Так что зацепки у меня были. Хлипенькие, но были. Именно в тех местах обосновались лет десять назад последователи странного общественного движения. Религиозным в чистом виде оно вроде бы не было, хотя бы потому, что селились там граждане самых разных вероисповеданий, от староверов до мистиков-экстрасенсов. Селились и пытались вести общинное хозяйство, переходя на самообеспечение самого патриархального толка. Именно последнее меня и насторожило. Ежу понятно, что экономически невыгодно сейчас выращивать лен и превращать его в одежду, используя технологии пращуров. Гораздо проще купить готовые тряпки в секонд-хэнде или одном из многочисленных китайских рынков. На тот случай, если уж приспичило самовыразиться в покрое и вышивке, можно покупать готовые же ткани с нитками и шить. А жители этой «Солнечной общины» умудрялись и обшивать себя, и кормить, и строить дома, и заниматься разными художественными промыслами — от резьбы по дереву до странной в этих краях чеканки. Металл, правда, сами не лили, но инструменты ковали вовсю. Почему я их заподозрил? Потому что изучил с десяток подобных начинаний, имевших место на территории как бывшего Союза, так и Европы. Кто только не пытался построить микрокосм — от последователей какой-то «Золотой ветви» в Швейцарии до православных монахов на Русском Севере. И везде дело заканчивалось пшиком, агрессивная технократическая цивилизация перемалывала ростки альтернативного почвеничества. В лучшем случае — удавалось выстроить островок пасторальности, связанный с окружающим миром крепкими узами товаро-денежных отношений. А у этих «солнечников» все получалось. «Не без чертовщины», — интеллигентно подумал я и пошел покупать билет на поезд «Киев-Владивосток».

* * *

…Сибирь не впечатлила. По крайней мере, Западно-Сибирская равнина: битые сутки пейзаж за окнами не менялся — то ли заболоченные луга, то ли просто болота до самого горизонта, из них кое-где торчат остовы мертвых берез, обглоданных ветрами. Да еще погода унылая: мелкий дождичек, чернивший крытые тесом срубы в немногочисленных деревнях. Сами деревни тоже не радовали: скучные дома под двускатными крышами, покосившиеся заборы, грязные худые коровы на грязных кривых улицах. И все в серой гамме — крыши, стены, дороги, заборы, одежды туземцев, их лица…

…И я, и Андрюша сошли с поезда в Красноярске. В этом не было ничего удивительного: крупный транспортный узел, откуда можно добраться и до знаменитых Столбов, и до саянских красот… Вот только чем дольше смотрел я на Андрея, тем меньше мне он напоминал туриста или иного представителя бродячего племени. Типичный городской молодой человек. На романтика, решившего смотаться «за туманом и за запахом тайги», он тоже не походил. Равно как и на адепта одной из новых религий, ищущих спасения в лесной или деревенской жизни. Как-то так получилось, что за два долгих дня в одном вагоне мы почти не говорили о том. куда и зачем едет каждый из нас — так, парой слов перекинулись. Мне по понятным причинам не хотелось об этом распространяться, может быть, поэтому я и не расспрашивал соседа по купе.

И даже когда мы отправились брать билеты на один и тот же местный поезд, я ничего не заподозрил. У кассы выяснилось, что едем снова до одной станции со странным для Сибири названием Ананасовка. В такие совпадения я уже не верил. Поэтому подумал, что цель у паренька сходна с моей, а работает он в какой-то силовой структуре — МВД, КГБ, ФСБ или как там сейчас называется российская «охранка». Причем — судя по возрасту — едет он туда именно что «просто посмотреть», разнюхать и доложить начальству, чем это во глубине сибирских руд занимается странный народ. Не замышляет ли антигосударственный переворот, не расхищает ли недра, не производит ли товар в обход налоговой… За чем там еще следит в нынешние времена всемогущая и всепроникающая Контора?

