Алекс Дубас

Моя девушка уехала в Барселону, и все, что от нее осталось, — этот дурацкий рассказ

Моя девушка уехала в Барселону…

…и все, что от нее осталось, — этот дурацкий рассказ

Я сижу на самой середине пешеходной улицы со спущенными штанами. Сижу на унитазе. На брови надвинута шляпа белого цвета. Читаю книгу. Это биография Гийома Аполлинера. Возле меня останавливаются прохожие, смеются и обсуждают. Показывают на меня пальцами. Кидают монетки и щелкают фотоаппаратами. Некоторые норовят сфотографироваться бесплатно. Я не обижаюсь. Я только строго смотрю на таких людей. Мне нельзя говорить. Ведь я — мим.

Главная улица Барселоны называется Рамбла. И нас таких на Рамбле много. За те месяцы, которые я здесь сижу, перезнакомился почти со всеми, кроме нескольких человек.

А с Джиджи даже подружился. Джиджи — единственный испанец среди нас. Он изображает кентавра. Смастерил из папье-маше лошадиное туловище и ноги коня. В передние, лошадиные, он вставляет свои, а задние набиты поролоном. Затем крепит ремнями круп лошади к своей спине и берет копье. Джиджи — золотой. А я — белый. Это здесь такая традиция: краситься краской и стоять неподвижно, будто памятник. А когда тебе кидают деньги, нужно оживать. Как-то реагировать, подмигивать, двигаться. Или танцевать, как Слава.

Слава — полька и фея. Сама малюсенькая, она надевает прозрачное пышное платье, увешанное яблоками, апельсинами и вишней. Слава красится в лазурные оттенки, а вот ягоды и фрукты у нее настоящие. Когда ей особенно нравится какой-то ребенок, она, танцуя, отрывает от себя что-нибудь и угощает малыша.

Но, конечно, у детей вызывают больший восторг Пират и Серебряный рыцарь. Они и стоят друг напротив друга. Эти двое ребят, они американцы, знают свое дело. Им не скучно. Когда на Рамбле мало прохожих, они могут перекурить и поболтать. Вот в такие технические моменты их и любят подлавливать туристы, щелкающие своими фотоаппаратами.

Еще у нас есть Пескадоро из Венесуэлы, который совсем не говорит по-английски. Он практически с нами не общается. Вечером забирает свои монеты и молча уходит. Пескадоро — вампир. Это самый простой перформанс. Мне кажется, что он даже костюм не готовит. Так и приходит в своем оборванном фраке. Только подкрашивает белым лицо. А красным рисует кровь под глазами и рот. Думаю, что он зарабатывает меньше всех. Я видел однажды Пескадоро в баре. Он молча пил в одиночестве чупито. Чупито — это такие маленькие шоты по двадцать пять грамм чего-то вкусненького и забористого. Я кивнул ему: «Ола, боэнос ночес!», а он даже не ответил. Может быть, и не узнал. Но, скорее всего, все же узнал. Потому что как-то он полчаса стоял напротив меня и смотрел — видно, запоминал детали костюма.

Еще на Рамбле есть Самая Толстая Женщина, Робот, Велосипедист-Скелет, Грустный Поэт, Американский солдат во Вьетнаме (коричневого цвета), Гораций и Чубака из «Звездных войн». И еще разные ребята, которые иногда появляются, но, как только решают свои вопросы, сразу исчезают.

Но самая яркая звезда Рамблы — это, конечно, я. Так уж вышло. Еще бы: не каждый день встретишь человека, читающего на унитазе. У меня очень сложный костюм. Его трудно было сделать, зато теперь каждый день я готовлюсь всего-то за десять минут. Рано утром, когда еще не жарко, мы с Джиджи выгружаем из багажника его минивэна наши принадлежности. У меня — это сборный постамент и сам унитаз с трубой, бачком, цепочкой и ручкой. Ерш и туалетная бумага. В хороший день уходит от четырех до пяти рулонов. Еще дома я крашу белой краской ноги от трусов до лодыжек и кисти рук. И уже на месте гримирую лицо и шею. Мой костюм и котелок выкрашены изначально и навечно. Обложки книг я крашу по мере чтения. Самое неуклюжее — это, взобравшись на постамент, снять штаны и сесть. Но я наловчился, теперь управляюсь за три секунды.

Некоторые, я знаю, думают, что мы, мимы, почти нищие — на мелких монетках шикарно не проживешь. Это не так. В хорошие дни, бывает, можно заработать и пятьсот евро. Это намного больше, чем мне надо. Я сижу себе и читаю. Иногда поверх книги смотрю на людей. Они неизменно улыбаются. И почти всегда смеются. И мне это очень нравится. Вот кто-то кидает монетку. Я медленно поднимаю голову, будто прислушиваюсь. Кидают еще одну — я делаю вид, что тужусь. Мимикрирую. Мне помогают еще монеткой. Я облегченно вздыхаю и блаженно улыбаюсь. Монеты сыплются, как наливные капли весеннего дождя у меня на родине. Тогда я беру рулон бумаги, медленно отрываю по перфорации несколько клочков и делаю то, что делают все люди, — подтираюсь. В эти моменты порой мне кидают и купюры.

Хотя иногда туристы лукавят, и потом мне приходится отбирать деньги всевозможных стран с иероглифами или арабской вязью. И что мне прикажете с ними делать?

