Сумароков на мгновение задумался.

— У меня есть кое-что для вас, Константин. После смерти Петра Великого его архив был… ммм… разобран на части приближёнными. Что-то пропало с концами, что-то осело в Петербургской академии наук.

— И?

— Кое-что забрали члены ложи «Молчаливость». — По его губам скользнула улыбка. — Пожалуй, самое интересное.

Ах да, я и забыл, что наш милейший старичок масон. Интересно, что же они такое уволокли из архивов Петра?

— Но ложа «Молчаливость» распалась, — Сумароков вздохнул, — и эти бумаги совершенно случайно, разумеется, оказались у меня.

Верю, верю, что «случайно». Кому ещё интересоваться архивами, как не археологу? Наверняка припрятал у себя всё что можно, чтобы покопаться в бумагах и найти что-то важное. Но, похоже, не нашёл там ничего интересного.

— Если вы отправитесь со мной, я немедленно отдам вам эти бумаги.

Ого, он ещё и с собой их возит! Хитрый старик сразу рассчитывал ими расплатиться. Вот только зачем они мне?

Сумароков уловил мой скепсис. Встал, достал из-за пазухи лист и подскочил ко мне.

— Вот, взгляните, Константин Платонович. Решите сами, насколько ценный архив вам предлагаю.

Я взял пожелтевшую бумагу и с сомнением развернул.

А-а-а! Чуть не заорав, я постарался усилием воли унять дрожь в пальцах. Не может быть! Утерянные Печати Восточной традиции. Те самые, что приписывают моему тёзке — римскому императору Константину. Говорят, именно этими Печатями он победил в битве у Мульвийского моста. Впрочем, это всё байки, но Печати-то вот они! Примерное их начертание было известно, только без важных деталей. Неужели оригинал? Или искусная, ничего не стоящая подделка? Пока узнать было невозможно — лист был обрезан ровно на половине.

— Это что-то из деланной магии, — Сумароков подмигнул мне. — Я ничего в этом не смыслю, а вам может быть любопытно.

— Может быть как историческая забавность.

Я демонстративно повертел листок и вернул его Сумарокову.

— Вы… — старичок скис.

— Поеду с вами и помогу. Не ради ваших бумаг, Василий Петрович. Эпидемия унесёт много жизней, и я обязан сделать всё что могу.

— Константин Платонович, — он схватил мою руку и принялся трясти, — я вам очень признателен! Очень! Вы себе не представляете, как облегчите мою ношу.

— А бумаги, — вредным голосом проскрипела княгиня, — всё-таки отдай, раз обещал.

— Конечно-конечно! Обещал — сделаю.

Марья Алексевна незаметно подмигнула мне. Она уловила мой интерес и подыграла. Замечательная женщина! Если бы не музицирование на арфе по ночам, так вовсе была бы святая.

* * *

Выехали мы через два часа. Во-первых, Настасья Филипповна и Таня коллективно собирали мои вещи. И чуть не переругались, сколько чего мне потребуется в дорогу. Во-вторых, я вызвал Семёна Камбова и приказал опричникам организовать карантин в деревнях и патруль по южной границе поместья. Если увидят людей, ведущих себя странно — стрелять не приближаясь, а трупы сжигать издалека. А по дороге на Меленки поставить заставу и тоже никого не пускать, кроме меня, естественно.

Детей, учащихся в школе, я приказал оставить в усадьбе до окончания эпидемии. Пусть занимаются, помогают в мастерской и отдыхают от домашних дел.

— В моей карете поедешь, — подошла ко мне Марья Алексевна, — её как раз на полозья переставили.

— Зачем? Я верхом…

— Холодно там верхами скакать, — строго заявила княгиня. — А ночевать по грязным избам будешь? Нет уж, будь добр, езжай как положено. И заночевать где будет, и чаю попить, ежели замёрзнешь. И не спорь! А то сейчас поругаюсь с Сумароковым, совсем дома останешься.

Я глубоко вдохнул, досчитал до десяти и согласился. Спорить со старой княгиней — всё равно что лбом стену прошибать.

Так мы и поехали: я с Кижом в карете, как царь, остальные верхом. Через двадцать минут Сумароков остановил нашу процессию и попросился ко мне. Что ж, я не стал отказывать старичку. А он сразу же вручил мне шкатулку с бумагами и сел пить чай. Я поблагодарил его, убрал архив подальше, будто он мне неинтересен, и тоже взял чашку.

* * *

Вечер ещё не наступил, а улицы Меленок были пустынные.

— Здесь заражённых ещё нет, — пояснил Сумароков, — но я объявил полный карантин. Запретил выходить из дома под страхом тюрьмы и штрафа в десять рублей. Ничего, неделю-другую посидят, запасы у всех есть, займутся полезным чем-нибудь.

Я пожал плечами — карантин так карантин, его дело.

— Вы поставили кордон на дороге в Касимов?

— Да, конечно, первым делом.

— Съездим туда?

Сумароков кивнул.

— Я думал завтра утром, но если вам интересно, то пожалуйста.

