Глава 5

Поднимаюсь с кровати и подхожу к двери, напрягая слух. Из глубины квартиры доносится тихое бормотание телевизора. Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть папа станет прежним. Сейчас я выйду, а он там пьет чай и смотрит вечерние новости. Собравшись с духом, я на цыпочках пересекаю гостиную, выхожу в прихожую и заглядываю через приоткрытую дверь на кухню. Папа сидит за столом, упершись лбом в сомкнутые в замок руки. Перед ним низкий пузатый бокал, а рядом ненавистная бутылка с золотой пробкой. Отступаю, крепко сжимая зубы. Сколько еще это будет продолжаться?!

Надеваю низкие черные ботинки и хватаю с вешалки кожаную куртку. Тянусь к защелке на входной двери, проглатывая колючий ком, впившийся в горло.

— Лана? — Даже голос отца теперь воспринимается как чужой.

— Я ухожу.

— Тебе нужны деньги?

Мне нужен мой папа! Верни его назад!

— Нет!

— Хорошо. Будь осторожна.

— Разумеется, — вздыхаю я, открывая замок. — Вернусь к десяти.

— Хорошо.

— Или к одиннадцати.

— Ладно.

— А может, останусь у Кати.

— Как скажешь, солнышко.

Круто разворачиваюсь и влетаю на кухню, впиваясь ногтями в ладони:

— Тебе вообще все равно, да?!

Папа поднимает голову, на его глазах пелена печали:

— Конечно, нет. Просто я знаю, что ты уже взрослая, и доверяю тебе.

— Да! Я здесь единственная взрослая!

— Лана… — горестно выдавливает он, качая головой.

— Ты должен был выйти на работу в начале недели. Тебя могут уволить, и что тогда? Я, как взрослая, должна буду бросить школу и пойти куда-нибудь в официантки?!

— Я звонил в офис, меня ждут в понедельник. Тебе не нужно об этом переживать.

Бросаю презрительный взгляд на стакан и нервно усмехаюсь:

— А что изменится в понедельник?

— Солнышко, сегодня только суббота, и я всего лишь пытаюсь расслабиться. Обещаю, что завтра…

— Хочешь расслабиться — сходи на йогу или массаж! Эта дрянь тебя губит!

— Ты не понимаешь…

Бесполезно. Злость раскачивает эмоциональное состояние, превращая его в беспощадный ураган. Выхожу из комнаты и несусь к двери, пока ситуация не стала критической. Я не хочу быть такой, не хочу грубить родным, но то, что они делают, убивает меня. Убивает все, что я так люблю.

— Ты какая-то грустная, — говорит Катя, опуская зеркальце. — Все в порядке?

— Все отлично, — отмахиваюсь я. — Ты готова?

— Почти. Остался последний штрих.

Катя роется в корзине с косметикой, достает черный тюбик и наносит щедрый слой помады цвета марсала. Она посылает воздушный поцелуй своему отражению, поворачивается ко мне и хмурит темные четко очерченные брови:

— В чем дело? Ты не хочешь идти?

Отвожу взгляд и склоняю голову. За окном стремительно вечереет, прохладный ветер проносится колючими мурашками по рукам и плечам.

— Ла-а-адно… — тянет Катя. — Я разрешаю тебе нарисовать стрелки, но только коричневые и не такие длинные, как обычно.

Она протягивает мне подводку, и я качаю головой.

— Так, Лана! Давай-ка рассказывай, что случилось?

— У меня сегодня нет настроения для игры в завоевательницу.

— О’кей, — серьезно произносит Катя. — Никакой операции, только веселье, идет?

— Думаешь, нам будет весело?

— Давай подумаем вместе. Это первая тусовка года, крутая кафешка на берегу реки, халявные закуски и напитки…

— А ты уверена, что мы вообще можем пойти?

— Издеваешься? Вероника пригласила всех старшеклассников, чтобы отметить избрание нового генерала. Вот кому точно повезло с родителями, — хмыкает Катя. — Мы не просто можем, а должны пойти!

Медленно киваю. Душа требует горячего липового чая и музыки в наушниках, но это не выход, а пропасть. Не хочу сидеть в одиночестве и жалеть себя. Не хочу падать в пучину отчаяния, уподобляясь отцу. Хватаю зеркало и подводку и вывожу тонкие ровные стрелки на веках.

— Вот так-то лучше, — довольно произносит Катя. — Классная рубашка, кстати. Елисей точно тебя заметит.

— А потом догонит и еще раз заметит.

— Скорее, догонит и зажмет где-нибудь в укромном местечке. У вас ведь уже был непрямой поцелуй, а значит, и до настоящего недалеко.

— То, что он пил из моей бутылки, еще не поцелуй.

— А я говорю — поцелуй, — настаивает Катя. — А еще наушник! Это такая же личная вещь, как зубная щетка, и он дал его тебе!

— Уверена, когда он вернулся домой, то бросил его в чан с кислотой.

— Да ну тебя! — смеется она, складывая разбросанную по постели косметику в корзинку. — Просто признай, что мой гениальный план работает.