Мои соотечественники очень любят кидать рубли. Они не стоят ничего, а звенят в ведерке перед постаментом, как полноценные евро. Я не очень люблю земляков. Они громко обсуждают меня, думая, будто их никто не понимает, и скабрезно шутят. Зато мне очень нравятся мусульманские женщины. Они ходят стайками, а при виде меня что-то оживленно щебечут друг другу и стыдливо хихикают. И еще они самые щедрые.

Пять с половиной месяцев назад я прилетел в Барселону в поисках Лены совершенно без денег. Я вообще первый раз оказался за границей, и мне повезло — дали визу сразу на полгода. Первые три недели я жил в дешевом хостеле в квартале Борно. Там в общем-то безопасно, но все же иногда лучше не ходить в одиночку ночью. Нет, у меня никогда не возникало проблем, но всегда, проходя по готическим лазейкам квартала, мимо курящих и попивающих пиво марокканцев, я весь собирался и подтягивался. Делал независимое и уверенное лицо. А они еще, как назло, замолкали и провожали меня тяжелым взглядом. Жутковато. Готика и марокканцы. Это как если смешать текилу с джином.

Зато жизнь там почти ничего и не стоила. Готовили мы в номере. Да и соседи постоянно менялись. В основном студенты из разных стран, всегда веселые и пьяные. И слушают ту же музыку, что и я. Мне все это очень нравилось. Я понял, что мир огромный, разный и свободный. Совсем не такой, как дома в телевизоре. На самом деле у него почти нет границ.

А потом деньги закончились, и пришлось туго. Я даже пару ночей ночевал на пляже и ел остатки курицы гриль на рынке Бокерия. Вечером, когда рынок уже закрывался, хозяин кафешки выкладывал на заднем дворе несколько целых кур. Сегодня их уже никто не купит, а завтра они будут никому не нужны. Кур ел не только я, но и местные собаки и голуби. Собаки были очень дружелюбные и приходили не каждый день. Но вот голуби! Голуби меня удивили. Они стаей терзали курицу, оставляя только косточки. А я до сих пор удивляюсь: как же так? Птица Пикассо. Символ мира! Make love, not war. Как они могут клевать себе подобных? Да еще в чесночном соусе.

То время у меня ассоциируется с одной женщиной. Это было ночью. Дождливой ночью, что вообще редкость для этих краев. Я крался домой, она стояла возле бара. Пьяная и беременная. На вид животу было месяцев восемь. Она запеленговала меня метров за тридцать. Из бара доносился рэп на арабском. Она что-то говорила мне по-каталански. Тащила за собой. Поймала мою руку. Схватила крепко. А потом приложила ее к своему животу. Я так и не знаю, что же она хотела от меня. Просто денег или денег за секс? Я помню только возню, зародыш боксировал ее изнутри, я ощущал его ладонью. Помнится, я тогда подумал: «А ведь это и есть сама Барселона. Вечно пьяная, невменяемая и на сносях».

А потом простоял возле дома полночи. Под теплым дождем.

Если бы не Джиджи, мне бы пришлось совсем нелегко.

Я облюбовал лавочку как раз напротив него. Вечерами, когда толпа рассасывалась и туристы отправлялись исследовать ночные радости Барселоны, кентавр Джиджи отстегивал свой круп. Собирал вещи, аккуратно ссыпал деньги в кожаный мешок и с удовольствием выкуривал сигарету. Так мы и познакомились. Поболтали в первый вечер, во второй, а потом я к нему и переехал. Он как-то проникся моей историей.

Джиджи из очень знаменитой каталонской семьи, в которой всегда повторяют: Catalonia — is not Spain. Но в семье он не живет и презирает ее традиции. А родные и близкие, в свою очередь, считают его неуклюжим искривлением благородной кости кабальеро, но все равно очень любят и говорят, что двери дома для него всегда открыты.

Джиджи — гей. И он несколько раз даже приставал ко мне. Но я как мог объяснил ему, что это будет лишним. Что я не могу. Он очень славный и искренний. Даже немного жаль, что я не смог ему ответить. Честно говоря, я пару раз пытался представить, как это я буду целовать Джиджи. Касаться его губами. Как он будет гладить меня и водить по спине рукой. Ничего не произошло. Я не возбудился. Мне не было неприятно. Мне было просто никак. Это не мое. И потом, ведь я люблю Лену.

Джиджи, хотя и все время повторяет, что от женщин ничего хорошего ждать не приходится, все равно мне помогает. Он рассказал про Дидье — французского хиппи, который и придумал этого человека с унитазом. Дидье радовал народ полгода, а потом уехал в еще более теплые края. Сейчас он иногда разговаривает с Джиджи по скайпу, и в окошечке на компьютере видно, как человек в наушниках с микрофончиком лежит в гамаке на фоне пальм и моря и передает приветы Барселоне. Так место человека с унитазом оказалось свободным, и Джиджи вспомнил детали костюма и нюансы персонажа. Более того, мы его существенно усовершенствовали. Так, например, у Дидье не было рулонов с бумагой. А у меня есть. Интересно, что придумает следующий парень? Тот же Пескадоро. Когда я уеду. А уеду я уже через две недели, когда закончится виза. За это время мне нужно найти Лену. И это обязательно произойдет. Не сомневаюсь.