Бенкендорф закрыл дело, покачал головой:

— Умно. — И, обратив свой взор на Бошняка, спросил:

— Готовы ли вы повиниться в делах ваших?

В повисшей тишине потрескивали свечи.

— Нет, ваше превосходительство, — ответил Бошняк. — Не готов.

Члены комиссии удивлённо переглянулись, поднялся лёгкий ропот. И только Бенкендорф, казалось, предвидел такой ответ.

— Мне необходимо свидетельство графа Витта, под чьим началом я служу, — закончил Бошняк.

Генерал-адъютант Чернышёв, ревностный приверженец холодного оружия и рукопашного боя, сидящий ближе всех к Бошняку, усмехнулся:

— Удивительно, господа, сколь велико среди заговорщиков желание иметь заступника.

Бенкендорф мягко взглянул на Бошняка.

— Для тех, кто не винится, наказание строже, — он будто произносил написанные для пьесы слова, которые успел выучить во время долгих и скучных допросов.

Бошняк молчал.

Бенкендорф кивнул плац-майору:

— Увести.

Плац-майор вытащил платок и, подойдя к Бошняку, принялся завязывать ему глаза. Допросная комната исчезла.

Затем снова были сырость улицы, скрип снега, серый свет, пробивающийся сквозь ткань повязки, и родной лязг запора.

Оставшись один, Бошняк вынул руку из кармана. От острой кромки оловянного ножа на ладони выступила кровь.

Лавр Петрович постучал в дверь покосившейся от старости избы. Дверь приоткрылась, из темноты выглянула засохшая старуха в чепце, с подозрением оглядела ищеек.

— Следственный пристав Переходов, — отрекомендовался Лавр Петрович. — Родительница покойного капитана Нелетова здесь проживает?

— Преставилась Пелагея Никитишна, — беззубо прошамкала старуха. — Не вынесла. Сыночек-от единственный был у ней, так она и того…

— Мне надобно мундир капитана осмотреть, — сказал Лавр Петрович. — В коем он смерть принял.

Старуха удивлённо захлопала глазами:

— Мундир-то всё одно худой. В спине дырка на дырке. Вот мы сжечь и того…

— Сожгли?!

Старуха растерялась:

— Акимыч вот только на задний двор снёс…

Лавр Петрович отстранил бабку, вошёл в избу, затопал по длинному коридору. Ищейки заспешили следом.

В избе пахло щами, деревом, лампадным маслом. Из каждого угла смотрели иконы. Свет с трудом пробивался через мутные окна, очерчивая контуры сруба, торчащие меж брёвен клочья мха. В одной из комнат на кровати лежали мужик с бабой. Мужик был низенький. Высокие сапоги капитана Нелетова были ему выше колен. Голый зад белел в полутьме. Из-за плеча мужика выглянула баба с распущенными космами. Увидев Лавра Петровича, натянула на мужика и на себя овчину.

— А ну вон пошли! — крикнул Лавр Петрович.

Мужик упал с кровати, направился на четвереньках к окну.

— Понаползли, нехристи! — Лавр Петрович пнул сунувшуюся под ноги курицу.

— Что ж, капитан дом с курями делил? — спросил пустоту первый ищейка.

— Цыц! — Лавр Петрович толкнул хлипкую дверь и вышел вместе с ищейками на задний двор. В лицо ударил жар пылающего костра. Трое слуг мутно посмотрели на пришельцев. Один из них, в заплатанном армяке на голое тело и подпоясанный капитанской саблей, пытался спрятать за пазухой полуштоф. Другой собирал и бросал в огонь раскиданные на снегу книги. Рядом с книгами лежал мундир с бордовыми пятнами на спине.

— Вот же отродье.

Лавр Петрович шагнул к огню.

Слуги испуганно расступились.

Лавр Петрович поднял мундир, вывернул карманы. Вышло, как он и предполагал: на землю выпал клочок бумаги. Лавр Петрович бросил мундир на снег, развернул записку.

— «Ты пел Маратовым жрецам…» — прочитал он. — Хм… Да что ж за горячка такая?

Солнце заливало Невский проспект. Сверкали стёклами экипажи, дорогие рысаки дробно били копытом. С храпом вылетал из их ноздрей светлый пар. Пушились шубы, горели лорнеты, ладони прикрывали розовые от весеннего мороза лица. Был третий час пополудни — излюбленное время прогулок, когда петербургский свет фланировал по левой стороне Невского проспекта от Мойки до Фонтанки.

В гуляющей толпе шли Каролина и граф Витт.

— Вам не кажется несколько безрассудным гулять в такой толпе, когда убийца может напасть на вас в любой момент? — спросила Каролина. — Можно было пойти хотя бы на Английскую набережную.

— Вы же хотели на Невский. Тем более, если не уехали, то следует быть на виду. Не дай бог, кто-то подумает, что вы прячетесь или чего-то боитесь.

Витт поклонился даме с собачкой на руках. На собачке были капор и лисья шубка.

Каролина держалась прямо. Лёгкой улыбкой встречала косые и восхищённые взгляды.

— Можно было снарядить охрану, — заметила она.

Витт посмотрел на неё с улыбкой.

