Алекс Мак

Смертельная схватка

Легкие шаги гулко раздавались под каменными сводами. Потолок утопал во мраке, а колонны стремились в бесконечность. Вошедший с трудом преодолел путь к основанию трона — дрожащие ноги, казалось, готовы были отказать. Его трясло, и он никак не мог заставить себя поднять глаза и посмотреть на тою, кто занимал место на троне, возвышавшемся над всем необъятным пространством этого огромного зала. К трону вела крутая каменная лестница, сверкающая золотыми деталями. Когда проситель осмелился посмотреть на хозяина всего этого золотого и черного великолепия, он не смог разглядеть лица. Густая тень падала на чело того, чей низкий голос заполнил собой все мерцающее пространство:

— Чего ты желаешь, жрец?

У просителя пересохло в горле, и на какой-то момент ему показалось, что сейчас он потеряет сознание. Прошло несколько минут.

— Я все еще жду твоего ответа, — сказал сидящий на троне.

В его голосе послышалась насмешка. Судя по всему, он прекрасно понимал страх, который внушал всему живому, и это его забавляло.

— Может, ты желаешь прекрасную женщину? Или многие богатства? А может, ты грезишь и ночью, и днем о красивом юноше? Или… Чего ты хочешь и что ты ютов за это заплатить?! — вдруг грозно выкрикнул хозяин зала и резко наклонился вперед. — Ты что, проглотил язык?! Или забыл, зачем пришел?! Говори!!!

Проситель увидел лицо говорившего и в истоме ужаса упал на пол. Последнее, что могли прошептать мертвеющие губы, было:

— Власти… Власти прошу для себя, для одного себя… Повелевать…

Невидимые своды отразили веселый хохот существа, сидящего на троне.

Вскоре вихрь восторга пронесся по Египту. Верховный жрец стал кумиром и идолом целого народа! Как мудр и прекрасен он был! Даже сам фараон бледнел на фоне этого святого великолепия. Воины и крестьяне замирали, стоило ему обратиться к ним с речью, женщины тайно грезили о нем ночами. И во мрак погрузилась долина Нила, когда однажды он был найден мертвым в своей постели…


Ашер не любил вызовов к начальству. В его случае это означало или очередную выволочку, или уговоры взяться за задание, от которого отказались все «более разумные и осторожные» сотрудники. Их он тоже не любил. Коридор освещался мягким светом, льющимся с потолка, пол слегка пружинил под ногами. Он ничем не напоминал средневековую мостовую, по которой Ашер шагал еще так недавно. О завершенном задании он вспоминал с неудовольствием. Слишком много грязи, слишком много крови. И распутства. Размышляя обо всем этом, он постучал в пластиковую, «под дерево», дверь своего непосредственного начальника.

— Войдите, лейтенант, — раздалось из-за дешевого пластика.

И Ашер вошел в насквозь прокуренную небольшую комнату, заваленную разнообразным хламом. Входя, он как всегда поморщился. Во-первых, он терпеть не мог эту притащенную из глубины веков архаичную привычку к курению плохого табака, а во-вторых, будучи педантом по натуре, не переносил бардак.

— Лейтенант Ашер по вашему приказанию явился, — доложил он по старинной формуле.

— Садитесь, — устало махнул рукой человек за столом.

Лейтенант сел на краешек стула, предварительно смахнув с сиденья сигарный пепел, который покрывал, кажется, все в кабинете.

— Я вас вызвал в связи с чрезвычайными обстоятельствами, данные о которых были получены два дня назад. Они были тщательно изучены в нашем аналитическом отделе, и выводы самые неутешительные.

Человек за столом говорил, не поднимая головы и не отрывая глаз от столешницы. Но Ашер и так прекрасно представлял себе его это лицо немолодого, одинокого человека, может, не самого умного в конторе, но как нельзя лучше соответствующего своей должности. Его пост требовал некоторых организаторских способностей, упорства, занудства и полной отдачи должностным обязанностям и Уставу.

Поэтому полковник, таково было звание хозяина кабинета, не любил Ашера. Общаясь с ним, он почти всегда вынужден был идти против Правил, а его от этого коробило. Вот и сейчас начальник должен был не приказывать, а просить подчиненного выполнить задание, которое мог выполнить только он, поскольку остальные не умели идти против установленного порядка. А Ашер слыл самым безбашенным сотрудником. «За это я его и не люблю», — подумал полковник, на секунду отрывая взгляд от стола.

— Да, выводы самые неутешительные, — повторил он. — Боюсь, нам придется принимать крайние меры, поэтому я вас и вызвал.

— Насколько я понимаю, — с ленцой проговорил Ашер, он понял, что сейчас его будут просить, возможно, даже настойчиво, поэтому мог позволить себе некоторую вольность. — Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я принял участие в этой новой операции. Но, Михал Михалыч, я же только что с задания. А по правилам я обязан теперь отдыхать как минимум полгода. Вы же знаете Устав, там все ясно прописано.