Вспоминаю вчерашнюю поездку в автобусе и свои последние слова, брошенные Елисею. Как он еще меня не послал? Непонятно. Но, возможно, скоро пробка полетит в мою сторону, или еще что повнушительнее.

— Признаю, но сегодня мы просто отдыхаем, верно? — спрашиваю еще раз, потому что слишком хорошо знаю эту непоседу.

— Да! Ни о чем не переживай, — воодушевленно отвечает Катя.

— Карпова… — предупреждающе рычу я.

Она поднимается с постели, хватает сумку и расправляет края плиссированной юбки в клетку:

— Нам пора выдвигаться. Мы уже достаточно опоздали.

Шагаю следом за подругой в прихожую. Тетя Лариса появляется как настоящий надзиратель, бесшумно и стремительно:

— Катя! Что с лицом?

— Это макияж, — язвительно отвечает она.

— Я не покупала тебе эту помаду. Ужасный цвет! Сотри немедленно!

— Но мне она нравится! — протестует Катя, вскидывая подбородок.

— Иначе ты никуда не пойдешь, — сурово говорит тетя Лариса. — Света хотя бы выглядит прилично, а ты… На панель, что ли, собралась?!

Желание возразить и вступить в спор с матерью подруги поднимается из глубины души, и приходится бросить все силы, чтобы сдержаться. Мне не выиграть этот бой, да и Кате тоже. Взрослые слишком упиваются собственной властью, чтобы принять наши мысли, желания, стремления. И почему они считают, что одни в этом мире знают правильный путь? Неужели так трудно быть родителем, которому не все равно на твою жизнь, но вместе с этим он видит в тебе не заготовку под человека, а формирующуюся личность?

Катя открывает верхний ящик комода и вытаскивает бумажную салфетку, наклоняется к зеркалу и с остервенением стирает помаду.

— Довольна?! — жестко произносит она.

— Будешь со мной так разговаривать, останешься дома.

— Извини, — подавленно отвечает Катя. — Теперь мы можем идти?

— Чтобы в девять была дома.

— А можно Лана сегодня останется у нас? Мы хотели…

— Нет! — отрезает тетя Лариса. — Никаких ночевок во время учебы.

— Но завтра выходной!

— Ты не расслышала, что я сказала?

— Расслышала. — Катя опускает голову и открывает входную дверь.

— До свидания, — с вынужденной вежливостью говорю я и выхожу следом за подругой.

Спускаемся по лестнице в напряженном молчании. Катя вдруг останавливается у окна и достает из маленькой сумочки помаду и зеркало. Она заново красит губы, подворачивает юбку на поясе, уменьшая длину, и поднимает на меня озорной взгляд:

— Ты ведь не думала, что я так просто сдамся?

— И в мыслях не было.

У реки воздух ощущается по-настоящему осенним. Порывистый ветер бросает в лицо запах тины и пресной воды, вдали слышится звучание музыки. Катя крепко сжимает мою руку, уверенно шагая по набережной вдоль широких деревянных скамеек и кованых фонарей. Подходим к парадному входу «Золотой рыбки», у дверей стоят несколько ребят из школы и что-то шумно обсуждают.

— Привет, девчонки! — вскрикивает Вика Стужева из десятого «В». — Где вы были? Вся параллель уже здесь. Там такие канапешки отпадные, обязательно попробуйте.

— Привет! — отвечаю я. — Спасибо, попробуем.

Катя тянет меня к двери и тихо бурчит:

— Стужевой для счастья нужна только еда. Видела, как она хот-доги трескает в буфете? И как ее еще не раздуло?

— Зависть тебя не красит, Кать, — хихикаю я.

— Как это не красит? Разве я не позеленела? — весело спрашивает она.

Входим в кафе, стены, отделанные мраморной плиткой блестят в приглушенном свете. Играет танцевальная музыка, у правой стены расставлены длинные столы с закусками, а небольшие столики, выстроенные полукругом, образовывают танцпол в центре.

— Ты только посмотри! — восхищенно говорит Катя. — Все, как в американских комедиях, даже цветные пластиковые стаканчики есть за баром! Крутотень! Ну почему я не родилась в семье Давыдовых? Может, они меня удочерят? Обещаю, что буду любить их и Веронику как родных. Больше, чем родных!

Судорожно обдумываю ободряющую речь, но не успеваю собраться с мыслями, потому что Катя уже тащит меня к столу с одноклассниками.

— Ну наконец-то! — взмахивает руками Женька. — Мы забили столик, но уже начали сомневаться, что вы придете.

— Стульев, правда, всего три, но так уж и быть, Гришковец, можешь посидеть у меня на коленях, — говорит Миша и хлопает ладонями по ногам.

— Спасибо, Миш, я лучше постою.

— Нет, не лучше, — смеется он и хватает меня за талию, заставляя сесть.

— Морозов, блин!

— Что — Морозов? Мы с тобой пять лет за одной партой просидели. Сколько домашек я у тебя списал? А ты у меня?! Считай, мы уже почти родные.