Кирилл не стал спрашивать, все ли в порядке, сел перед Ганыкиным и заставил его посмотреть себе в глаза. Ударился Рома сильно, в глазах боль, но зрачки вроде бы не закатываются. Взгляд злой, вменяемость под вопросом, но чувство в нем живое, не умирающее.
— Это ты Богу не поклонился, — с улыбкой сказал Кирилл.
Низкая дверь — дань извечной борьбе человека с холодом за тепло. Но одно не мешает утверждать другое, что низкая дверь заставляет человека поклониться иконе в красном углу, а значит, и самому Богу. Поклонился — прошел, не поклонился — получай в лоб.
— Я их тут всех! — зло процедил Ганыкин.
— А вот это ты зря!
Кирилл брезгливо оттолкнул его от себя, Ганыкин сел на задницу и обхватил руками голову.
— Не надо на людей бросаться, ты же не собака!
В дом зашла Ольга, Кирилл глянул на нее, кивком показал на Ганыкина, нагнулся и прошел через низкую дверь.
В доме тихо, как будто ни одной живой души. Огонь в печке шумит, кошка где-то мяукнула, а так тишина. Кирилл зашел в горницу, думал, там никого, но увидел и Марию, которую Миккоев назвал Витальевной, и ее деток. Одного ребенка она держала, качая, на руках, женщина стояла у двери в спальню, а мальчонка двух-трех лет держался за ее подол. Две девочки примерно четырех-пяти лет сидели на диване и с открытыми ртами смотрели на Кирилла — и страх у них в глазах, но еще больше любопытства. Мальчишка в синей байковой рубашке по колено, серые колготки с заплаткой на коленке, одна девчонка в джинсовом, другая в велюровом платье, под старину одета только их мать. Жидкокристаллический телевизор на тумбе, радиоточка над столом, манежик для ребенка у серванта с посудой. Современный быт, в который вполне вписывалась икона под набожником в так называемом красном углу.
Кирилл глянул на детей, на их мать, повернулся к образам, осенил себя крестным знамением, лишь слегка склонив голову перед иконой. Перекрестилась и Мария.
— Гражданка Диконова? — спросил он.
— Да, гражданка, — кивнула многодетная мать.
Теперь Кирилл не сомневался в природе происхождения пока еще небольшого животика. Пятый ребенок еще не родился, но все равно Мария — многодетная мать.
— Гражданка или гражданка Диконова?
— Диконова! Диконова! — зачастила женщина. — Гражданка Диконова!
В горницу вошла Ольга, Мария перекрестилась, глянув на нее. Как будто от нечистой силы открестилась. А может, от своего вранья.
— Паспорт есть? — спросил Кирилл.
— Ну как же не быть!
— А в спальне кто?
— Так нет никого!
Мария открыла дверь в комнату, Кирилл увидел кровать с горкой из подушек под белой фатой. Постель заправлена, на покрывале ни единой складки. Он направился к открытой двери, мальчонка, шмыгнув сопливым носом, юркнул к матери за спину.
Спальня довольно-таки большая, с небольшой, но отдельной печью. Платяной шкаф, комод, столик, швейная машинка на нем, нитки, подушечка с воткнутыми в нее иголками, бисер в открытой жестяной баночке, ножницы, кусок материи. Похоже, шитьем занимались совсем недавно. И примеркой. На спинке стула висело переброшенное через него платье с вышивкой. Душегрей на Марии совсем новый, а сарафан не очень.
На комоде стоял маленький телевизор из тех, которые купить можно только в комиссионке, но все-таки это не совсем старина. И кровать очень даже актуальная, простецкая, из сосны, но двуспальная, и не перина в основании, а высокий ортопедический матрас. Подушки да, пуховые, Кирилл заметил щетинку перышка, которая едва выглядывала из наволочки. Стены обшиты чем-то вроде гипсокартона, зашпатлеваны, покрашены, хороший, надо сказать, ремонт, подвесных потолков не хватает. И фаянсового унитаза. Чутье подсказывало, что туалет в этом доме самый обыкновенный, для сельской, разумеется, местности.
— А муж где? — обращаясь к хозяйке дома, спросила Ольга.
— Так в часовне!
— Молится?
— Да нет… То есть да!
— Так нет или да?
— Тихон, конечно, помолился, прежде чем начать, а так красит он там, изнутри.
— Красит? Зимой?
— Да летом руки не доходили. Хозяйство у нас!
— Коровы?
— И корова есть, и куры, а как же без молока и яичка?
— Огород!
— И огород, конечно! Морковка, капустка, картошечка.
— А вы такая нарядная!
— А-а, это! — зарумянилась Мария, глянув на рукав своей кацавейки. — Обнову себе справила! Мужу шла показать, а тут вы!
— Обнову, говорите… А вы родом откуда? — И Ольга рассматривала ее, но сверху вниз.
Кирилл кивнул ей, давая понять, что женщина действительно занималась шитьем, но Лежнева на него даже не глянула.