Полковник поморщился, этот наглец еще в глаза ему тычет его же собственными словами: «Вы же знаете Устав…» и прочее.

— Но ситуация экстренная, — стараясь не проявить своих истинных эмоций и быть максимально вежливым с этим выскочкой, проговорил он. — Вы самый перспективный наш сотрудник, — чуть не подавившись словами, продолжил он, — и мы сочли неоспоримым, что только вы можете справиться с этой задачей.

Ашер насмешливо поднял брови:

— С каких это пор я считаюсь перспективным? В прошлую нашу встречу вы называли меня безответственным и ненадежным. Если мне не изменяет память.

— Давайте не будем придираться к словам, — не сдержавшись, рявкнул полковник.

Ашер заметил, что тот был настолько на взводе, что у него даже тряслись руки.

— Ладно, ладно, — примирительно сказал он. — Не будем ворошить прошлое. Что именно вы хотите мне поручить?

Полковник глубоко вздохнул, взял себя в руки и опять опустил глаза. Его отражение в полированной столешнице показалось ему старым и очень усталым, поэтому он поднял голову и уставился на этот раз в стенку над головой подчиненного. Там осталось темное пятно от когда-то висевшей над входом картины неизвестного мастера какого-то темного века. В прошлый раз после вызова «на ковер» Ашер так хлопнул дверью, что картина упала и теперь стояла, пылясь в углу. Полковник снова отвел взгляд.

— Мы подозреваем, да что там подозреваем, мы практически уверены, что кто-то вмешивается в течение Времени…

Под дороге домой Ашер обдумывал услышанное. Он никогда не был паникером и поэтому склонен был подозревать аналитический отдел в слишком поспешных выводах. Постороннее вмешательство казалось столь же невозможным, как пешеходная прогулка по современному Нью-Йорку, где количество отравляющих веществ в воздухе настолько превысило норму, что там остались только автоматизированные производства и ни одного жителя на многие километры.

«Вмешательство — это же абсурд! — думал он, направляясь по скоростному воздушному тоннелю в сторону дома. — Любой ребенок знает, что это строжайше запрещено! И не потому, что противозаконно, а потому, что никто не может предсказать последствия. В самом начале путешествий во времени пытались рассчитать и применить направленное воздействие на события. Но дело закончилось ничем. Каждый раз результаты оказывались разными. Когда поняли, что невозможно вывести хоть какую-нибудь закономерность, было строжайше запрещено воздействовать на временную ткань».

А теперь они не только предполагают, что кто-то отважился на подобные действия, но и предлагают ему совершить чуть ли не то же самое! Ашер со злостью ударил по рулю. Он стилизовал свой минилет под автомобиль любимой эпохи — времени Великой Депрессии. Немного страдала аэродинамика, но какой антураж! Он всегда был немного позером, знал об этом и втайне даже немного гордился.

Дома он заказал обед в любимом ресторане с русской кухней, решив кутнуть напоследок. Думал вызвонить какую-нибудь из знакомых девиц, но потом решил провести время с книгой и бутылкой водки. Чтение не шло, и он заснул перед плавающим экраном, на который транслировалась запись его студенческих похождений.

Рано утром данная историческая эпоха вынуждена была обходиться уже без лейтенанта службы Времени — Ашера.


Стояла самая слякотная петербургская погода, свойственная мартовской поре. Чернели осевшие сугробы, сметенные старательными дворниками в мрачные глыбы, блестели лужи, кое-где уже проглядывала земля, пронзительно синело ранневесеннее небо. Но к вечеру резко похолодало, задул мерзкий северный ветер, дороги моментально покрылись прочной ледяной коркой. Редкие прохожие, проклиная все на свете, скользили по превратившимся в каток тротуарам. Когда стемнело, пропали и они. Только фонари раскачивались под порывами ветра, бросая на улицу причудливые тени.

Ближе к полуночи по набережной Фонтанки бежал, поскальзываясь на льду, молодой человек, одетый в студенческую тужурку. Он не обращал внимания на мокрый снег, залеплявший ему лицо, на ветер, пробиравший его до костей. Слезы текли у него по лицу, замерзая на небольшой растрепанной бороденке. Он не утирал их, хотя практически ничего из-за них не видел. Во всей его фигуре, нелепо размахивающей длинными руками, чтобы удержать равновесие, в несуразно длинных, тощих ногах, короткой не по росту тужурке и этой чудовищной бороденке было что-то на редкость комическое. Но никто не мог оценить этого — набережная была пуста. Юноша бежал, всхлипывая, к Аничкову мосту, под которым чернела вода, окруженная острыми краями не стаявшего льда.