— Лизо, мы каждый год ездим в Матвеевку верхом. На сухом ручье дорога кончается.

— Но твой экипаж, он вообще-то цел?

Коренастый недовольно двинул бровью. Он сообразил, куда клонит собеседник.

— Там все нормально. Только краску сбили да немного ось.

— Что ось?

— Расшатало ось. За полчаса отремонтировали.

— А, ну хвала тёмному пламени. Значит, с экипажем все в порядке?

— Всё в порядке с моим экипажем, всё в полном порядке. А в Матвеевку мы с тобой и в прошлый раз ездили верхом, и в позапрошлый. И в следующий раз поедем верхом тоже, потому как дорога тут плохая и тряская, и мост сносит на каждом паводке, так что приходится вброд переезжать.

— Я полностью согласен с тобой, Грач, — невозмутимо ответил худощавый спутник. — Я рад, что ты не боишься ездить в карете, как можно было бы предположить.

— Из чего это можно было бы такой бред предположить?

— Ну, из недавнего эпизода, разумеется. Парнишка здорово тебя отшил.

Коренастый натянул поводья, и конь его, всхрапнув, остановился.

— Что ты имеешь в виду?

— Просто радуюсь, что при нас не было дам. Ты всегда такой важный при дамах.

— Отстань, Лизо. Неужели ты считаешь, что я буду всерьез связываться со школяром?

— Да что ты, что ты… Наоборот, я вижу, ты проявил разумную осторожность. Он ведь будущий маг и волшебник…

— Лизо, ты меня не заведешь. Я сделал то, что должен был сделать.

— О да. — Его собеседник восхищенно прищелкнул пальцами. — Ты начистил морду этому простолюдину. Я, разумеется, говорю про кучера. Ты его побил. Руками по лицу. Ты справился с ним один на один и без всякой помощи. Но потом выскочил этот школяр и начал кричать. Он так страшно кричал, я испугался. Хорошо, что ты держал ситуацию под контролем.

— Отстань, Лизо. Мальчишка ни в чем не виноват.

— Разумеется. В тебе заговорило врожденное благородство. Твое потрясающее чувство справедливости. Хорошо, что он не дал тебе пощечину — а то бы ты уверовал в секту Христа и подставил другую щеку.

Рука Грача непроизвольно дернулась к рапире, но тут же остановилась.

— Неужели ты думаешь, что я действительно его испугался?

— Я думаю, что ты позволил этому быдлу говорить с тобой на равных. Более того, ты позволил на себя кричать.

— Он лишь чуть-чуть повысил голос. И потом, он же был прав. Лизо, почему ты всегда хочешь чьей-то смерти?

— Потому что так велит наш закон.

Чёрный всадник снял руку с гарды клинка. Как пальцы снова скользнули на эфес, он и не заметил.

— Хорошо, что ты хочешь? Что я, по-твоему, должен сделать с пацаном?

— Убей его.

— Ты маньяк, Лизо. Его проступок заслуживает наказания, но это не обязательно должна быть смерть.

— Не забывай, ты тоже совершил проступок. Ты потерял лицо перед простолюдином.

— Никто из них не знает, кто я такой.

— Это не имеет значения. Я знаю, кто ты такой и как должно вести себя валчу в данной ситуации.

— Пацану и так досталось. Он вряд ли выживет, Лизо.

— Ты должен был его убить.

— Ты решил меня упрекнуть? Мы, может быть, будем драться?

— Мы не можем с тобой драться, и ты прекрасно знаешь почему. Кроме того, любой исход такого поединка был бы в пользу наглого сопляка, так что это глупо дважды.

— Что ты предлагаешь?

— Убей его.

Коренастый, видимо, взял себя в руки и снова тронул коня.

— Я не имею права на поединок.

— К чему тебе поединок? Просто убей его. — Лизо повернул на пальце кольцо, любуясь крупным рубином.

— Ладно. — Коренастый пожал плечами. — В конце концов, спорить особо не о чем.

Худощавый удовлетворенно кивнул.

— Итак?

— Что? — Грач явно притворялся, что не понял.

— Неделя? Две недели? Три?

— Мы же в Матвеевку едем. К чему спешка? Пусть будет полный лунный месяц.

— Я приму на себя его смерть.

Мимо школяра, важно покачивая перьями парадного плюмажа, проехал рыцарь. Самодовольное лицо лоснилось от сознания своей бескорыстности. Такому в руки попадись — хуже стражников, даром что Башни призывают служить только добру и справедливости. Добро, по понятиям рыцарей, нуждается в защите. Оно в световой броне и всегда бьёт первым.

