Александр Борисов
Так не бывает, или Хрен знат
Глава 1. Из дома домой
Я шёл получать пенсию. Это дело долгое и ответственное.
Сегодня одни только сборы заняли не менее часа. Опять потерялись очки. Вот прямо какая-то чертовщина: с вечера лежали в футляре, а с утра уже нет. Весь дом перерыл — тщетно. Хотел уже было идти просить у соседа, да вовремя увидел лопату. Только тогда вспомнил — это ведь я вчера котёнка закапывал! Задавил бесхозную животину какой-то лихач и бросил мне под калитку, чтобы в следующий раз колёса не пачкать. А может, это не он, а кто-то из брезгливых прохожих. Мол, твоя территория — тебе и за порядком следить.
Нет, не те люди пошли! Мальчишкой я знал на этой улице всех. Не только людей, но даже собак и кошек. Жизнь была нараспашку. Женили и хоронили, детей в армию провожали всем обществом. А теперь? Давеча встал напротив меня какой-то нерусский хлыщ на чёрной машине и давай приставать:
— Где здесь, отец, Мнацаканов Миша живёт? Полный такой, армянин, золотом занимается?
А хрен его знает, где. Отвяжись, человек, занят я. Не видишь — яму копаю. Безлюдье у нас. Отгородились соседи от жизни заборами да воротами. Когда-никогда поднимутся жалюзи, выплюнут иномарку, а кто там за окнами — поди разгляди: может, Колька Петряк, может, дети его, может, внуки. Может, нет уже того Кольки, закопали по-тихому. Кто же по нынешним временам будет старого деда на похороны звать? Нерентабельно это. Больше штуки в гроб не положит, а ну как сожрёт на две?!
В общем, нашёл я свои очки под старым орехом. Снял, наверное, вчера, чтобы с носа не падали, и положил на видное место. Да так и забыл. Хорошо хоть, лопату занёс.
Иду я себе, опираюсь на тросточку, посматриваю на часы. Хочется управиться до обеда, да разве успеешь дотелепать такой ходовой частью? Беда с этим тромбофлебитом! Три шага шагнул — перекур, иначе совсем упадёшь. Боль такая, что ноги не поднять. Через железную дорогу я давно не ходок: ни под вагоном пролезть, ни до подножки тамбура не добраться, ни даже через рельсы переступить. Это в детстве я летал напрямик, через железку: восемь минут — и в школе. Ещё успевал по дороге камешки подфутболивать. Теперь вот приходится делать крюк до ближайшего подземного перехода. Хм, до ближайшего! Их тут поблизости два, и оба ближайшие: что туда, что сюда — полтора километра.
Ну вот, светофор опять не работает! Смотрит на меня красным глазом и не моргает. Машины потоками в обе стороны, ну хоть бы одна падла притормозила! С двух попыток добрался до островка безопасности. Выбрал момент — и дальше трусцой… еле успел! Выскочил на тротуар, нога по траве поехала, и так её болью скрутило, аж искры из глаз! Да что ж это за день такой невезучий?!
Вслепую дошёл до заборчика, опёрся на него. Стою отдыхаю, а сам себе думаю: и откуда бы здесь взяться траве? Так нет, вроде бы видел, под ногой зеленела, и запах…
Тут слышу, кто-то за плечи меня обнимает, и голос знакомый:
— Санёк, это ты, что ли? Хоть бы, бляха, предупредил, что в шутку. Я и зарядил бы с разворота…
Смотрю и не верю глазам: да это же Колька Лепёха, которого мы схоронили лет тридцать назад. Он первым из нашего класса в гору пошёл. В том смысле, что кладбище у нас на горе.
Вот тут-то я и смекнул, что тоже, стало быть, помер. То ли от машины не увернулся, то ли сердце вразнос. А Колька у меня типа предсмертных воспоминаний.
В общем, стою я, жду продолжения, а их, эти воспоминания, будто заклинило. Лепёха не пропадает, на цырлах [Цырлы — пальцы ног.] танцует, в извинениях рассыпается. Что типа стоял он, последней спичкой бычок прикуривал, а тут — я его в спину! Окурок сломался, спичка напрасно сгорела — налицо материальный ущерб. Но если бы он знал, что это моя светлость…
Ещё бы он, падла, не извинялся! Тоже, наверное, помнит, как в рыло от меня получал. Я хотел было подсчитать, на сколько ящиков он меня наказал, когда мы в подшефном колхозе огурцы собирали. Но вовремя вспомнил, что о покойниках плохо не говорят. Вот когда закопают, тогда буду и я таким же, как он, а пока есть надежда, что скорая откачает, нужно держать язык за зубами.
Потом Лепёха наконец сгинул. Не исчез, как рассказывали по телику очевидцы, пережившие смерть, а сдёрнул на полусогнутых. Сказал, что водички сейчас принесёт, чтобы я морду свою умыл. Он жил здесь неподалёку — направо четвёртый дом.
