День первый. Федеральный совет

Для Федерального совета — использовалось старое здание в Адене, которое в бытность британского владычества использовал под свою резиденцию политический агент Короны [Политический агент — название должности чиновника, назначаемого Короной и отвечающего за внешнюю политику формально суверенных княжеств. Не надо забывать, что Аден — не был частью Великобритании, а был частной землей Ост-Индской компании. Поэтому — княжества были формально независимыми, бизнесмены делали свое дело, военные если не было мятежа, ограничивались портом и клубом — а политикой (и только ею, не влезая в экономику) занимался политический агент. Система на вид сложная — но все прекрасно работало до Мировой войны.]. Это было трехэтажное здание, выстроенное недалеко от порта, в виду часовой башни Хогга, из-за явного сходства с оригиналом именуемой «Смолл Биг Бен». Здание было выстроено в пышном, сейчас потрепавшемся викторианском стиле, с подъездом и регулярным, пусть и небольшим садом, в нем было два этажа, и, что самое главное — просторный зал, в котором политический агент собирал вождей племен, чтобы донести до них волю Короны. А чтобы воля Короны доходила до собравшихся лучше — достаточно было посмотреть в окно, чтобы увидеть серо-стальные крейсера Аденской крейсерской станции. Когда-то — здесь в саду даже цвели розы, ежедневно поливаемые аборигеном — садовником. Сейчас — страна была формально независима, и потому сад был вытоптан, розы давно засохли, а русские не присутствовали на заседании Федерального совета даже формально. И крейсерской станции Аден больше не было — военная часть порта была почти пуста, и только на горизонте — были едва заметны тонкие дымки кораблей Севастопольской морской бригады легких сил. Скорпионы были предоставлены сами себе — и банка их была тесна…

Первым — как и полагается возможному победителю и триумфатору — еще потемну прибыл наследный принц княжества Бейхан, законный наследник, но по воле судьбы теперь всего лишь купец — Касим Аль-Хабейли. Это был его день — и он не желал пропустить ни единой минуты своего триумфа — а потому рассвет он встретил здесь, у здания Федерального совета.

Он прибыл на нескольких машинах. Аден — не был подходящим местом для того, чтобы заводит машины типа Хорьх, Роллс-ройс или Руссо-Балт. Нужна была машина, которая выдерживала местные ухабистые дороги, с закрытым кузовом от жары, желательно дизельная и Высочайше одобренная [То есть принятая на вооружение.], чтобы не иметь проблем ни с заправкой, ни с боеприпасами. Потому — князь Самед приехал на тяжелом Интере производства автомобильного и тракторного товарищества в г. Аксай, и точно из таких же машин состоял и весь его кортеж. Он не ездил так, как ездили военачальники, в сопровождении пикапов и открытых внедорожников с пулеметными установками — но пулеметы в его конвое были, причем немало. Ижевские ротные Браунинги с лентовым питанием и новейшие пулеметы Дегтярева под автоматный патрон, которые пока поступили на вооружение только парашютистов и морской пехоты. Машины так же были локально бронированы — винтовочную пулю они не держали, для этого нужен был полноценный броневик, но защитить экипаж в случайной перестрелке — они могли…

Рано утром — кортеж Касима Аль-Хабейли, вероятного правителя государства, созданного сегодня — остановился напротив резиденции Федерального совета. Регулярного сада давно уже не было и роз не было, а площадка была затоптана ногами, автомобильными шинами, залита маслом и бензином — но Касима Аль-Хабейли это не остановило. Он вышел из третьей по счету машины с простым, черным ковриком, на котором белыми, не золотыми нитями было вышито «Нет Бога кроме Аллаха и Мохаммед Пророк Его». Расстелил коврик прямо на газоне — и когда с мечетей полились мелодичные звуки азана, простер руки к небу…

Аллаху акбар! Субханака-ллахумма ва би-хамдика ва табарака-смука ва та’аля джаддука ва ля иляха гайрук! А’узу би-л-ляхи мина-ш-шейтани-р-раджим! Би-сми-лляхи-р-рахмани-р-рахим! Аль-хамду ли-лляхи рабби-ль-алямин!..

Среди вооруженных спутников Касима Аль-Хабейли были как правоверные, так и неверные, ибо он не был так строг в вопросах религии, как были строги фанатики, и допускал к себе и неверных, ежели они не совершали ничего, что было противно шариату. Но и те из правоверных, которым надо было совершать намаз — не могли это сделать: им надо было смотреть, чтобы их амира никто не убил.

А убить — желающих было много…

Ар-рахмани-р-рахим!» Малики йауми-д-дин! Иййака на’буду ва иййака наста’ин! Ихдина-с-сирата-ль-мустагим! Сирата-л-лязина ан’амта алейхим! Гайри-ль-магдуби алейхим ва ля-д-даллин!

И следовало ждать от этого дня только хорошего, да только никто ничего хорошего не ждал. И все понимали, что единство в религии, тот факт, что все они — поклоняются одному лишь Аллаху — не делает их друзьями, ибо религия Аллаха — укоренилась здесь лишь несколько сот лет назад, а многим родам — несколько тысяч лет, по крайней мере — они числят свою историю именно с тех, незапамятных времен. И как они враждовали сто, и двести лет назад, и две тысячи — так они будут враждовать и теперь. И если мочилово не началось до сей поры — оно, несомненно, начнется сегодня. Потому что завтра — будет уже поздно. Успех — приходит не к тем, кто переигрывает историю. А к тем, кто ее творит…

Амин!

