Сейчас начнется обход.

— Все в порядке, я уже ухожу, — с вежливой улыбкой кивает Кира и переключает фокус внимания на меня. — Макс, я завтра заскочу ненадолго. Ты не против?

Может быть, зря, но я соглашаюсь. После всего, что Баженова и связи ее отца сделали для меня, отказать было бы верхом невежества.

Наверное, в глубине души я знал, что одним визитом Кира не ограничится. И за вторым визитом последовал третий, четвертый, пятый и так до самой выписки.

Она больше не заводила разговоров на личную тему и вела себя максимально тактично и ненавязчиво. Возможно, Баженова специально сменила тактику, но теперь я не чувствовал себя дичью и к концу третьей недели разглядел в ней остроумную разностороннюю собеседницу, так же сильно увлеченную своей профессией. Много лет назад Кира сказала чистую правду — у нас действительно много общего. И с этим оказалось чертовски сложно поспорить.