Дождавшись маршрутку — а тут вместо просторных «Мерседесов» и «Фольксвагенов», как в больших городах России, все еще ходили старые, купленные уже подержанными «Газели» — Аслан втиснулся в нее вместе со всеми — и тут же начался скандал.

— Остановите машину! — заорала одна из уже ехавших женщин, пожилая, полная, с каким-то злым лицом. — Я с этой джамаатовской [Джамаатовская (покрытая, закрытая) — обычное выражение для женщин, которые носят паранджу. Конфликты между «покрытыми» и «непокрытыми» существуют и носят очень острый характер. Кстати, надо сказать, что в сельских районах Дагестана среди женщин старшего возраста «покрытых» не найти — ношение паранджи никогда не было здесь традицией.] в одной машине не поеду!

Речь шла о женщине в черном покрывале никаба, протиснувшейся в автобус.

— Я не джамаатовская… — тихо сказала она.

— Чего?! Вон из автобуса, подорвешь еще нас всех! Вон!

Это было уже слишком — Аслан протиснулся в эпицентр конфликта, встал между женщинами, готовыми начать драку.

— Уважаемая ханум, — сказал он, обращаясь к сидевшей старшей, — если вы не возражаете, я поеду здесь, между вами. Если она подорвется, то пусть убьет меня, а не вас.

— Так мы едем или стоим!? — заорал взбешенный водитель.

— Едем! — крикнул кто-то.

Маршрутка тронулась…

— Баркалла, — тихо сказала покрытая женщина, так что ее слышал только Аслан…

У следственного изолятора все было как обычно… черные, как вороны, женщины, вдовы и матери тех, кто погиб в вялотекущей гражданской войне, идущей в горах вот уже несколько десятков лет. Ментовские «УАЗы» — от обычных они отличались бронированием, на небронированных тут ездить нельзя. Несколько ментов с дубинками… щитов у них не было. Здесь не Украина, майдана с киданием бутылок в полиционеров не бывает — каждый полиционер из какого-то рода. Попробуй такое, как в Украине, сделать — такая резня начнется…

К Аслану подошел только Абделсалам, протянул плакат, на котором были написаны слова против беспредела ментов. Больше к Аслану никто не подошел — и так было с тех пор, как он получил грант на исследование проблемы сексизма и гендерной дискриминации в традиционных обществах Кавказа. Во-первых, сумма гранта была не десять тысяч долларов… сначала говорили про сто, потом и про двести тысяч долларов — совершенно нереальные для кавказских правозащитников деньги. Естественно, все обзавидовались… зависть на Кавказе присутствовала везде и во всем, ее было намного больше, чем в остальной России, и она была приводным ремнем множества социальных конфликтов. Второе — он получил грант из-за рубежа, и теперь правозащитники, многие из которых постукивали в ФСБ, просто боялись его. Третье — само понятие сексизма и гендерной дискриминации для Дагестана было диким, это была не проблема, это был образ жизни. И если правозащитники и боролись, то за безнаказанность мужчин, а не за равноправие мужчин и женщин. Потому что невозможно защищать те права, которых нет и которые никому и не нужны.

Были, конечно, и люди, которые понимали — ты или в двадцать первом веке, или в девятнадцатом. И если ты в двадцать первом веке и хочешь в Европу, хочешь модернизировать свою республику — то надо соответствовать во всем, даже в мелочах… Вот почему Петр Первый брил силой бороды, а при японском императорском дворе однажды запретили национальные кимоно и повелели всем приходить в костюмах западного типа. К таким людям относился и Аслан, его и таких, как он, в республике считали стебанутыми…

— Что нового?

— Заблокировали Мурата с его людьми. Когда брали, они еще живые были, спецназ добил. На глазах у людей…

Аслан кивнул. Все было так… смертной казни больше не было, а у спецназа — своя мотивация. Но добивали раненых и местные полицаи, часто для того, чтобы боевики не дошли до следователя, до суда и не рассказали, кто и какие деньги от них получал. Или какие флешки писали они, а какие — кто-то другой, возможно, сами менты…

— Вот как их оставлять…

— Говорят, в Москве беспорядки…

— Да, слышал… на площади какое-то движение левое. Ничего не изменится…

Сценарий был прост и отработан. К ним выходили и приказывали разойтись, затем тех, кто не подчинился, разгоняла полиция, особо не зверствуя. Каждый получал свое: одни — несколько синяков и еще одно подтверждение оккупационного характера власти, другие — прекращение несанкционированного митинга.

Но в этот раз все было по-другому.

Они заподозрили неладное, еще когда увидели несколько «КамАЗов» — больших, длинных, с зарешеченными окнами. Потом «КамАЗы» остановились, и из них начали высаживаться бойцы со щитами и дубинками, образуя строй.

— Свободу узникам Дагестана! — крикнул кто-то.

