— Между Дублином и самой западной точкой России — чуть больше одной тысячи. Но знаешь, дядя… Я же был на той эскадре, что русские побили. И после множества приключений…

— Значит, ты с ними? Не бойся, я ничего никому не скажу — у меня язык не развязывается даже у пьяного.

— Мне поручили передать нашим, что Россия готова помочь, если понадобится. Но для этого нужно, чтобы ирландцы сами этого захотели. И — на этом настаивали русские — чтобы после нашей победы никто не был обижен, ни католики, ни протестанты.

— А зачем это русским?

— Конечно, Англия им сделала столько зла, что ослабить ее в их интересах. Но это далеко не единственная причина. Ты знаешь, русские часто вступаются за слабых. Ведь для них главное — справедливость.

— Хорошо, если это так. Ладно, я расскажу об этом… некоторым людям. Приходи завтра с утра в «Герб Букингемов» на улице Петти-Франс — знаешь, где это?

— Не знаю, но найду.

— Это в районе Уайтхолл. Пусть ты будешь одет так, как сегодня. А ему я велю надеть берет и клетчатый пиджак. Имей в виду, он не выглядит как ирландец, скорее шотландец с острова Харрис.

— Мне в тот район нужно будет по… другому делу. Если твой человек увидит, что я не один, пусть не подходит. В таком случае я буду по тому же адресу в то же время послезавтра.

— Хорошо.

В моих планах было зайти в этот паб, а потом попробовать разузнать, где находится особняк этого проклятого Кэри. Я услышал, как кто-то входит в паб, и приготовился. Но вместо лжешотландца я увидел опротивевшую физиономию моего проклятого начальника по Ревелю и Мемелю.

31 июля 1801 года. Лондон. Улица Петти-Франс, паб «Герб Букингемов». Чарльз Джон Кэри, 9-й виконт Фольклендский, в расстройстве чувств

Да, ужас на лице МакКриди — или это была просто растерянность? — дорогого стоил. Но уже через секунду он мне кивнул:

— Ну что ж, рад вас видеть, виконт.

— Не находишь ли ты, что нам стоит поговорить?

— О чем, если не секрет?

— Не здесь.

Я подозвал к себе бармена и спросил:

— Уважаемый, у вас есть отдельные кабинеты?

— Найдется. Шиллинг с половиной в час, включая хлеб, сыр и полугаллоновый кувшин пива.

Это, конечно, было дорого, но я решил, что игра стоит свеч — ведь не искать же что-нибудь поблизости, тем более что МакКриди мог и сбежать. И я кивнул:

— Ведите нас с… приятелем.

И я протянул ему три шиллинга за два часа.

По дороге к лестнице мы практически столкнулись нос к носу с каким-то человеком в шотландском твидовом пиджаке и такой же кепке. Да, мой предок когда-то получил от короля Джеймса титул виконта Фольклендского и стал пэром Шотландии, но шотландской крови у него не было, а сам он был из вполне английского Хертфордшира. И если к равнинным шотландцам я отношусь нормально, то горцев, особенно шотландцев с Гебридских островов, я недолюбливаю. А твид делают именно на этих островах, и, скорее всего, этот тип тоже был оттуда.

Кабинет был выдержан в классическом английском стиле — темные деревянные панели по стенам, высокие напольные часы, огромный дубовый стол с полудюжиной таких же стульев вокруг него. Не самых удобных, конечно, все-таки и русские, и немцы, и французы делают мебель получше, но что есть в старой доброй Англии, то есть.

Через минуту бармен принес кувшин пива — оно оказалось неплохим — и тарелку с хлебом и сыром, после чего сказал:

— Я наведаюсь через час и принесу еще пива и закуски. Или вы хотите уже сейчас?

— Давай сейчас.

Еще через минуту у нас на столе стоял еще один кувшин пива и еще одна тарелка с хлебом и на сей раз ростбифом, после чего бармен вышел, прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь. Я запер ее на засов, после чего посмотрел на МакКриди и спросил его:

— Я правильно понял, что именно ты являешься причиной того, что все мои планы пошли прахом?

— А с чего вы это взяли? — спросил тот наглым тоном. — Я служил вам верой и правдой, а вы меня бросили на растерзание прусским жандармам.

— Тогда объясни мне, каким образом ты сумел так быстро выйти из их тюрьмы. И, кстати, что ты делаешь здесь?

— Насчет последнего все очень просто — вы же сами мне сказали, что, если мы разлучимся по той или иной причине, мне нужно приехать по адресу на Фладьер-стрит и попросить кого-нибудь из людей Дженкинсона, упомянув, что я работаю на вас.

Все это вполне могло быть, и я бы, может, и поверил бы этому пройдохе, если бы не вспомнил выражение его лица, когда он увидел меня. И потому я лишь усмехнулся:

— Понятно. Значит, ты приехал, чтобы втереться в доверие, пользуясь моим именем.

— С чего вы это взяли?

