Снова звучит команда «Рота, подъем», бойцы роты строятся снаружи, и тут происходит разделение. Мой взвод под моим командованием отделяется от роты и начинает отдельное занятие физподготовкой. Я бегу вместе со своими бойцами, конечно, тело мне досталось вполне неплохое, вот только до моих прежних кондиций оно не дотягивает, а потому я тоже усиленно занимаюсь. Я, конечно, сейчас на десяток лет моложе, вот только растяжку и дыхалку надо нарабатывать снова. Ну что сказать, работать мне ещё и работать, как над собой, так и над бойцами. Десятикилометровый кросс выдержало меньше половины взвода, это в первый день наших занятий, зато теперь я вижу их реальный физический уровень. С этого дня для взвода начался ад кромешный, на меня даже наш политрук обиделся, так как на обязательных политзанятиях мой взвод мгновенно засыпает и никакие кары политрука это не исправляют. Справедливости ради, его наказания и наряды я спускаю на тормозах, так как отлично понимаю парней, нагрузки на них велики. Спустя пару недель они впервые все пробежали десять километров и теперь все как один подтягиваются двадцать раз. Другие бойцы, бывает, над ними подтрунивают, но когда я разок предложил такому хохмачу поменяться с моим бойцом, так разом все подтрунивания прекратились. Ротный и комбат в мои дела не вмешивались, видно им самим стало интересно, что из моей задумки выйдет, вот только вмешались сотрудники НКВД.

3 июня 1937 года, посёлок Черняхов

— Лейтенант Скуратов?

— Да, это я, а в чём дело, товарищ лейтенант?

— Лейтенант госбезопасности! Вы арестованы за подрывную деятельность! Сдайте оружие!

— Пожалуйста.

Я спокойно под настороженным взглядом этого лейтенанта госбезопасности и двух бойцов НКВД вынул из своей кобуры ТТ и передал его лейтенанту. Интересно, в чем дело, и это не наш дивизионный особист, это, так сказать, левый гэбист. Ладно, поживём, увидим, грехов за мной нет, хотя… а может, это наследие тела? Может, это Скуратов в своё время набедокурил, и теперь отдача до меня дошла? Ладно, паниковать пока рано, посмотрим, что мне инкриминировать будут.

3 июня 1937 года, Житомир

Мы погрузились в чёрную «эмку», на которой с бойцами приехал за мной лейтёха. Полтора часа езды, и мы въезжаем в Житомир. Интересно, это житомирский гэбист, так что случилось? Впрочем, ждать пришлось недолго. Вскоре мы доехали до Житомирского отделения НКВД, и меня завели в кабинет, где привезший меня лейтенант начал вести допрос, а его бойцы стали позади меня.

— Итак, гражданин Скуратов, когда и где вы были завербованы немецкой разведкой? Кто поручил вам доводить наших бойцов до истощения?

— Товарищ лейтенант, а…

Договорить мне не дали.

— Не товарищ, а гражданин, и не просто лейтенант, а лейтенант госбезопасности! Тебе, гнида, это ясно?!

— А по какому праву вы так со мной разговариваете?! Без объяснения задержания, без предъявления обвинения!

Тут мне прилетел удар сбоку от стоявшего там бойца. Я лишь в последний момент слегка отодвинулся, и удар, который должен был снести меня с табурета, на котором я сидел, лишь прошел вскользь по моей голове. Ну всё, карапузики, баста! Превращать себя в отбивную я никому не позволю, а потому, развернувшись и нанеся молниеносный удар, я вырубил этого бойца, после чего вскочив, вырубил вторым ударом и другого, который уже замахивался на меня, а лейтенант в это время судорожно лапал свою кобуру, пытаясь вытащить табельное оружие. В пару прыжков я достиг его стола и одной рукой ухватил его за горло, а другой за руку, в которой уже показался извлечённый из кобуры ТТ. Приподняв лейтенанта и встряхнув его, я отпустил горло и легко двинул его в солнечное сплетение, отчего он замер, пытаясь вдохнуть воздух, а я тем временем отобрал у него ТТ. Пока лейтёха пытался прийти в себя и вдохнуть хоть немного воздуха, я глянул на писульки, что лежали у него на столе. Как оказалось, причиной моего задержания оказалась анонимка, написанная на меня моим бойцом. Этому дятлу надоели физические упражнения, и он не придумал ничего лучше, чем накатать на меня анонимку, причем не нашему особисту, а в Житомирское отделение НКВД.

