Александр Авраменко, Виктория Гетто

Волк. Рождение

Пролог

Резкие вскрикивания корабельной тревожной сирены, рвущие душу, привели его в чувство. Макс с трудом открыл глаза — залитая багровым аварийным светом изуродованная рубка, погасшие огни индикаторов и приборов… Сразу ноги запылали огнём, и он с трудом перевёл отяжелевшие глаза вниз… Лучше бы не смотрел! Их попросту не было. Кровавое месиво от колен и ниже. Даже вздрогнул от страха. Багровая лужа крови, растекающаяся под креслом, говорила сама за себя. Внезапно ему стало холодно. Понятно… Ощущая дикую боль, повернул голову влево, — второй пилот сидел в своём кресле, но с первого взгляда стало ясно, что он мёртв: да и кто может жить с громадной дырой на месте живота. Штурман? Попытался сфокусировать никак не желающие слушаться глаза, однако после второй попытки ему это удалось. Тот также был мёртв. И — десятки дыр в стенах рубки, затянутые герметизирующей пеной, дрожащей под напором внутреннего давления. Вот почему он ещё жив! Похоже, их транспорт на полном ходу влетел в не отмеченный на карте метеоритный дождь… Вот же не повезло! Просто смертельно! Сколько ему осталось? Прикладывая неимоверные усилия, дотронулся до мыслепередатчика, закреплённого, как у всех командиров, на виске. Тот сразу проснулся, и в голове прозвучал бесплотный голос компьютера:

— Командир… Ваши ранения несовместимы с жизнью…

— Знаю. Есть живые на борту?

Мгновение заминки, пока чуткие датчики проверяют палубы и отсеки, и отклик:

— Никак нет, командир. Вы последний из живых…

— Сколько у меня времени?

— Не более трёх минут, командир.

— Ясно.

Ну что же… Пожалуй, пора использовать систему последнего шанса. Новинку, установленную на его корабле. Никогда ей не пользовался, но ничего другого не остаётся…

— Компьютер, снять матрицу памяти.

Чуть слышные щелчки, отдающиеся в висках. Вновь бесплотный голос:

— Готово, командир.

— Запустить систему поиска.

— Исполняю. Обнаружена планета. Фиксирую наличие живых существ. Найден разум. Сканирую. Разум способен принять носителя.

— Копирование.

Опять мгновение тишины и ответ машины:

— Исполнено.

С облегчением вздохнул, выплеснув изо рта струйку крови. Оказывается, не только ноги, но и грудь… Почему не обратил на это внимание раньше?

— Ваш приказ, командир?

— Направить транспорт на планету, где находится мой дубликат. Посадить корабль в укромном месте. После этого передать координаты носителю памяти. Помогать ему.

— Указания приняты, командир. Время пути до места назначения составит при нынешней скорости десять местных лет…

«Так долго? Ну и ладно…» — мелькнула последняя мысль, гаснущая в умирающем теле.

Темнота, густеющая каждый миг, звон в ушах. Умиротворение. Покой. И ни капельки не больно. Оказывается, умирать не так страшно…

Крохотный сияющий огонёк оторвался от изуродованного корпуса военного транспорта и устремился в глубь космоса, с каждой минутой набирая скорость. Вот он уже мчится быстрее, чем свет, и впереди начинает сиять крохотная жёлтая точка светила. На несколько мгновений сияющий шарик повисает над эклиптикой системы и вдруг с неимоверной скоростью устремляется к третьей планете от звезды. Минует беззвучно, не оставляя никакого следа, атмосферу, и проносится вдоль поверхности огромного океана туда, где находится один из материков. Поднимается чуть выше, и вот он уже медленно подплывает к древнему обветшавшему замку, опоясанному полуразвалившимися стенами. Скользит в узкую бойницу, летит вдоль пустой в столь поздний час лестницы, ведущей на самый верх башни, просачивается через щель рассохшейся от времени стены в небольшую комнатку. Посреди неё возвышается большой, массивный стол, заваленный снадобьями и посудой с остатками пищи. В углу — ложе под выцветшим балдахином, на которое наброшена потёртая меховая полость. Возле кровати сидят двое. Женщина средних лет в богатом, но поношенном платье до пола и пожилой мужчина с большой лысиной в простом одеянии, подпоясанный обыкновенной верёвкой и с толстым томиком в руках.

— Ваше святейшество…

Монах вздохнул:

— К сожалению, как вы видите сами, доса, молитвы святому Ируанию не помогли. Поэтому остаётся лишь готовиться к заупокойной службе и начинать укладывать дрова в погребальный костёр…

— Неужели ничего нельзя сделать?!

— Уважаемая доса, кому, как не вам, знать, что если ваш сын не пришёл в себя на четвёртый день после кризиса, то, значит, его разум уже не вернётся? Скоро он потеряет память обо всём: как дышать, как смотреть, какие имена у него и у родителей. Не лучше ли прекратить его мучения сразу? Или вы намереваетесь смотреть, как синеет его лицо от удушья, потому что его тело забыло, как дышать?