А я, значит, стою в подвешенном состоянии. Можно сказать, между жизнью и смертью. Кровища из носа самая натуральная, под глазами свербит, наливается, быть к вечеру тёмным очкам. В переносицу, падла, попал! И главное, знаю, что всё это фикция, что лежу я сейчас в реанимации и надо мной колдуют врачи. А хочется догнать стервеца и отвесить ему полновесный подсрачник. За «нечаянно» положено в бубен!
Потом это дело мне надоело. Что толку вот так стоять? Тросточку потерял, очки чёрт его знает где. Пластиковая карта? Какая тут на хрен карта, если я в грязной майке, линялых спортивных штанах и китайских кедах?! Сходил за пенсией называется! Не вернуться ли мне домой, пока ноги не возражают? Может, успею увидеть кого-нибудь из родных? А то всех вместе: бабушку, дедушку, маму? Ради этого можно и помереть!
Повернулся я… моп твою ять! — асфальт с главной дороги будто грейдер ножом смахнул! На ней — ни единой машины, только цыган на бричке лошадку свою нахлёстывает. Поравнялся со мной, чёрным взглядом в душу заглядывает. Цыгане же, говорят, с чёртом запанибрата. Прознал, наверное, падлюка, что перед ним натуральный покойник, или, как его, привидение. Ан нет! И говорит:
— Эк тебя, пацан, угораздило! Ты бы голову запрокинул да пару минут так постоял. Сопли и успокоились бы.
И дальше — цок, цок!
Ну что ж, думаю, дельный совет. Я и сам его знал, да с детства забыл. Лет сорок в сопатку не получал.
Перешёл через улицу, прислонился к тополю у обочины, смотрю в небо. Там без единой слезинки насквозь просматривается синь. Кобчик на горизонте сужает круги. Пыль, как табачный дым, языками стелется над листвой. Кажется, прищурю глаза — каждую молекулу воздуха рассмотрю. Хорошо! Только домой надо, а то не успею. Как у них там? Прямой массаж — и будьте любезны пожаловать на зассанную кровать!
Иду я и удивляюсь. Насколько всё же духовный мир точнее материального! Я вроде забыл, какие деревья росли у забора «Заготконторы», но память услужливо всё преподносит в мельчайших подробностях. И тополёк белолистый, и вербу кривую, и клён-недоросток, родившийся сам по себе там, где пивной ларёчек привечал страждущих. Какой-нибудь работяга вытряхивал мелочь из кармана фуфайки да обронил кленовое зёрнышко.
Ноги-то, ноги как радуются! Надоело им, бедным, шлифовать поверхность земли, так и норовят разбежаться, подпрыгнуть, чтобы я нижнюю ветку руками достал. Только я воли им не даю. Поспешаю, но марку держу: негоже солидному человеку изображать из себя кенгуру. Здесь каждый шаг, как зарубка на сердце.
Вот у этих деревянных ворот, откуда выходит одиночная железнодорожная колея, продавались новогодние ёлки. Паровоз подгонял большой грузовой вагон, экспедитор снимал пломбу и — кому что попадёт. Из-за одного только запаха стоило в очереди стоять! Нам с дедом не везло. Ёлочки попадались настолько худые и жидкие, особенно с северной стороны, что приходилось покупать две. Дома их связывали стволами, и получалось нечто приемлемое, дефекта не видно за игрушками. А их в нашем доме было — не сосчитать! Дед доставал с чердака большой зелёный сундук, и начиналось творчество.
Нет уже той колеи, на металлолом разобрали. И деревьев тех тоже нет. Сейчас на том месте ряды коммерческих магазинов. Вместо складов «Заготконторы» — четыре оптовые базы одного и того же хозяина. Единственное, что было здесь до меня и останется после, — это огромная лужа. Сколько разных организаций пытались её засыпать! Сколько вбухали денег в щебёнку и гравий! А она всё стоит в прежних границах. Зимой радует пацанов, а летом — лягушек. Разгонишься было, когда на ней лёд встанет, и катишь без всяких коньков на подошвах своих кирзачей!
Я, честно сказать, и забыл, что помер. Так всё натурально, будто в кино 6D. И запах тебе, и цвет, и полный эффект присутствия. Вон угольной пылью как потянуло! А чё удивляться? Паровоз под парами стоит. Отсюда не видно какой. Наверное, «эрка». И состав за ним длинный-предлинный. А вдоль вагонов осмотрщик идёт — дядька Ванька, покойник. Он жил по соседству, на другой стороне нашей речушки. В правой руке у него молоток, а в левой — маслёнка. Подходит к колёсной паре — стук по бандажу, стук по буксе. И так у него ладно всё получается! Молоточком крышку открыл, масла долил — следующий вагон. Всё видит, всё слышит, всё замечает. Это же дядька Ванька тетрадку мою нашёл и деду отдал. Я её на платформу под брёвна засунул, сверху корой прикрыл. «Лети, — думал, — моя двойка, подальше от нашего дома!» А он углядел. Вот и сейчас, скользнул по мне взглядом, будто сфотографировал, и подбородком кивнул: давай, мол, пострел, пока безопасно.
— Здравствуйте, дядя Ваня! — сказал я на всякий случай и нырнул под вагон.