Касим Аль-Хабейли совершал намаз по всем правилам — но его намаз был недействителен. Ибо нельзя совершать намаз, если тебя что-то отвлекает, и во время совершения намаза — следует думать только об Аллахе Всевышнем и о его религии, что объединила миллионы верующих в единую умму. И совершая намаз, надо отрешиться от всего земного, отдав всего себя Аллаху Всевышнему. Но механически произнося нужные слова и совершая нужные действия — Касим не думал об Аллахе. В душе — Касим обращался к своему мертвому, подло убитому отцу, у которого даже не было могилы, чтобы прийти и поклониться ему…

Вот, отец, и пришло время, когда все решится.

Страшно? Да, мне страшно, если честно. Но я забуду свой страх так, как тогда, в горах, когда на нас прыгнул леопард. Помнишь, какие глаза у него были? Желтые и горящие дьявольским огнем, как глаза шайтана. Я тогда не побежал и все придворные говорили тогда, какой я смелый — но тогда, если честно — я просто оцепенел от страха…

Ты ошибся в одном, отец, с ними нельзя по-хорошему. Нельзя договориться с человеком, чтобы он отдал тебе власть. Власть — можно только вырвать.

Время пришло. Я помню тот день и помню ту клятву, которую я дал. Я никому не сказал об этой клятве, потому что в тайной войне главное — уметь таить. Но я помню каждое слово, которое я тогда произнес…

Клянусь, что все твои враги — узрят пасть Шайтана не позднее, чем в моих волосах появится первая седая прядь…

Я помню это, отец…

Прости меня — хотя прощения надо просить не у тебя — за все то, что мне пришлось сделать ради этого. Совершая тхаар — я утратил свой намус и стал бесчестным — но иного выхода у меня просто не было.

Надеюсь, что оно того стоило…

И с этими, далекими от Аллаха мыслями, Касим Аль-Хабейли завершил свой намаз и встал с молитвенного коврика.

— Эй, Касим…

Касим обернулся. Его старый недруг Абу смотрел на него — он уже подъехал со своими людьми.

— Замаливаешь совершенные тобой грехи?

Этим слова — были вызовом. И признанием того, что договоренности, о которой намекал Касим, стараясь при этом сохранить и свое лицо и лицо своего врага — не будет, и Абу готов к сражению на Федеральном совете.

— Нет — ответил Касим — те, которые мне предстоит совершить…

Среди охраны и спутников Абу — были ваххабиты, подготовленные англичанами в лагерях, а среди охраны и спутников Касима — русские. Все они, мрачно смотря друг на друга, заняли позиции, чтобы успеть убить врага первыми.

* * *

Постепенно — в горах, и вообще на Востоке иное представление о времени, у большинства людей нет и никогда не было часов, и потому назначать точное время бессмысленно — к зданию Федерального совета прибывали все новые и новые его члены, шейхи племен и главы государств, некоторые из которых столько малы и бедны, что у них нет даже столицы. Но самомнение глав таких государств обратно пропорционально их значению, это правило которое почти не знает исключений — и потому шейхи оставляли рядом со зданием свою многочисленную охрану, исполненные собственного достоинства поднимались по ступенькам, чинно проходили в зал, занимали места, на которых до этого сидели их отцы, а кое у кого — и деды. Негромко переговаривались, справлялись друг к друга о состоянии дел, о семье, о здоровье жен и детей, желали чтобы Аллах привел дела другого в порядок. Но время от времени… нет-нет, да вырывался у кого-то из-под седых бровей быстрый и острый взгляд, под стать броску атакующей гюрзы. Собравшиеся были хищниками, все до одного — и сейчас, короткими, разящими как нож взглядами, оценивали поле боя, искали друзей и врагов, оценивали слабые места каждого, думали, как сподручнее предать…

Когда собрались все до единого — привратник открыл двери зала — и все стали входить, строго по старшинству, занимая места за большим овальным столом старого дуба, знававшим и лучшие времена, нежели это…

— Аллаху Акбар! — зычным голосом возвестил шейх Аш-Шишани, старейшина этого места, самый старший из присутствующих, настолько старый, что руки у него были не по локоть в крови — он был в крови по самую макушку.

— Ашхаду алля иляха илляллах. Ашхаду анна мухаммадар-расулюллах… — ответили ему, свидетельствуя, что нет Бога кроме Аллаха, и что Мухаммед — его посланник.

Шейх начал нараспев читать ду’а, желательное перед началом трудного и важного дела — и его подхватили все присутствующие … Аллаhумма, инни астахыру-кя би-’ильми-кя ва астакъдирукя би-къудрати-кя ва ас-алю-кя мин фадли-кяль-’азыми фа-инна-кя такъдиру ва ля акъдиру, ва та’ляму ва ля а’ляму, ва Анта ‘аллямуль-гъуюби! Аллаhумма, ин кунта та’ляму анна hазаль-амра хайрун ли фи дини, ва ма’аши ва ‘акъибати амри, фа-къдур-hу ли ва йассир-hу ли, сумма барик ли фи-hи; ва ин кунта та’ляму анна hазаль-амра шаррун ли фи дини, ва ма’аши ва ‘акъибати амри, фа-сриф-hу ‘анни ва срифни ‘анhу ва-къдур лияль-хайра хьайсу кяна, сумма ардини биhи [О, Аллаh, я прошу Тебя помочь мне Твоим знанием и Твоим могуществом и я прошу Тебя оказать мне великую милость, ибо Ты можешь, а я не могу, Ты знаешь, а я не знаю, и Ты знаешь все о сокрытом! О, Аллаh, если знаешь Ты, что это дело станет благом для моей религии, для моей жизни и для исхода моих дел, то предопредели его мне, облегчи его для меня, а потом дай мне Своё благословение на это; если же Ты знаешь, что это дело окажется вредным для моей религии, для моей жизни и для исхода моих дел, то уведи его от меня, и уведи меня от него и суди мне благо, где бы оно ни было, а потом приведи меня к удовлетворённости им.]…