Женщина заломила руки, не имея возможности что-либо сделать, неподвижно глядя на едва вздымающуюся грудь единственного сына, умирающего на этой кровати. Лишь он, Атти, остался ей от павшего в сражении под Аквилисом мужа. И спустя четырнадцать лет после рождения несчастный отрок подхватил на охоте лихорадку святого Йормунда… Она всегда запрещала сыну лазить по Проклятым болотам, а теперь её мальчик лежит, и разум покидает его. Вначале — память мозга. Она уже ушла. Навсегда. Сын никогда не сможет назвать её мамой… Потом уходит разум тела. Оно не сможет дышать, не будет знать, как глотать слюну, как переваривать пищу… Человек превращается в овощ, растение, полностью неразумное существо, умирая по мере того, как внутренние органы отказывают один за другим… Собрав всю свою волю в кулак, женщина тихо произнесла:

— Ваше святейшество…

— Что, дочь божья?

Монах мгновенно насторожился, удивительно напомнив в этот момент тупорылую породу собак с вечно слюнявой пастью.

— Не могли бы вы отдать приказы слугам лично?

Клапауций помялся.

— Разумеется, доса.

По-прежнему сжимая в руках Священную книгу, он вышел из комнаты, по привычке произнося обращение к Высочайшему. Слуг не было. Ни одного. Все в испуге попрятались в потайные местечки замка, боясь, что именно их назначат сиделками к умирающему сыну хозяйки. Ведь людям известно, что последний вздох умирающего означает, что кто-то ещё подхватил эту заразу, но в другом месте… Мать приложила руку к груди — её единственный сын умирает от страшной, неизлечимой болезни. Её кровиночка, последнее, что осталось от давно погибшего мужа. Пусть и нелюбимого, но данного ей Высочайшим. Супруг, по крайней мере, относился к ней хорошо, не бил, не издевался, не вмешивался в её дела. И она искренне старалась его полюбить, и даже родила сына, в котором обрела смысл жизни. Но Высочайший рассудил по-своему, решив забрать мальчика к себе… Чуть слышно стукнула дверь, появился случайно обнаруженный совершенно бледный слуга:

— Доса?

— Принеси часы.

— Да, доса.

Он мгновенно исчез и спустя некоторое время вернулся, поставив на стол потемневшую от времени колбу песочных часов.

— Доса?

— Нужно вино. Из старой бочки, что стоит в углу.

Женщина тяжело, с надрывом вздохнула. Она не хочет оставаться одна. И уйдёт вместе с сыном. Нащупала на высохшей груди небольшую ладанку, где хранилось зелье, сняла с шеи, раскрыла перевязанный алой ниткой пакетик, подошла к столу и высыпала в высокую оловянную кружку серый порошок. Слуга вскоре явился, неся в руках большой кувшин с густым, почти багровым вином. Поставил его на стол и, больше не получив никаких указаний, вновь исчез ждать новых приказаний за дверью. Оставаться рядом с больным простолюдин боялся до дрожи в коленях.

Мальчик всхлипнул раз, другой, третий… Мать поставила часы. Подростку оставалось меньше часа. Это предсмертные вздохи. Сейчас начнут отказывать лёгкие. Женщина отвернулась, наливая себе вино в приготовленную кружку с ядом, и потому не заметила, как абсолютно бесшумно в раскрытый в тщетной попытке вдохнуть воздух рот сына влетел огонёк и исчез там, мгновенно впитавшись в нёбо. Подросток вздрогнул. Неосознанно. Просто рефлекторное движение тела. Затем вздохнул. Глубоко, полной грудью. Совершенно нормально. Услышав звук этого дыхания, женщина замерла, не в силах поверить услышанному и не замечая, что тонкая струйка уже наполнила кружку и багровая лужица растекается по грубому столу. Обернулась — сын вновь дышал. Ровно, глубоко. Его грудь заметно вздымалась под полостью. Затем… Она снова не поверила — рука больного дрогнула и шевельнулась, отодвигая шкуру, которой он был укрыт.

— Высочайший!..

Женщина в мгновение ока оказалась возле кровати и ахнула — на неё смотрели зелёные глаза сына. Внимательно и вопрошающе… И тогда она закричала:

— Чудо! Чудо! Святой Ируаний явил чудо! Высочайший даровал нам чудо!

Первым ввалился перепуганный слуга — умирающий приподнялся на локте, а госпожа изо всех сил обнимала его голову, рыдая от счастья. Потом появился отец Клапауций, привлечённый услышанными криками о милосердии Божьем, донёсшимися из окна башни. Отдуваясь, толстячок неожиданно быстро оказался возле кровати, кое-как умудрился отодвинуть мать от сына и неожиданно бережно оттянул нижние веки с обоих глаз больного, потом охнул — в свете настенного светильника было видно, что проклятая краснота ушла, сменившись нормальной зеленью обычного цвета глаз.