Теперь всё встало на свои места, однако надо как-то разруливать эту байду. Сначала я связал за спиной руки обоим бойцам их же ремнями и привязал их к батарее отопления. А затем, плотоядно улыбаясь, я придвинулся к лейтенанту. Только теперь, я узнал, как его зовут, изучив его удостоверение личности. Лейтенант госбезопасности Линевич Яков Генрихович. Видно, тут привыкли к звукам и крикам при допросах, так как никто к нам в кабинет, который, кстати, был заперт, это ещё Линевич сделал, когда мы зашли, не зашел, привлечённый криками, стонами и звуками ударов. Я прекрасно знал метод полевого допроса, вот и применил его в очередной раз на практике, и Линевич поплыл. Всхлипывая и утирая кровь с разбитого лица, он послушно писал под мою диктовку чистосердечное признание, которое потом и подписал с датой и местом написания. Перечитав написанное, я сунул в кобуру свой ТТ и, сев за стол Линевича, поднял трубку телефона и после того, как на противоположном конце сняли трубку, произнёс:

— Товарищ капитан госбезопасности, вы можете подойти в кабинет лейтенанта Линевича, очень надо.

Глава 2

3 июня 1937 года, управление НКВД города Житомир

Капитан госбезопасности Павел Сергеевич Костромин работал в своём кабинете с бумагами, когда раздался странный телефонный звонок.

— Капитан Костромин слушает.

В ответ он услышал:

— Товарищ капитан госбезопасности, вы можете подойти в кабинет лейтенанта Линевича, очень надо.

Костромин несказанно удивился такому странному звонку. Положа руку на сердце, лейтенанта Линевича он не любил. Пришедший в управление около года назад лейтенант показал себя за это время как амбициозный, но тупой сотрудник. Как знал Костромин, Линевич с утра куда-то уехал, прихватив с собой двоих бойцов, и тут этот звонок, судя по всему, из его кабинета, вот только звонил не Линевич. Это крайне заинтриговало Костромина, и он, убрав в сейф бумаги, с которыми работал, направился в кабинет Линевича. Зайдя в его кабинет, он остолбенел, и было от чего.

За столом самого Линевича в вальяжной позе развалился неизвестный пехотный лейтенант. Два бойца, которых Линевич взял с собой утром и которые обычно выбивали для него показания, в этот раз оказались привязаны к батарее отопления, причём их руки были связаны за спиной. Сам Линевич, хлюпая разбитым носом, сидел на прикрученном к полу табурете, на который он обычно сажал допрашиваемых, причём без ремня. Типичный задержанный на допросе, по-другому и не подумаешь, глядя на него. Внутренне Костромин не напрягся от такой картины, как можно было ожидать, а наоборот — развеселился. Как-то так получилось, что с самого начала ему не понравился Линевич, и последующие выводы только подтвердили правоту этой неприязни. Из Линевича так и пёрла гниль, вот только избавиться от него капитан Костромин не мог.

— День добрый, — раздалось от вскочившего пехотного лейтенанта. — Вы, я так полагаю, начальник этого… — При этом лейтенант брезгливо указал на Линевича.

— Да, я начальник лейтенанта госбезопасности Линевича, а вы кто такой и что, собственно говоря, здесь происходит? Почему наши бойцы связаны и привязаны к трубе отопления?

— Насчет ваших бойцов, так они вели себя неправильно, позволили себе рукоприкладство ко мне.

Костромин сразу отметил: не к задержанному, не к допрашиваему, а ко мне.

— А что касается так называемого лейтенанта госбезопасности Линевича, то прошу вас самому ознакомиться с его признательными показаниями.

С этими словами лейтенант встал из-за стола Линевича и протянул Костромину несколько листков бумаги. Сам Линевич в это время быстро проговорил:

— Товарищ капитан госбезопасности, он силой заставил меня это написать и подписать.

В ответ Костромин ничего не сказал, а лишь с интересом стал читать написанное. Каким-то шестым чувством, которое его ещё ни разу не подводило, он знал, что лично для него этот странный, незнакомый пехотный лейтенант не опасен. На трёх листках бумаги рукой Линевича было написано признание лейтенанта в том, что он работает на абвер, а также уругвайскую и парагвайскую разведки. В частности, было написано, что одной из основных задач лейтенанта Линевича было уничтожение советских командиров под видом борьбы с врагами народа. Читая это, Костромин только смеялся про себя, он оценил шутку незнакомого лейтенанта.

Уже сейчас Костромин всё понял: Линевич арестовал армейца, привез его в управление, завел в свой кабинет и стал выбивать из него признательные показания, а армеец, недолго думая, сам скрутил Линевича с бойцами и заставил уже его самого дать такие же показания. Кому расскажи из сотрудников, не поверят. А лейтенант хорош, не испугался их ведомства и сам сделал так же. Сам Костромин не одобрял и не применял такие методы дознания. Он как раз хорошо понимал, что выбить нужные показания можно практически из любого, вот только цена им будет грош в базарный день. Это хорошо только начальству пыль в глаза пускать, имитируя успешную работу, а на деле, если вместо настоящего врага и шпиона задержат и осудят невиновного, то толку не будет. Враг останется на свободе и будет дальше вредить молодой стране Советов, вот только сам сделать он ничего не мог. Костромин был реалистом, и лавры Дон Кихота по борьбе с ветряными мельницами ему были не нужны.