Александр Дюма, Поль Махалин

Крестник Арамиса

Часть первая

ПОСЛЕДНИЙ

ИЗ ЧЕТЫРЕХ МУШКЕТЕРОВ

I 

ВЛАДЕЛЕЦ ЭРБЕЛЕТТОВ

На пути от Парижа до Бордо, среди плодородных земель и залитых солнцем равнин, над которыми слышится дыхание соседней Гаскони, где величаво шумят леса и горделиво трепещет озерная гладь, между Барбезье и Жонзаком в 1706 году возвышалось сооружение, походившее в равной степени и на мещанский дом, и на ферму, и на замок, но не бывшее ни тем, ни другим, ни третьим.

На мещанский дом строение походило внешним видом и устройством центральной части: прямо на низенькое крыльцо взгромоздился нижний этаж; над ним располагался второй и последний. Внизу были гостиная, столовая, кухни, а наверху — по две комнаты для хозяев и гостей и две каморки для слуг. Сходство с фермой обнаруживалось в наличии погреба, прачечных, крытого гумна, двора перед этими пристройками и огородов позади них. И наконец, конек на шиферной крыше, флюгеры и двадцатиметровая караульная башня, которая появлялась сразу же, как только свернешь за угол, придавали сооружению сходство с замком.

Барон Эспландиан де Жюссак, любивший затворничать здесь, предпочитал, чтобы его жилище называли не иначе как замком. И хотя соседи ему в этом не перечили — то ли по привычке, то ли из учтивости, а может быть, и не бескорыстно, — мы из зловредности никак не хотим с ним соглашаться.

Выходцы из Жюрансона, Жюссаки вначале жили только шпагой. Некогда разбойники, грабившие на дорогах в царствование Филиппа-Августа и Людовика VIII, возглавившие затем сторонников Филиппа Красивого и Карла V, они стали корнетами и лейтенантами при Франциске I и Генрихе II и капитанами при Карле IX и Беарнце.

Однако удача им изменила, и последнему отпрыску Жюссаков за участие в кампании, проводимой Ришелье по поручению Людовика XIII «для обеспечения безопасности королевской особы и укрепления порядка в государстве», было присвоено лишь незначительное воинское звание.

Бригадир де Жюссак всей душой был предан кардиналу, ради него он дважды рисковал жизнью. Сначала в Париже ловким ударом шпаги ему пронзили грудь в одном из поединков между гвардейцами кардинала и мушкетерами его величества, а потом под Ла-Рошелью ядро фальконета раздробило ему плечо при препровождении в окопы этой важной церковной особы, пожелавшей добавить лавры военного предводителя к славе государственного деятеля.

Получив эту последнюю затрещину, бригадир удостоился чести услышать обещание, что по его выздоровлении ему пожалуют звание лейтенанта.

К несчастью, истина — и не раз подтверждавшаяся — в том, что, чем длиннее рука, тем короче память. Ришелье совершенно забыл своего верного слугу, а тот был слишком горд, чтобы напоминать о себе. Роль просителя претила ему.

Потом кардинал умер, умер и король, пришел новый правитель, и появилась новая столица. Людовик XIV не мог простить Парижу, что тот оттолкнул его, совсем еще ребенка, от своей груди в бурные дни Фронды. Став властителем, он с наслаждением мстил и людям и вещам, затем породил Версаль, дабы в наказание лишить старый мятежный Лувр своего высочайшего присутствия.

Эспландиан де Жюссак понял тогда, что прошло время героических битв, великих кампаний и преданных, как бульдоги, слуг, обладавших слепой храбростью, которым зоркие их глаза, казалось, были даны затем только, чтобы улавливать малейшие признаки недовольства на лице хозяина, и затем твердой рукой карать тех, кто это недовольство вызвал.

Прошло время Бесмов, Мореверов, Луаньяков, Витри, Тревилей. Молодому монарху теперь угодны Сент-Эньяны, Данжо, Бонсерады, Лафейяды.

Экс-бригадир был отнюдь не из числа дамских угодников, мастеров на комплименты и поклоны. Шпагу, чья позолота уже была съедена ржавчиной, он повесил на гвоздь и женился на местной девушке, дочери судейского крючкотвора, которая желала стать баронессой и имела приданым вотчину Эрбелетты и некоторую сумму денег.

Не имело смысла со столь скромными возможностями искать успеха при дворе.

Поначалу наш дворянин отказался подражать мелкопоместным соседям, тем, которые, скрывая оскорбленное самолюбие под видом дурного настроения, вопили на всю округу, что если они не требуют местечка при дворе, то только потому, что государь слишком виноват перед ними. И поскольку все они пели одну и ту же песню, то им пришлось сделать вид, что они верят друг другу.

Но вот и Эспландиан заговорил в голос с остальными и кончил тем, что внушил себе, будто дуется на короля и Версаль.