— Неужели вы полагаете, что какие-то мужики справятся со злодеем лучше меня? — спросил он. — Да и с чего вы взяли, что убийца сейчас непременно появится? Я заметил, что он для своих дел предпочитает уединённые места, — не задерживая разговор, Витт поклонился графине Зубовой с дочерью. — Вечер. Ночь. Раннее утро…

В толпе гуляющих навстречу шёл юный кавалер с двумя зрелыми дамами под руку. Первая дама сказала:

— Regardez, comte Witt [Смотрите, граф Витт (фр.).].

Кавалер ответил:

— Sous le défunt empereur Alexandre, il vivait librement et ne déplaisait encore au souverain actuel [При покойном императоре Александре ему вольготно жилось. Новый государь его пока не жалует (фр.).]. — Кавалер смерил взглядом Каролину. — А она хороша.

— Вот он ею и хвастает, — высказалась вторая дама.

— Где же ему ещё хвастать? — подхватила первая. — На балы граф её не водит, понимает, что здесь не Одесса. Ici, l’usage n’est pas de s’afficher avec une maitresse polonaise dans le monde [Здесь не принято содержанок своих польских в свет выставлять (фр.).].

— Вчера я наконец удостоился аудиенции у государя, — сказал Витт.

— Что же сразу не сказали? — спросила Каролина.

— Странный разговор вышел. Он говорил о письме, в котором вы ходатайствуете о Бошняке.

У Каролины дрогнули пальцы. Витт крепче сжал её руку.

— Не стоит идти против меня, Каролина, — сказал он. — Я ваша защита. И слишком многое прощаю вам… И неизвестно, кого Александру Карловичу следует опасаться больше — мифического злодея, меня или ваших тайн.

За окном следственного кабинета командир муштровал взвод солдат. Сквозь закрытые окна слабо слышалось:

— На пле-е-чо! К но-о-ге! На пле-е-чо! К но-о-ге! Елисеев! Чего растопырился?! На пле-е-чо!

Перед Лавром Петровичем на полу лежал здоровенный мужик. Он мелко дрожал, глаза превратились в щёлки, губы — в красное месиво. В углу комнаты первый ищейка вытирал тряпицей тяжёлые от труда руки. Мужик тихо стонал, бормотал невнятицу.

Лавр Петрович взглянул на первого ищейку:

— Ну и кого это ты мне устроил?

— Соседи на него донесли, — ответил ищейка. — Сказали, что по всему убивец выходит.

Склонившись над мужиком, Лавр Петрович взял его за волосы, повернул к себе.

— Ладони представь. Да не дрожи ты.

Мужик протянул руки с раздробленными пальцами.

— Значит, всех порешил? — ласково проговорил Лавр Петрович.

Мужик тяжело дышал. Лавр Петрович взмахнул перед его лицом кинжалом. Мужик дёрнулся.

— Узнаёшь?

— Чаво?

— Кинжал-то, — сказал Лавр Петрович. — Твой?

Мужик не понимал.

— А мы сейчас его тебе по самую кромку в зад определим, — сказал Лавр Петрович.

— Не пытай меня больше, барин, — прохрипел мужик. — Всё скажу.

Лавр Петрович принялся неспешно расхаживать вокруг мужика, держа кинжал за лезвие и похлопывая ручкой по ладони.

— Ты им капитана Нелетова тыкал?

— Я, барин… Отчего же не тыкать? Вижу, идёт, значит, этот Налетов. Ну я и тыкнул. Запамятовал просто. А сейчас вспомнил. Вона, обмочился даже на радостях…

— Ничего, подотрём, — проговорил, усаживаясь за стол, Лавр Петрович. — Ну раз ты, голуба, всех порешил, то скажи мне тогда, что значит… — он взял наудачу одну из бумажек со стола, — «Ты пел Маратовым жрецам»?

— А-а-а!!! Ба-а-рин!!! — завыл мужик. — Помилосердствуй! Никаким мордатым я не пел!!!

Лавр Петрович просто глянул на первого ищейку:

— Вдарь ему ещё разок по сопатке и гони.

— Так повинился же, — сказал первый ищейка.

— Ви-но-о-ва-а-ат! — заголосил мужик.

Первый ищейка двинул мужику сапогом в живот. Тот охнул и затих.

Лавр Петрович потёр пальцами переносицу.

— Лапы у него чистые, — устало проговорил он. — Если б полковника Свиридова душил, то на ладонях порезы от струны остались бы.

За окном послышался крик форейтора:

— Посторони-и-ись!

К подъезду, еле уместившись во дворе полицейского участка, лихо подкатила запряжённая тройкой карета. Командир, солдат с оттопыренными ушами и метлой, взвод с интересом наблюдали за экипажем. Дверь кареты распахнулась. Выглянула Каролина, обратилась в пустоту:

— Любезный, кто здесь частным приставом?

Из подъезда уже летел частный пристав Охолопков, на ходу силясь застегнуть верхнюю пуговицу мундира:

— Частный пристав Охолопков… Денис… Николаевич.

Охолопков вытер руку о штаны, подал Каролине. Она не торопясь спустилась.

— В Москве-то мы завсегда так делали, — сказал первый ищейка. — Вешали на кого сподручней… Мужик вона какой крупный. Ему эти безобразия очень даже к лицу.

— Здесь тебе не Москва, — строго сказал Лавр Петрович. — Мне за ваши художества там отвечать!

Он многозначительно ткнул пальцем в засиженный мухами потолок и вздохнул: