— Ну мало ли, дети приедут или он к ним?

— А ты позвони и узнай, — закатив глаза, отвечаю я. — Давай, мам, смелее. Такой мужик пропадает. Пока ты тут робеешь, как школьница, его быстренько какая-нибудь находчивая бабенка подберет.

— Скажешь тоже, — хмыкает мама, но явно задумывается над моими словами. — Хотя, знаешь, наша главбух то и дело его в свой кабинет вызывает.

— Воот! Так что бери быка за рога, а то уведут. Глазом не успеешь моргнуть.

— Страшно мне, Варь, — разглаживая несуществующие складки на строгой офисной юбке, признается мама. — Я ведь уже не молодая девчонка и таких дел в прошлом наворотила, что вспомнить стыдно. Как с таким багажом к хорошему человеку? Оно ему надо?

— А зачем ему знать? Мало ли какие грехи могут быть за плечами у взрослых людей. Сергей же тебя исповедаться перед ним не заставляет. Я ему ни слова не скажу.

— А соседи? Я тут личность знаменитая, в меня до сих пор пальцем тычут и сплетни разводят.

— Собаки лают, караван идет. Мужик в здравом уме соседских сплетниц слушать не станет, а твой Сергей вроде с головой в ладах.

Спрятавшись за дверцей шкафа, я быстро переодеваюсь в платье, чтобы убедиться, что не набрала пару лишних кило. В последний раз я его выгуливала на день первокурсника, еще в прошлом году.

— Дело говоришь, Варюш, И в кого ты у меня такая разумная? — растрогавшись, мама снова пускает слезу.

На нее частенько находят приступы сентиментальности, но это не плохо. Эмоции оживляют душу. Очерствевший человек все равно, что мертвый. Такой мама и была, пока не попала в центр восстановления Артура Красавина. Он ее воскресил.

— Жизнь — лучший учитель, мам, — бросаю банальную фразу, и застегнув боковую молнию, выхожу из-за дверцы.

Покрутившись перед зеркалом, остаюсь вполне довольной увиденным. Платье село как влитое и вырез не такой уж глубокий. Внезапно вспоминаю сборы на богемную вечеринку Красавиных, розовые волосы и Маринкино вызывающее платье, едва прикрывающее стратегические места, свои глупые мысли и грандиозные планы.

Как же все изменилось с тех пор, а ведь не так много времени прошло. Не только мама стала другим человеком, но я уже не та бесшабашная, наивная до идиотизма Варька, мечтающая выбить шанс в качественно лучшую жизнь. И я прекрасно понимаю, что ничего из того, что имею сейчас, не случилось бы, не попади я на ту вечеринку. Мамино выздоровление, поступление на бюджет в престижный ВУЗ стали для меня тем необходимым толчком, в котором я отчаянно нуждалась. И все благодаря Максу и его неравнодушной семье.

Могла ли я забыть его за жалкие двенадцать месяцев?

Конечно, нет.

Достаю из-под кровати коробку с обувью, первый раз примеряю Маринкин подарок. Не лабутены, конечно, но смотрятся не хуже и гораздо удобнее при ходьбе. Встав перед зеркалом, откидываю с лица темные растрепанные волосы, придирчиво рассматривая свое отражение. Пытаюсь увидеть себя глазами Максима. Надеюсь, он не разочаруется, что розоволосой Мальвины больше нет. Брюнеткой я выгляжу старше, серьезнее и взгляд немного уставший. Непросто совмещать учебу на дневном и работу в цветочном магазине в центре, где я чуть больше полугода тружусь помощником флориста по вечерам и в выходные. На сон остается от силы часов пять, но мне нравится такой изнуряющий темп. Некогда распускать сопли и тосковать о несбыточном. На личную жизнь тоже нет времени, но я и не рвусь строить отношения с парнями, оказывающими мне знаки внимания. Они никогда не дотянут до уровня Макса Красавина, а на меньшее я не согласна.

Забавно, как его заело, когда я написала про свою бурную интимную жизнь. А ведь поверил белобрысый осел, мысли не допустил, что я могу соврать, чтобы щелкнуть заносчивого принца по носу. За пролетевшие как один день две недели Макс то и дело возвращался к теме моих несуществующих многочисленных хахалей, прямым текстом намекая, что я должна отправить их в свободное плавание.

А ради чего, спрашивается? Или правильнее — ради кого? Ну, придет Красавин на три дня, а дальше что? Поматросит и бросит с разбитым сердцем, а сам укатит в свою Африку или Париж. Нет уж, пусть тоже помучается в неведении. Хрен, я ему признаюсь, что сохла по нему как дура, пока он строил свою карьеру и шлялся направо и налево.

— Ты чего так вырядилась, Варь? На свидание собралась? — очнувшись от своих мыслей, мама наконец замечает мои вертлявые танцы перед зеркалом.

— Ага, — киваю, расползаясь в счастливой улыбке, которая медленно гаснет, когда я вспоминаю, что со вчерашнего дня от Макса не было ни одного звонка и сообщения.

— Давно пора, — одобряет мама. — И кто счастливчик?

— Пока секрет, — с загадочным видом отвечаю я, в сотый раз за сегодня проверяя свой телефон.

После многочасовых разговоров и полотен сообщений молчание Красавина меня, мягко говоря, напрягает. Не думаю, что он решил слиться в последний момент. Скорее всего или в дороге, или что-то с мобильником, но на душе все равно не спокойно.

— Ладно, не буду мешать. Пойду ужин готовить, — мама поспешно поднимается с кровати и направляется к выходу из моей комнаты.

— Сергею не забудь позвонить, — кричу ей в след, доставая из тумбочки косметичку.

К восьми часам вечера я полностью готова и при полном параде ошиваюсь у окна, нетерпеливо подгоняя время и нервно проверяя сообщения. Пару раз набираю Максу сама, но абонент вне зоны действия сети, а моя нервная система на последнем издыхании. Ближе к девяти меня начинает ощутимо потряхивать, в голову лезет полнейшая дичь. На всякий случай проверяю, долетел ли до аэропорта рейс Красавина, и, убедившись, что самолет благополучно сел в Шереметьево два часа назад, начинаю перебирать другие причины, по которым он не выходит на связь.

Вариант, что Макс все-таки подцепил африканскую заразу и впал в бессознательное состояние, отпадает сразу. Позавчера во время двухчасового вечернего созвона он заверил, что последние результаты анализов подтвердили отсутствие инфекции в организме.

Меня шатает от твёрдой уверенности, что Макс появится с минуты на минуту до царапающих сжимающееся сердце подозрений, что он и не собирался никуда вылетать, и просто скрасил время на вынужденном карантине, мороча голову наивной бывшей.

Ровно в девять, не выдержав напряжения, надеваю пальто и выскакиваю на улицу. Дома под жалостливым взглядом матери оставаться просто невыносимо. Несмотря на то, что мама и слова мне не сказала, ее молчаливое участие и беспокойство только подливали масла в огонь. И плевать, как это будет выглядеть со стороны, если Макс все-таки приедет. Может, я воздухом вышла подышать?

У нашего подъезда, как назло, ярко горит фонарь, и чтобы не мозолить глаза любопытным соседям, иду к соседнему, где царит кромешная тьма. Нет, все-таки хорошо, что я живу не в нем. Учитывая, что я возвращаюсь с подработки довольно поздно, отсутствие нормального освещения может привлечь всякий криминальный сброд. Но сейчас я не думаю о своей безопасности. Усевшись на лавку, дрожу от пронизывающего холодного ветра, и жадно провожаю взглядом каждую въезжающую во двор машину, но ни одна из них не тормозит там, где нужно.

Когда начинает накрапывать дождь, к моим глазам тоже подбираются слезы. Я продрогла до костей и вымокну до нитки, если в ближайшие десять минут Красавин не появится. Обхватив дрожащие плечи руками, отчаянно пытаюсь справиться с накатывающей истерикой. Горло перехватывает от обиды, по щекам текут дождевые капли, подозрительно соленые на вкус. Проходит еще полчаса. Стрелки на часах медленно, но уверенно подбираются к десяти. Снова звоню ему, слушая автоматический ответ оператора. Хлюпаю носом и опять звоню.

Оправданий больше не осталось, надежд тоже. После всего хорошего, что Макс сделал для нас с мамой, в голове не укладывается, как он мог так со мной поступить.

Должна же быть причина. Должна!

В двадцать минут одиннадцатого перебираюсь с лавки под козырёк подъезда и, растирая озябшие ладони, даю себе обещание, что подожду еще пять минут и …

И что потом?

Вернусь домой, зарёванная и мокрая как мышь? Матери же придется объяснять, почему в таком виде, а я не могууу. Больно, стыдно, обидно до слез. Дура, какая же я беспросветная дура. Целый год держалась и опять растеклась.

Ну зачем? Зачем я ему ответила?

Подумаешь, фотка красивая, так Красавин профессионал. Он каждый день сотни баб в разных ракурсах снимает. У него даже африканские аборигенки с отвисшими до плеч мочками ушей писаными красавицами выходят.

Чтобы экстренное у него не случилось, он мог меня предупредить.

Мог!

Я же по-человечески его просила. В кармане пальто неожиданно оживает телефон, сердце подскакивает и застревает где-то в горле. Щеки опаляет жаром, руки трясутся, в растрепанной душе отплясывают румбу розовые единороги.

Клянусь, я сейчас любое объяснение приму и даже не попрекну ни разу. Едва не выронив мобильник, отвечаю на вызов.

— Да, — сипло пищу я.

— Варюх, привет. Ты чем сейчас занимаешься? — щебечет в трубку нетрезвый голос Грызловой. Внутри все обрывается, по щекам хлещет поток слез. Хочу сбросить, но пальцы задеревенели от холода. — Варь, спишь, что ли? — зовет Маринка.