Но крик не поддержали, он так и увял на ветру. Потом строй загрохотал щитами, создавая резкий, нудный, пульсирующий в голове грохот…

Два строя стояли один против другого. Черный и безликий, защищенный касками и щитами — против строя правозащитников и неравнодушных людей. Колыхались плакаты типа «наши дети не расходный материал» и «СМИ — разделяй, стравливай, властвуй».

А потом первый строй пошел на второй. Второму же отступать было некуда, за спиной — забор местного СИЗО.

— Э, тормози! — заорал кто-то.

Но было уже поздно.

Аслану не повезло. Вместе с задержанными его доставили не в ФСБ, а в местное МВД, где на скорую руку соорудили группу разбора. Его подвели к усталому, немолодому, явно русскому майору, тот равнодушно взглянул на него, взял протянутый конвоиром паспорт, перелистал. Никаких признаков принадлежности к бандподполью не было — ни половинки бритвы меж страниц в паспорте, ни аккуратно срезанного той же бритвой крестика на двуглавом орле в паспорте, да и бороды у Аслана не было. Майор еще раз перелистал паспорт, словно хотел удостовериться, не упустил ли чего, потом спросил у конвоиров:

— Этого за что?

— Находился в зоне проведения КТО, оказал сопротивление сотруднику полиции, — бодро отрапортовал конвоир.

Майор, который тут не первый день был и которого все конкретно достали, понял, что задержали ни за что. Такое тут постоянно происходит — может, просто хватали всех подряд, может, хотят запрессовать в камере и потребовать от родителей выкуп. Подонков хватает… иные дагестанские менты намного хуже «лесных братьев».

Но просто так отпускать тоже не годится. Это уже против неписаных правил ментовки — просто так не отпускают никого.

— Оформите за мелкое хулиганство и отпустите.

— О, какие люди… Салам.

Проходивший мимо сотрудник местного УФСБ подошел к столу.

— Знаешь его?

— Как не знать. Воду мутит, выступает. Статьи пишет. Недавно деньги от американцев получил.

Майору было опять-таки все равно — ему надо было закончить разбор и определить куда-то всех задержанных, неважно куда.

— Заберешь его?

— Заберу.

— Забирай.

— Фамилия.

— Дибиров.

— Имя-отчество?

— Аслан Ахатович.

— Год рождения?

— Девяносто седьмой. Двадцатое февраля.

— Работаешь? Учишься?

— ДГУ. Факультет информационных технологий.

В кабинете следователя ФСБ было уютно, работал кондиционер. Ветер шевелил жалюзи, доносил шум машин с улицы. Вместо печатной машинки у следака был ноутбук с веб-камерой, глядевшей на него. Еще на столе лежали книги — его книги…

Книги, изъятые при обыске…

Закончив с заполнением шапки протокола — он печатал одним пальцем, — следователь пару раз ткнул по клавишам и закрыл ноутбук.

— Вопрос первый — что ты делал в зоне КТО?

— Просто стоял. Я не имею права там стоять?

Следователь равнодушно пожал плечами.

— Почему, имеешь. Только никого твои права не е…т.

Он начал перебирать книги.

— Чарльз Тили. Демократия. Джин Шарп. От диктатуры к демократии. Он же — основы ненасильственной борьбы. Мухаммед аль-Ваххаб. Книга единобожия, Отведение сомнений. Саид Кутб. Под сенью Корана. Он же — вехи на пути Аллаха. Распечатки из Интернета.

Следователь отодвинул стопку в сторону.

— Скажешь — не твои?

— Мои.

— Все?

— Все.

Следователь хмыкнул

— Ну, зачем тебе Шарп, понятно. Ты американцам продался. Но зачем тебе Ваххаб и Кутб, а? Ты что — шариатский демократ?

— Чтобы понять.

— Что — понять?

Аслан смотрел на следователя. Вот он ему скажет — и что? Как об стену горох. Но имеет ли он право не сказать? Может, он, как те мученики, должен говорить всем о своих убеждениях и страдать за них?

— Молодые пацаны поднимаются, уходят в горы. Гибнут там. Вам их не жаль? Вы не пробовали понять, почему так происходит?

— Почему? Да просто дел натворили — а чем отвечать, проще в горы подняться, вот и всё.

— Они уходят от несправедливости. Мы живем в несправедливости и не видим ее, она для нас как данность, как норма. Но они не знают о том, что несправедливость — это норма, и пытаются, как могут, исправить ее.

Следователь усмехнулся.

— Бомбы подрывая?

— Они ошибаются. Мы все ошибаемся. Мы слишком эгоистичны, чтобы признать — проблема не в России, проблема в нас. Очень просто ненавидеть Россию — и тут же идти и получать от нее деньги за фиктивную инвалидность. И еще говорить, что эта ложь называется джихадом. Или говорить о нравственности в исламе — и тут же писать флешку и вымогать под нее деньги. Гораздо сложнее признать, что с нами очень многое не так и мы должны измениться.