— А вот с чего. Ко мне ты попал, когда ты якобы бежал из башни-тюрьмы в Ревеле. Заметь, ты один, больше никому не удалось бежать.

— Положим, — нагло усмехнулся проклятый ирландец.

— Потом кто-то, судя по всему, доложил русским о наших планах — и о наших людях на мызе в Ревеле. И нам еле-еле удалось бежать.

— Это тоже лишь ваши умозаключения.

— В Мемеле нас неожиданно стала искать полиция. Кто-то сообщил им о нас.

— Скорее всего, это произошло из-за того, что какой-то лейтенант с английского корабля обозвал О‘Нила «Керриман». И после этого люди с корабля устроили такое, что пруссаки не могли не вмешаться.

— Допустим. Но вот потом в Кёнигсберге кое-кому стало известно про наши планы, пусть и не обо всех.

— Меня там уже не было.

— Но ты мог услышать и дать знать пруссакам. Ну или русским. А вот после этого все, что мы делали, увенчивалось успехом. Да и… — я вдруг остановился, настолько меня потрясла новая мысль. — Не ты ли был там, в Петербурге, когда я… встречался с Беннигсеном?

— Дорогой мой виконт, — вдруг тон моего визави стал намного более развязным. — Может, и нет, а может, и да. Ну и что из этого?

— То есть как это «ну и что»? — Я даже поперхнулся от такой наглости.

— Положим, вы сдадите меня вашему Дженкинсону и обвините меня в пособничестве русским. Но в таком случае многим сразу станет ясно, что вы пригрели на груди змею, и ваша карьера в Форин-офис на этом и закончится. Кроме того, моя якобы измена так до конца и не доказана, так что и вас самого начнут подозревать. И вам прямая дорога на плаху, а то и в петлю, если король Георг сочтет ваше предательство достаточно мерзким. А он может так решить, вы это прекрасно знаете.

Я внимательно обдумал сказанное и понял, что проклятый ирландец во многом прав — в том числе и то, что Дженкинсон, после того разговора, вполне может поверить МакКриди, или как там его на самом деле, а не мне. Более того, если он пойдет на прием к его величеству, то вполне возможно, что и в этом случае мне придется очень скверно. И я лишь уныло кивнул.

— И что же ты от меня хочешь?

— Послезавтра я возвращаюсь во Францию. Если вы отправитесь со мной, я познакомлю вас с одним человеком. Мне поручено передать, что в случае, если вы с ним договоритесь, вам помогут добраться до Североамериканских Соединенных Штатов. И если они бы вас, возможно, выдали, когда Адамс был президентом, то теперь, при Джефферсоне, такого не случится.

— И ваш человек может это сделать.

— Эти люди слов на ветер не бросают.

— Один только вопрос. Этот человек — из тех «пятнистых»?

— Без комментариев, мой дорогой виконт.

31 июля 1801 года. Североамериканские Соединенные Штаты. Нью-Йорк. Джулиан Керриган, нашедший то, чего не искал

— Простите, — сказал я с непомерным удивлением, когда внезапно вынырнувший из темноты великан подпел мне. — Откуда вы знаете эту песню?

Ее нередко напевала моя любимая Ольга, когда дежурила в помещении, служившем ей лазаретом. Я ее еще спросил, что это за песня, и она мне разъяснила, что она написана во время Великой войны, и поет ее солдат, находящийся вдали от любимой семьи и тоскующий по жене и детям. Она перевела мне ее слова, как могла, конечно — я, однако, так и не понял, что такое провода, зачем и для чего они нужны, но расспрашивать Ольгу не стал. Но песня запала мне в душу, и, хоть слов я и не знаю, пою, как могу, мелодию — Господь наделил меня неплохим музыкальным слухом и довольно-таки приличным голосом.

— У нас все ее знали, — ответил мне гигант по-русски и криво усмехнулся. — Меня, кстати, зовут Иван, а по-английски Джон.

Я давно уже не имел возможности говорить по-русски, но сумел-таки произнести:

— А меня Джулиан. Только я говорю по-русски плохо. Можно, мы продолжим разговор по-английски?

— Конечно, — ответил тот с акцентом коренного обитателя Лонг-Айленда. Примерно так же разговаривали некоторые мои товарищи по несчастью, которых, как и меня, силой заставили служить во флоте проклятого британского величества. Один был из графства Нассау на Лонг-Айленде, другой из более восточного Саффолка.

— Вы… тоже из будущего?

— Из него самого, — тяжело вздохнул Иван. — А вы?

— Да нет, я здешний, из Южной Каролины. Но мне знаком кое-кто из ваших.

— Понятно, — снова вздохнул Иван. — Вы давно в Нью-Йорке?

— Только что прибыл. Ищу ночлег — одно место, где я надеялся переночевать, оказалось забито под завязку, а другое и вовсе закрылось.

— Пойдем ко мне. Заодно я вас накормлю, — усмехнулся тот.