Кордон представлял собой перегороженную на всю ширину дорогу. Деревянные колья связывались в виде ежей и соединялись вместе, чтобы получилась эдакая противомертвячная линия. За ней была собрана баррикада из телег, мешков с землёй и всякого хлама.

Чуть в стороне стоял наскоро сколоченный сарай, где у железной печки грелись солдаты. Как их здесь называют, инвалиды — ещё крепкие дядьки лет под пятьдесят, ветераны давних походов, уже негодные к строевой службе. Командовал ими седой майор с жёлтыми прокуренными усами.

— Происшествий во время моего дежурства не было! — чуть насмешливо доложил он Сумарокову. — Разрешите убыть для ночёвки!

— Перестань, Макар Петрович, — махнул на него старичок, — и без твоих шуточек тошно. Никого не было? Ни одного купчишки?

— Нет, Василий Петрович, — майор покачал головой, — хотя обычно их здесь по десятку в час едет.

— Совсем, видать, плохо в Касимове, — Сумароков выпятил нижнюю губу. — Или прислали туда кого, и он тоже карантин ввёл.

Я вполуха слушал их разговор и смотрел на дорогу. В первых сумерках падал снег, становившийся всё гуще и гуще. И там, в этой белой каше, мне мерещились смутные тени. Будто таились в ней люди, боящиеся подойти к кордону.

Несколько раз моргнув, я с удивлением заметил, что одна из теней двигается к нам. Только странная тень, подсвеченная голубоватым неоновым светом. Игра воображения? Иллюзия?

— Василий Петрович, можно вас на минутку? Посмотрите вот туда. Это мне мерещится или что-то такое светится?

Сумароков прищурился, тоже моргнул и побледнел.

— Ходячий, — одними губами выговорил старичок, — это ходячий.

Тень обрела плоть. Из снегопада на рогатки медленно шёл мужик — без шапки, в расхристанном порванном армяке. Особенно меня поразили ноги: правая обута в лапоть, а левая совершенно голая. Мне не стоило труда рассмотреть — пальцы на этой ноге давно превратились в лёд, покрывшись инеем. Действительно мертвец, самый настоящий. И в отличие от того же Кижа, стоящего рядом, светящийся голубым светом.

Глава 3

Кудрино

Справа послышался сдавленный хрип, будто какой-то силач душил льва. Я обернулся — Киж расширенными глазами смотрел на приближающегося мертвеца и рычал горлом.

— Уйди, — резко бросил я ему.

Он повернулся ко мне всем корпусом. Взгляд у мёртвого поручика был бешеный, словно у впавшего в боевую ярость берсерка.

— Константин…

— Уйди, Дима. К карете, не то задену.

Киж дёрнул головой, собираясь возразить. Но тут же почувствовал, как во мне просыпается Анубис. Не добрый Талант-шутник, не задорный весельчак-сожитель в моей груди, а бессердечный демон. Или нет, скорее, тот самый страшный египетский бог, чьё имя я ему случайно подарил. Медленно, громадным левиафаном из глубин океана, Анубис раздвигал слои эфира. Мне даже стало страшно от мощи, внезапно обнаруженной им.

Не говоря ни слова, Киж развернулся на каблуках и не оглядываясь пошел к карете.

— Константин Платонович, надо что-то делать! — сдавленно просипел Сумароков, ещё не ощутивший пробуждение моего Таланта. — Он приближается!

До светящегося мертвеца было шагов тридцать.

— Василий Петрович, уйдите подальше, чтобы вас не зацепило.

— Нет, нет, — он яростно замотал головой, — я никуда не уйду!

У меня не было времени и желания с ним спорить. Анубис приготовился к удару, и мне оставалось только направить силу.

В шагах пяти громыхнул выстрел. Кто-то из солдат не выдержал и пальнул в мертвеца. Пуля с громким шлепком ударила ходячего в грудь, но тот даже не пошатнулся, продолжая двигаться вперёд.

— Уберите солдат, мешают.

Я бросил Сумарокову приказ и стал медленно поднимать вытянутую руку. От плеча до ладони гудела басом приготовленная стрела эфира. А я словно натягивал невидимый лук, готовый спустить тетиву. В этот момент я чувствовал себя Одиссеем перед выстрелом через двенадцать колец. Если получится, загадал я сам себе, значит, и с эпидемией разберусь.

— Хррр!

Мертвец был уже в двадцати шагах и захрипел, глядя мне в глаза. Нет, это уже не человек, а чудовище, я точно это видел. Сумароков ошибался — ходячий целенаправленно шёл на баррикады, привлечённый теплом. Ему было холодно, и он жаждал отнять у живых это богатство.

— Всему своё время, и время всякой вещи под небом. — Слова сами появились на языке. — Время рождаться, и время умирать. Сейчас оно пришло к тебе.

Анубис раскрыл пасть и завыл, как собака на могиле. Пробирая холодом до самых костей и заставляя зажимать уши. Стрела эфира сорвалась с тетивы и полетела в цель, видимая даже взгляду обычных людей.