…Не люблю плацкартных вагонов, но других до Ананасовки не ходило. Типичный «поезд местного значения» — полки забыли, когда были обиты дерматином, и бесстыдно демонстрировали дощатую основу. О выдаче постелей никто не вспоминает, слой грязи на полу приближается к сантиметровой отметке. Ко всем прелестям один туалет закрыт намертво, на двери другого не работает задвижка. И пассажиры под стать — небритые подвыпившие мужики, тетки явно торгового вида, щедро пересыпающие свою речь матерщиной, мать с плаксивыми по причине позднего времени суток детьми… Правда, все на удивление неагрессивны, даже приветливы к «нездешним, небось». Нам достались верхние полки, но две женщины сами предложили запихать багаж в ящики под нижними. Ананасовку проезжали в четыре часа утра, тетеньки ехали дальше, так что нам пришлось бы их поднять среди ночи, чтобы вытащить рюкзаки. Я честно известил их об этом милом обстоятельстве, но их оно не смутило. Ну как же, «люди на наши красоты приехали посмотреть». (Впрочем, Андрюшин «Ермак» так и не влез под лавку и остался скучать под столиком.) Мне, городскому жителю-космополиту, было в диковинку наблюдать такую непоказную, но явную гордость людей за свой край. Говорили местные тоже на каком-то своем наречии. То есть по-русски (и даже слишком), все слова знакомые, а рисунок речи другой. К примеру, пацан лет восьми, сидя за столиком на боковом месте, изо всех сил размахивал ногами, время от времени задевая сапогом брата года на два старше. А тот на каждое касание отвечал: «Ну не марай меня!» У нас бы сказали «Не пачкай»…

* * *

В самой Ананасовке, впрочем, впечатление от местных жителей нам подпортили. И очень сильно. Сошли мы с поезда в четыре с копейками, то есть в то время, когда отправляются спать даже самые заядлые ночные гуляки. Но нас ждали. Не факт, что именно нас, но группка агрессивно настроенных молодых людей то ли под газом, то ли под кайфом обнаружилась сразу у перрона. Нам был озвучен нехитрый тезис «понаехали тут», обильно приправленный довольно неизобретательной бранью. Второй тезис — «гони бабки» — тоже прозвучал, но как-то вяло. Похоже, ребята сами не знали, чего хотят — денег или драки. Было их человек десять, что, согласитесь, многовато для двоих парней, к тому же сонных и согнувшихся под тяжестью рюкзаков.

— Шли бы вы, ребята, спать и нам не мешали. Время вон какое, — как можно миролюбивее сказал я, не надеясь, впрочем, на адекватный ответ.

— Ты… кому это сказал! — качнулся вперед долговязый коротко стриженный парень с тяжелой, как у питекантропа, челюстью. Длинные руки его свисали вдоль туловища совсем по-обезьяньи, пальцы доставали до самых голенищ грязнейших кирзачей. Правая кисть нырнула в сапог и извлекла здоровенный грубо сделанный «свинорез» с клинком сантиметра три в ширину и добрых двадцать в длину. В предутреннем свете я почему-то особо ясно разглядел, что лезвие все покрыто мелкими язвочками каверн. Питекантроп махнул ножом в мою сторону, стараясь скорее пугнуть, чем задеть. Я отшагнул вбок, как бы невзначай оттирая тяжеленным рюкзаком одного из местных, которые, кажется, пытались взять нас в полукольцо и прижать к стене какой-то станционной будки. Хорошая вещь пряжка-самосброс. И я молодец, поставил их не только на поясной ремень рюкзака, но и на лямки, хотя там традиционно обходятся обычными трехщелевками. Сейчас пояс, к счастью, застегнут не был, а лямки отщелкнулись в полсекунды.

Тяжеленный мешок рухнул прямо на ноги щуплому низкорослому пареньку со злым желтым лицом. Будь я один, наверное, просто попытался бы дать деру — хотя бы разорвать дистанцию, а там по обстоятельствам. Увы, я, несмотря на неплохую подготовку, терпеть не могу драться. Даже зная, что могу надавать по ушам противнику и что он это более чем заслужил. Психологическая атмосфера кулачного выяснения отношений действует на меня самым нехорошим образом. В детстве и даже подростком во время драки я начинал банально реветь. От ощущения какой-то вселенской несправедливости, что ли, обиды на мир за его агрессивность, за то, что кто-то может хотеть побить меня, такого доброго и хорошего. Леша долго пытался «переключить» меня: мол, драка — это такая работа, не более. Видимо, придется теперь переключаться самому и работать. За себя и, возможно, за того парня.