— Земли у них не було, пастбищ у них не було, ничего у них не було.

Как-то директор вызвал к доске Витьку Григорьева. Тот, как обычно надеясь выехать на подсказках, стоял, округлив глаза, и кивал подбородком в сторону первых парт. Илья Григорьевич что-то там записал в классном журнале, посмотрел на него из-под толстых очков и грустно сказал:

— Садись. Правильно думаешь.

Такие вот перемены. На первый взгляд, ничего кардинального. Ну, школа, переполох в городе, связанный с приездом начальства. Я здесь всего-то три дня, но, по-моему, и в стране тоже стало что-то происходить. Достал вон вчера из почтового ящика свежую прессу, пробежал глазами по первой странице, и что-то меня насторожило. Со второго раза отыскал фамилию Горбачёв, выделенную жирным курсивом. Инициалы те же. Блин, он и здесь на виду! Читаю. В длинном списке фамилий делегатов от Ставрополья на партийно-хозяйственной конференции третьим стоит Горбачёв М.С. — заместитель начальника краевого управления Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР по Ставропольскому краю.

Я сдуру помчался искать деда, хотел поделиться с ним этой нечаянной радостью. Да вовремя спохватился. Как я ему объясню, что это так важно? На политику государства мои старики дышали достаточно ровно. К высшему руководству страны относились со снисходительностью ровесников.

Как-то, в той ещё жизни, бабушка ощипывала цыплёнка и волей-неволей слушала радио.

«Вчера в Москве, — вещал диктор, — состоялась встреча Генерального Секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева с Президентом Финляндии Урхо Калео Кекконеном, прибывшим в нашу страну с официальным визитом. В честь высокого гостя в Кремле был дан обед. Обед прошёл в тёплой, дружественной обстановке».

Диктор сделал короткую паузу, чтобы перейти к другим новостям, а бабушка тут же её заполнила.

— Ещё бы подрались! — сказала она.

Эх, знал бы Колька Лепёхин, чем обернётся его смерть для огромной страны! Ведь одно дело — давить крота внутри Комитета госбезопасности и совершенно другое — в недрах Политбюро. Всё будет не так. Лучше, хуже — но точно не так.

Внешне наш город ни капли не изменился. Те же саманные хаты, одноэтажные домики, улицы, белые от гусей и китайских уток. Бедность и чистота. Не было ни помоек, ни свалок. Всё, что горело, сжигалось в печи. Всё, что имело остаточные калории, съедала домашняя живность. Стеклотара сдавалась в приёмные пункты. Дырявые вёдра, тазики и корыта тоже шли в дело: раз в месяц по улицам проезжал дед на понурой лошадке, запряжённой в громыхающую подводу, и мы, пацаны, тащили ему весь этот неликвид, получая в награду глиняные свистульки и сахарных петушков на палочке. В центре, как встарь, выстраивалась очередь у пункта заправки шариковых авторучек, а около автовокзала шли на ура песенки «на костях» (самопальные пластинки с хитами того времени, записанные умельцами на старых рентгеновских снимках). В парках и скверах вечерами звучали гитары. Те самые песни «восьмёрочной», на семи струнах: «Любка», «Искры в каминах», «Дымит сигарета с ментолом», «Поезд в синем облаке тумана». О «Битлах» и британской группе «Кристи» местные барды ещё не слышали. Даже перепев Yellow river в исполнении «Поющих гитар» до провинции не скоро дойдёт. Это годика через два, когда я сам возьму в руки гитару, аукнется по всем подворотням:

В Ливерпуле, в огромном зале,
В длинных пиджаках,
Четыре чувака стоят
С гитарами в руках…
Причёска битла,
Брюки клёш,
И ты уже поёшь:
Can't buy me love, no, no, no, no…

Нет, причёски «под битлов» ещё не носили. У стиляг были в моде узкие брюки и коки на шевелюрах. Их было мало. Поэтому их били. Не за что-то, а просто так, на всякий случай, чтоб не выделывались. Тут люди на танцы ходят с заплатками на обоих полужопиях, а они…

В общем, эти три дня были просто отдохновением для души, погружением в ожившую ностальгию. Просыпаешься утром, а по радио: «Здравствуйте, товарищи! Утреннюю гимнастику начинаем с ходьбы на месте». И рояль — бодренько так — трам-тарарам! Что интересно, фамилии те же самые: «Урок провели: преподаватель Гордеев, музыкальное сопровождение — пианист Ларионов».

Такой вот антураж. Честно сказать, мне стало стыдно. Я больше интересовался своим, личным временем, чем тем, в которое меня занесло. Брал от него, ничего не отдавая взамен. Витька не в счёт, Витька друг.

И тут эта газета. Прочитав фамилию Горбачёв, я впервые серьёзно подумал, что всё в этом мире может быть настоящим… кроме меня. Люди живут и не собираются умирать, а я в этой реальности — единственное слабое звено. Уже через пять дней произойдёт рокировка. Вместо меня вернётся в свой дом мальчишка, у которого отомрёт память о своём вероятном будущем. Только жаль, не будет он помнить, как победил самого Напрея.

