А еще Вика просто боится его реакции.

Она знает, какими жестокими иногда бывают мужчины.

У нее очень строгий отец, и он наверняка прогонит ее из дома, когда обо всем узнает, но любимый еще вспыльчивее. Она подозревает, что реакция может быть самой разной. Он может начать психовать и кричать.

А может, обрадуется.

— Я беременна, — шепчут ее губы, как бы репетируя.

Рука тянется к звонку.

Вика чувствует, как трясутся у нее колени. Она несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает. Снова репетирует фразу, которую вот-вот прошепчет любимому.

Она хочет, она обязана звучать убедительно и уверенно, чтобы он сразу понял, что независимо от его желания она сохранит ребенка. И чтобы он, не дай бог, не предложил ей аборт.

Дин-дон.

Сердце Вики начинает биться чаще.

Она переминается с ноги на ногу. Девушка с трудом перебарывает свое навязчивое желание спрятаться от пугающего разговора, развернуться и удрать.

Динь-дон, динь-дон.

Пальцы сами продолжают жать на звонок.

Динь-дон.

Никто не открывает.

Ну как так? Волна негодования вновь накатывает. Неужели этот придурок совсем не чувствует момент?

— Вот куда его понесло в такую рань?

Динь-дон.

Вика прислоняется ухом к двери.

Тишина.

Никого.

Наверное, он собрался стать полицейским и сейчас сидит на тех самых спецкурсах, которые посещают инспекторы, желающие перестать чувствовать ситуацию и разбираться в моменте.

Уйти?

Подкараулить на улице, дождаться его возвращения и потом вновь подняться, чтобы все произошло как запланировано?

Глупость!

Вика не была глупой. Наивной, да. Но не дурочкой.

Она вставляет ключ.

— Ничего, мой хороший, значит, подождем твоего папашу дома. Это, кстати, теперь и твой дом тоже.

Она не раздеваясь проходит на кухню.

— Сейчас будем пить чай.

Вика отдергивает занавеску.

— Ты какой любишь?

Она говорит, продолжает гладить живот и привычным движением достает из шкафчика упаковку чая.

— Я вот обожаю ягодный. Но только без сахара. Не против, если мы с тобой выпьем ягодный?

Вика набирает чайник и ставит на плиту.

Она снимает сапоги, к слову, мамины. У них с отцом хватает денег на новую обувь, но Вика предпочитает носить именно мамины.

Вика ставит сапоги под стол и смотрит на пепельницу.

— Все, мой хороший, мамочка больше не курит. И думаю, — она подмигивает сама себе и улыбается, — у меня получится уговорить твоего папу тоже бросить эту гадость.

Вика замечает, что один из окурков в переполненной пепельнице все еще тлеет.

Недокуренный синий «Винстон».

— Влад? — Она пробегает взглядом по потолку от угла до угла. — Владик! Ты дома?

Нехорошие мысли закрадываются в ее голову.

Он, наверное, не один.

Он.

Наверняка не один.

Вика сегодня ночевала у себя. Значит, он, предатель, привел сюда какую-то девицу.

— Поэтому не открывал мне дверь?

Вика мгновенно перемещается в спальню.

Она, естественно, не успевает оценить всю абсурдность своего дурацкого предположения. Нелепость. Ведь у нее же есть ключи, она же беспрепятственно может зайти в любое время. И он миллион раз клялся, говорил, что любит только ее.

Пусто.

В спальне никого.

Девушка возвращается на кухню, по пути смеясь над своей детской подозрительностью и недалекостью.

— Это все моя мнительность, сынок. Не обращай внимания, малыш. Мама у тебя не сумасшедшая.

Ее взгляд скользит через открытую дверь в соседнюю комнату.

Лицо Вики бледнеет.

Еще мгновение, и она потеряет сознание.

Ее рот что-то произносит, но слова не получаются. Звуки словно залетают снаружи внутрь.

— К-к… как?

Вика хватается за живот.

Ее сейчас стошнит. Голова вот-вот взорвется изнутри. Мурашки бегут по коже. Она мотает головой. Рот без звука произносит, умоляет: «Нет-нет, пожалуйста, нет, только не это».

Девушка скользит спиной по стене. Ужас застывает на ее лице. Она садится, ее ноги отказываются стоять.

Вика второй раз за день рыдает.

Сквозь слезы, в мутной картинке ее глаза различают пугающий силуэт. Что-то подвешено на потолке.

Оно висит прямо напротив окна. Висит в солнечных лучах. Оно слегка раскачивается.

Веревка еле слышно, тоненько поскрипывает под тяжестью груза.

Это.

Что-то большое.

Это человек.

— Влад… Зачем? — шепчут ее губы.

Вика надрывно мычит.

Зубы сами сжимаются и больно давят друг на друга. Вот-вот верхний ряд раскрошит нижний.

Веревка поскрипывает.