— Ну так карельские мы, за Онегой тут…
— Паспорт можно посмотреть?
— Ну да, конечно…
Мария открыла верхний ящичек комода, достала прозрачную пластиковую папку с документами, вынула два паспорта в одинаковых обложках, заглянула в один, затем в другой.
— Оба давайте! И мужа тоже!
Но женщина удивленно повела бровью и упрямо мотнула головой:
— Пока Тихон не скажет, не дам!
Мария скользнула взглядом по рукам Ольги и, не обнаружив обручального кольца, едва заметно усмехнулась. Несемейной замужнюю не понять.
— Тихон скажет!
В комнату входил вихрастый мужчина в стеганом армейском ватнике нараспашку. Светлые волосы, светлый взгляд, светлая улыбка. Роста чуть выше среднего. И возраста немногим больше среднего, лет сорок пять — пятьдесят. Светлый цвет волос не позволял определить, сколько в них седины. Кожа лица обветренная, на лбу глубокая морщина, вокруг глаз — мелкие, чувствовался почтенный возраст, но мужчина и близко не выглядел стариком. Никакой усталости от жизни, бодрый, лоснящийся здоровьем, зубы с желтизной от табака, но крепкие, без кариеса. Смущал только топор в руке.
Мужчина остановился, едва переступив порог, заметил, куда смотрит Ольга, улыбнулся и приставил топор к стенке в углу комнаты. Топор небольшой, плотницкий, судя по состоянию обуха — брошенным под дождем его оставляли редко. Чего не скажешь о тяжеленном колуне, вбитом в колоду за окном.
— Это я шел, прихватил.
— Вы же красить ходили!
Ольга смотрела мужчине в лицо; ни она, ни Кирилл не замечали свежих следов краски. Ватник относительно чистый, свитер под ним. И на руках ничего, кроме рабочих мозолей от того же топора. Ацетоном или чем-то в этом роде не пахло.
— Да хотел, смотрю, доска подгнила, сначала заменить надо, потом красить… Столько всего, за всем не угонишься.
Ольга разговаривала с хозяином дома, а Кирилл взял его паспорт. Диконов Тихон Семенович, семьдесят первого года, место рождения город Санкт-Петербург, там же и зарегистрирован. Здесь же в паспорте лежало свидетельство о временной регистрации. Штамп о браке с Белозеровой Марией Витальевной. И в паспорте Белозеровой штамп о регистрации с той же датой. И дети вписаны как у одного, так и у другого. Четверо детей, двое женского пола, столько же мужского, Евдокия, Клавдия, Семен и Богдан.
Зарегистрировали брак Диконовы по месту жительства, в районном загсе. А зарегистрированы все по месту рождения, Диконов — в Санкт-Петербурге, а жена — в городе Пудож Республики Карелия. Недалеко от Петрозаводска, строго на восток, но по другую сторону Онежского озера, практически на границе с Вологодской областью. Но это понятно, Кирилл и сам бы не стал выписываться из Питера, с той же медициной там уж куда лучше, чем здесь. Насчет Пудожа он так сказать не мог, не знал.
— А вы, я смотрю, пытаетесь? Три дома у вас, часовня. Зачем вам столько?
— А дети?.. Дети вырастут, им жить где-то надо. Можно, конечно, с родителями, но зачем, если можно дом поставить?
— Домов брошенных, бревен хороших хватает.
— Да, хватает, но так бревна сами в сруб не ложатся.
— Еще и богов, говорят, языческих рубите?
— Ну да, есть грех, — без всякого раскаяния улыбнулся Диконов.
— Днем часовня, ночью капище?
— Почему ночью? История для меня светлая сторона Луны. Даже если она кровавая.
— А что там на вашем капище кровавого? — оживилась Лежнева.
— Да, говорят, там раньше не только животных в жертву приносили, но и людей. Человеческие жертвы, что в этом хорошего?
— Зачем же вы тогда истуканов ставите? Я правильно сказала, истуканов?
— Ну, в общем, да, — безмятежно улыбнулся Диконов.
— Зачем?
— Да думал музей открыть, история русской карельской деревни, деревню вот, считай, восстановил…
— Неплохо, кстати сказать, вышло.
— Ну да, музей, может, и неплохой, только вот билеты продавать некому.
— Ну да, с маркетингом вы не угадали, — улыбнулся Кирилл.
— Да я не за маркетингом сюда ехал, за деревенской жизнью. А музей так, для души… Может, я всю жизнь мечтал в музее жить? — весело улыбнулся Диконов.
— А разве Санкт-Петербург не город-музей?
— С Санкт-Петербургом меня связывают горькие воспоминания, — вздохнул мужчина.
— Паспорт вы в сорок пять лет меняли, — сказал Кирилл.
— Да… Моя первая жена в новом паспорте не указана…
— Я пойду? — низко опустив голову, тихо спросила Мария. — Для коровы запарить надо.
— Успеешь! — Диконов взял жену за руку и с нежной просьбой посмотрел ей в глаза.