В общем, решил я оставить этому времени что-нибудь от себя. Какой-нибудь эксклюзив, на долгую память. А лучше всего — электрическую виброплиту.

Эта идея пришла не спонтанно. Она зрела давно. Лет десять назад я уже делал такой агрегат и в процессе изготовления не раз вспоминал, как дед в своё время «асфальтировал» двор нашего дома. Он рубил топором застывший гудрон, которого возле железной дороги было немерено (стелился по насыпи жирными языками), отдирал его от земли и свозил на тачке во двор. Потом разжигал костёр и расплавлял этот гудрон в двух оцинкованных вёдрах. Кипящая чёрная масса ложилась на землю в границах опалубки ровно по горизонту. Дед посыпал её чистым песком и укатывал сверху обрезком тяжёлой железной трубы. И так ровно три слоя.

По нынешним временам это смотрелось бы дико, но не время диктует свои законы, а люди, живущие в нём. Это было общество не потребителей, а созидателей. То, что можно сделать своими руками, делалось, несмотря на трудозатраты. Дед убил на эту работу всё лето и половину осени. Даже на мой неискушённый взгляд, получилось не очень. Во время летней жары «асфальт» становился мягким и весь покрывался тонкими трещинами, сквозь которые сочилась смола. Приходилось опять и опять посыпать его свежим песком.

С годами, конечно, всё устоялось. К моему возвращению с Севера поверхность заливки была похоронена под слоем земли в четверть штыка и обрела плотность природного камня. Ломом не угрызёшь, только промышленным перфоратором. Когда я копал яму под столб, чтобы сделать загородку для кур, не раз вспомнил своего деда.

Виброплита так виброплита. Как и любой нормальный мужик, руки которого произрастают из нужного места, я всегда обращаю внимание на разные бесхозные мелочи, которые могут сгодиться в домашнем хозяйстве. Прошлое, в котором я оказался, было в этом плане настоящим Клондайком. Многое из того, что меня сейчас окружает, я взял бы в своё будущее, почему-то не ставшее светлым. Ну, начнём хотя бы с того, что весь берег речушки, протекавшей вдоль полотна железной дороги, был буквально завален брёвнами. Настоящей, деловой древесиной, которую в наше время считают до долей кубометра. Никто это богатство не охранял, более того — не растаскивал. Что касается металлолома, то о него спотыкались. Метрах в пятнадцати от нашей калитки стоял на осыпавшемся бетонном фундаменте дебелый железный бак. Чем он был раньше, я не вникал. Знаю только, что паровозы в то время переводили на жидкие виды топлива, и в тендерах, вместо угольных куч, стали появляться цистерны.

Ходил как-то в депо, за банкой солярки, к новому поколению железнодорожников, они меня и озадачили:

— Дядя Саша, а почему насыпь везде высокая и короткая, и только у нас длинная и пологая?

— Так у вас же здесь ремонтная яма.

— Ну и что?

— Как, — говорю, — что? Когда тормозные колодки меняли, старые выбрасывали сюда, под откос. А как в темноте начинали о них спотыкаться, присыпали для безопасности шлаком. Так что вы, мужики, на железе стоите.

— Да ты что?! И сколько, примерно, здесь?

— Не меньше двух третей объёма. Тонны, наверное, три, а то и четыре.

Поверили мужики. Трактор пригнали, прошлись по самому низу, наковыряли КамАЗ с прицепом, остальное оставили на потом. Говорил им, что надо было две машины заказывать, так не послушали.

Хотели мне деповские деньги за наводку отсыпать, только я отказался.

— Дайте, — сказал, — лучше лист нержавейки.

— Какой ещё лист? Нет такого у нас…

Пришлось показать.

— Вот тут, — говорю, — дерево когда-то росло. Под ним он стоял. Отрезали ремонтники, сколько надо, остальное к стволу прислонили. Вон, видишь уголок из земли торчит? Пока трактор здесь, можно и раскопать…

Не зажлобили деповские, отдали мне тот трофей. Даже до дома помогли донести, хотя по рожам было видно, что жалко. Ещё бы! Полтора на два метра, и толщина не меньше десяти.

— И как, — сокрушались потом, — никто этот лист домой не упёр? Это ж, наверное, было когда-то рабочим столом какого-нибудь станка?

— Весь в смоле, оттого и не взяли, — пояснил я, — в те времена чистую нержавейку можно было добыть без проблем. Да и куда её в домашнем хозяйстве? Виброплиты ещё не делали, даже не знали, что это такое. За токарный или слесарный станок можно было в ОБХСС загреметь. Из такого железа варили памятники. Вон у моего деда полсотни годов на могилке такой простоял и ещё протянул бы пару веков, если бы я его на мрамор не поменял…