Девушка падает на колени и закрывает руками голову. Ладони с силой упираются в виски. Пальцы впиваются в волосы, и крик отчаяния вырывается у нее из груди.

Жизнь несправедлива.

Подвешенный за шею, ее любимый, отец ее будущего ребенка болтается посреди комнаты.

— Владик!

Вика зовет на помощь, но ее голос растворяется в пустоте.

Все звуки испаряются.

Она словно наблюдает за происходящим через двойное звуконепроницаемое окно. Словно она погрузилась под воду. Словно это все вообще не с ней. Это просто второсортное кино. Дурацкий фильм, в котором вдобавок забыли прикрепить звуковую дорожку.

Девушка слышит лишь ритмичные пульсации в ушах.

Тук-тук. Тук-тук.

Все краски постепенно исчезают. Все звуки растворяются.

Тук-тук. Тук-тук.

Лишь ритмичные постукивания.

Она больше не слышит свой крик. Она не слышит и свист чайника, который задорно оповещает, что вода закипела, который приглашает гостей на кухню пить ягодный напиток.

Свист вырывающегося потока пара смешивается со звоном в ушах и растворяется в глухой пустоте.

Тук-тук.

Вика закрывает глаза.

* * *

Ритмичные глухие удары прекращаются. Звук бубна в последний раз отдается эхом и смолкает.

Молодой шаман садится.

— Не получается. Образы слишком размыты. Я не могу.

Обрывает себя на полуслове. Он открыл глаза и увидел, что вокруг костра собрались, помимо него самого и учителя, еще с десяток незнакомых шаманов. Они все следят за его движениями. Ждут.

— Что происходит? — спрашивает парень шепотом у своего учителя. — Кто все эти люди?

Вместо ответа старик сминает между ладоней очередную охапку листьев, бросает их в костер и делает многозначительный жест, мол, хорош болтать, продолжай.

* * *

Вика заходит в комнату.

Ноги подкашиваются при каждом шаге. Девушке трудно стоять. Ей трудно дышать. Она не может определить, то ли это у нее в ушах звенит, то ли это свист чайника на кухне.

Девушка решительно подходит к покойнику. Она пытается его снять, кряхтит, но у нее недостаточно сил, чтобы отвязать тело Влада.

Вика плюхается на стул.

На столе записка.

Вика не рассматривает бумажку, она и без того уже знает, что в ней может быть написано.

«Прошу никого не винить». «Простите». «Всех люблю, но больше так не могу…»

И прочее нытье.

Обида и злость бурлят внутри девушки.

Прощальное послание слабака. Предсмертная записка. Последние слова неудачника.

Вика комкает листок.

Она не собирается читать нелепые объяснения труса, решившего удрать и все бросить. Решившего бросить ее. Решившего бросить своего ребенка.

Она идет на кухню и выключает чайник.

Как ни в чем не бывало опускает пакетик в чашку и заливает его кипятком.

Что бы там он ни написал, какие бы причины ни заставили его покончить с собой, все они ущербны и неубедительны.

Только слабак, только жалкий человечишка способен на такой поступок.

Вика выпускает чашку из рук, напиток разливается по полу, больно обжигает ей ноги. Осколки фарфора разлетаются во все стороны, но ее не заботят все эти мелочи.

Она торопится в комнату.

Поднимает с пола скомканную записку.

На краю листа видна часть надписи:

«Вик, прости. Знаю, это нелегко принять. Но другого выхода…»

Она разворачивает послание.

«Вик, прости. Знаю, что это нелегко принять, — читает она вслух. — Другого выхода у меня нет».

Вика поднимает глаза и смотрит на посиневшее, но все еще красивое лицо своего любимого.

«Теперь я знаю правду о себе. О своих родителях. И… Еще раз, прости. Тебе трудно понять, Вик, но я знаю, так будет лучше для всех».

Вика произносит написанные слова, и голос Влада начинает звучать у нее в ушах. Она слышит в его голосе боль и отчаяние.

«Я всегда чувствовал то, о чем там написано. Вик, я это видел в своих снах. Это не выдумки».

Вика читает и не может понять, о чем речь.

Влад никогда не жаловался, что его что-то беспокоит или что его мучают какие-то кошмары.

Он вообще никогда ей не жаловался.

«Вика.

Вик, я слишком сильно тебя люблю, чтобы подвергать такому риску».

Да о каком риске он пишет?

Ему кто-то угрожал? Возможно, дружки втянули его в какую-то глупую авантюру?

Нет.

«У Влада кроме меня никого нет. Я его единственный друг, его самый близкий человек. И он бы не ввязался в сомнительное предприятие, не посоветовавшись со мной».

«Я должен остановить это сумасшествие, — продолжает девушка читать письмо вслух. — Прости, Вик. Я должен».

Здесь его почерк меняется.

Похоже, ему было нелегко писать следующие строки. Он несколько раз обводил слово «должен», и теперь оно выделяется синей кляксой посреди письма.