Однако с течением времени некий отблеск ослепительного света, сосредоточенного при дворе, пал и на него, — до его замка доносились слабые отзвуки балетов Люлли, музыка стихов Расина, Мольера, Лафонтена и Буало, знаменитые канонады, утвердившие славу наших армий во Фландрии, Франш-Конте, по ту сторону Альп и на Рейне.

Он услышал о великих победах и великих поражениях, о возвышении Кольбера и падении Фуке.

Имена Фонтанж, Лавальер, Монтеспан, Ментенон так и звенели у него в ушах. Но ничто не могло сокрушить провинциальных привычек де Жюссака, состоявших главным образом в том, чтобы хорошо есть, еще лучше выпивать, выбивать доход из своих земель, а то время, что он не проводил за столом, в поле или в постели, посвящать охоте.

В момент знакомства с читателем нашему герою уже перевалило за девяносто. Его супруга, баронесса, давно умерла, оставив ему сына, — соседи из почтения называли юношу господином баронетом, хотя согласно аристократической иерархии он имел право лишь на титул шевалье, который мы ему и присвоим, не имея, в отличие от друзей его отца, никаких оснований льстить ему.

Старый де Жюссак держался еще твердо и прямо, когда его не мучила подагра. Это был крупный старик с мощной грудью, широкими плечами, массивным лысым черепом цвета кирпича и буйно пылающими щеками, привыкший жить на свежем воздухе и позволявший себе раблезианское поклонение богине-бутылочке.

Густые черные брови барона, нетронутые сединой, нависали тенью над глазами — лета, однако, не погасили в них живости, они так и сверкали огнем среди бурых морщин. Усы и борода, подобно изображаемым в старинных романах на лицах воинов-победителей, топорщились вокруг алчно разверстого рта. Плотный двойной подбородок соединял с тучной шеей лицо старого вояки (или деревенского Бахуса), которое отнюдь не являло рыцаря без страха и упрека и ни в малой степени не отражало преданности и благородства Жанны д'Арк, изгоняющей Генриха VI из Франции.

Что касается баронета, то бишь шевалье, Элиона де Жюссака, законного наследника вотчины Эрбелетты, то ему только что исполнилось девятнадцать. Он обожал отца, тот отвечал взаимностью. Когда старик смотрел на сына, лицо его, мрачное от морщин, словно покрытое тучами, оживлялось заботой и тревогой, и выражение нежности и умиления смягчало суровые черты… Самые разнообразные чувства волновали старого сеньора. Он то начинал скрести затылок, то щипал ухо, то чесал нос или тер подбородок, спрашивая себя: «Дьявольщина, что же мне делать с этим большим мальчуганом?»

Больше всего сеньор де Жюссак любил проводить время в нижнем этаже башни, о которой уже упоминалось в наших записках. Там мы его и найдем, в широком кресле-качалке, возле большого увитого плющом окна, выходящего на парадный двор.

Хотя уже почти столетний старик, этот неутомимый Немврод, при любых обстоятельствах, во всякое время года был одет так, будто собирался затравить оленя, загнать кабана, застрелить волка или поднять лисицу.

Сегодня, как, впрочем, и во все другие дни, на нем был просторный замшевый плащ, местами протершийся и почерневший от портупеи, и панталоны из толстого бурого сукна, скроенные по моде прошлого столетия. Серая полотняная рубашка, обтягивающая довольно выпуклый живот, выглядывала из-под плаща, украшенного кожаным поясом со стальной пряжкой. На столе лежала фетровая шляпа, выгоревшая на солнце и неоднократно омытая дождями, а рядом — хлыст, охотничий рог, нож и замшевые перчатки с широкими отворотами. Казалось, ревностный охотник сейчас помчится верхом в лес; вот только шерстяное одеяло, в которое были закутаны его ноги, и пирамида подушек под ними, свидетельствовали о том, что подагра удержит его дома.

Владелец Эрбелеттов, впрочем, научился относиться к болезни с философским терпением. Страдания не мешали ему завтракать с отменным аппетитом, и теперь наступило между приступами время послеобеденного сна, когда лицо старика не выражало ничего, кроме удовлетворения от легкого приема пищи.

Было начало июня. Колокола в селениях, рассыпанных по долине, звали к обедне. Стоял изнуряющий зной. В Эрбелеттах еще отдыхали. Скотник, пастух и четыре мальчишки-пахаря с утра работали в поле, управляющий Требюсьен отлучился по поручению юного хозяина; и если бы не Маргай, служанка, выполнявшая всю домашнюю работу, а в настоящий момент мывшая посуду, мурлыча себе под нос народную песенку, если бы не лошадь, чей топот слышался на конюшне, не голуби, ворковавшие на крыше хлева, не куры, клевавшие что-то на «парадном дворе», не утки, с кряканьем возившиеся в канавках, замок походил бы на дворец Спящей Красавицы, о котором Перро только что написал красивую сказку.