Тарас ещё раз отряхнул одежду, стараясь придать себе максимально законопослушный вид. Этот кабан раскормленный на своей службе добру столько беды наделает, хуже татя ночного…

Рыцарей Тарас ненавидел. Вот и сейчас подкатило — чёрной кровью к глазам — ударить, плюхой с лошади сшибить, свалить в придорожную пыль, ногами забрало в харю вплющить… Отметелил бы легко. У рыцарей нет специальных оберегов, как у городской стражи, ежели одного, да со спины… По-подлому… И пусть до утра лежит, а панцирь световой продать — он дорогущий… Вот только ведуны магистрата… Уже завтра к вечеру на дыбе придется подлинную да подноготную рассказывать. Ту самую, что на растяжке, да под ногтями… Которые, между прочим, пойдут этому уроду в компенсацию. Да и не сделал ему этот парень ничего плохого… В общем, ничего пока не сделал… Так что…

Пусть едет, тварь.

Тарас передернулся, а рыцарь, мощный громила на такой же мощной лошади, спокойно проехал дальше, не подозревая о клокочущих чувствах прохожего школяра.

Шло это из глубины, от самого сердца, и объяснение тому было до крайности простым. Тарас и сам его понимал, это объяснение, но понимание ничего не отменяло. Так искусанный в детстве собакой человек может всю жизнь до обморока пугаться каждой мелкой шавки. Башню рыцарей не особенно жаловали в городе — никто не любит узду, — но Башня поддерживала порядок, а идеальной справедливости, как горизонта, никому и никогда не достичь…

У Тараса не было к рыцарям обычной неприязни. Это было другое, лютое чувство.

Смеркалось.

Здешняя дорога идиллической не была. Скверная проселочная грунтовка. Чаще встречались колдобины, промоины, стволы упавших деревьев перегораживали путь. Их даже не оттаскивали в сторону, местные телеги предпочитали лепить завороты, объезжая препятствия по кривой.

Дорогой не занимались уже лет десять, и причина тому была обыкновенной — соединяла она малые волостные села, и, соответственно, на неё никогда не находилось денег.

Торговцы, однако, здесь иногда проезжали. Приходилось брать специальных носильщиков, вытягивать застрявшие в грязи подводы, так что сами купцы уже поговаривали о том, что неплохо бы скинуться, да и вычистить, вымостить её наконец. Или хотя бы прогатить некоторые самые топкие участки… Вот уже год, как об этом говорили.

Четыре забранных в железо охранника с волчьими хвостами на шапках, три телеги, тяжело груженные товаром, носильщики с поклажей и купец со своей спутницей — небольшой караван медленно двигался по темнеющему лесу. Ветки деревьев нависали всё ниже, гнус не давал вздохнуть, колею размыло осенними дождями, к тому же часто встречались родники. Ноги в тепле сохранили только всадники, пешие уже спокойно шли через лужи вброд, помогая лошадям, подталкивали телеги. Мужички топтались сбоку, каждый нес мешок с одинаковыми заплечными лямками. Сбоку идти проще, в колее стояла вода, да и повороты срезать удобнее по тропинке. Телеги явно замедляли движение, носильщики могли уйти далеко вперед, но не уходили, держась всё время рядом, чтобы в случае нужды быстро вытащить, приподнять застрявшее колесо.

Помогать лошадям приходилось часто.

Замыкал движение пятый охранник, совсем молодой парнишка с арбалетами, которыми он целил то в галку, то в ежа, благоразумно не спуская курок, но весело скалясь и бормоча себе под нос, как малые, играющие в войну дети. Судя по короткому «пух», он воображал свои арбалеты мушкетонами.

Охранник постарше, ежась внутри панциря, повернулся к купцу.

— Михалыч! Может, всё-таки привал разобьем? Засветло до Спас Угла уже не добраться.

— Привал у нас на месте будет.

Ехавший впереди охранник, которому, несмотря на броню, явно было неспокойно, тоже обернулся к хозяину:

— Шалят в этих краях ребяты, как бы нам на них впрямую не наехать.

— Всё могет быть, — меланхолично ответил Михалыч.

— Дык, может, это… Костер, да на ночь от греха. Стать тут…

— Ага. Шатры разбить, костер наладить… А вы вчетвером оборону вкруг возьмете. Митьку-то можно и вовсе не считать.

— Караул можно поставить… — неуверенно сказал охранник, которому, похоже, просто нравилось вести беседу.

Михалыч, широкоплечий купец с чёрной окладистой бородой, на минуту задумался, потом решительно помотал головой.

— Ты в прошлом карауле полночи продрых, не годится это. В Спас Угле отряд, скоро уже там будем. Не хрен было телегу в ручей переворачивать.

Охранник что-то буркнул про соскочившее колесо, но более перечить не решился. Молодая купчиха жалась к мужу, боязливо вглядываясь в нависающий ветвями сумрак. Купец успокаивающе погладил её плечо. Улучив момент, Михалыч расстегнул нарукавный кармашек, из которого торчал небольшой жезл с желтым колпачком.

Мужички возле телег тоже присмирели, движение сделалось более складным, даже лошади как будто ускорили шаг. У каждого холопа на поясе висел длинный нож, в руках топор либо обитая железом дубина, но чаще и чаще оглядывались они на лесные шорохи, и настойчиво, без понуканий хозяина, торопили коней.