Но постепенно всё утряслось. Благо француз и Щербатов занимались со мной не каждый день. Испанец начал давать мне более лёгкие упражнения, тренируя стойку и работу ног. Занятия давались мне тяжело, но я терпел. А потом боль начала уходить и на её место пришла просто тяжесть в натруженных конечностях.

И тут вдруг объявление Никиты Ивановича о предстоящем через пять дней приёме. При этом занятия никто не отменял. Но меня буквально атаковал портной с двумя помощниками. Оказывается, появиться на столь важном вечере в моей нынешней одежде — позор и урон чести. Вот и приходилось терпеть все эти примерки и ушивки, иногда прямо за очередным наставлением Панина.

— Государственное устройство Российской империи требует скорейшего реформирования, — вещал граф, а помощник портного в этот момент помогал мне надеть очередной камзол, — Само самодержавие является наиболее подходящей формой правления для нашей державы. Но определённые несуразности начинаются при работе коллегий и Сената. Часто исполнители воли Её Величества действуют врознь с законодателями. А ещё есть мелкие чиновники и губернские канцелярии, часто искажающие или не выполняющие указы. Иногда просто по глупости или незнанию. Но бывает и преднамеренное вредительство, вызванное корыстными запросами чернильных душ.

— Ай, — я чуть ли не подпрыгнул от боли в спине, меня неосторожно ткнул перепугавшийся подмастерье.

Панин тоже вздрогнул от неожиданности, а затем нехорошо посмотрел на бледного парня. Надо его спасть, а то ведь дадут розг или накажут иначе.

— Никита Иванович, а кто, по-вашему, мешает реформам? Вы и князь рассказывали, что при Петре Великом, происходили поистине грандиозные события. И они были вызваны необходимостью реформирования государства.

Граф аж расцвёл от удовольствия, позабыв о провинившемся портняжке. Данную тему он любил и после окончания уроков всегда спорил со Щербатовым. Я в их беседе пока ничего не понимал.

— В те временя дворянство, ещё не распустилось и не обленилось, — в устах сибарита Панина подобное заявление выглядело забавно, — Знать прекрасно понимала необходимость преобразований. Россия сильно отставала от своих врагов, потому реформы и имели успех. А сейчас мы почиваем на лаврах. Европа же не стоит на месте и продолжает развиваться. И преобразование в области управления государством не менее важно, нежели наличие сильной армии и флота.

Насколько я понял, Никита Иванович являлся завзятым поклонником Пруссии. По крайней мере, об этом ему пенял Михаил Михайлович. Нет, беседы и споры проходили вполне мирно. Ещё и на необычном языке с примесью непонятных мне выражений, латинских и французских слов. Позже я узнал, что подобный вариант споров принято называть пикировкой. Всё происходило чинно и благородно, но перемежаемое неожиданными уколами.

Князь журил своего собеседника за преклонение перед пруссаками, коих искренне недолюбливал. В свою очередь граф намекал на излишний консерватизм Щербатова, переходящий в мракобесие. Мол, зачем исступлённо ратовать за прежние порядки, свойственные русскому обществу, разрушенные при Петре Великом? Ведь никто не отрицает положительного влияние реформ брата моего прадеда. При нём Россия не только добилась весомых успехов на полях сражений, но и стала полноценной европейской державой. Михаил Михайлович с последним утверждением вроде соглашался, но в его поведении была толика неискренности.

Ещё оба вельможи ратовали за постепенное ограничение самодержавия. Панин больше напирал на обуздание чиновничьего произвола, способного похоронить любые благие начинания императрицы. По его мнению, нужно постепенно вводить парламентскую систему, но при этом сохранить весьма жёсткое государственное устройство. А в это самое собрание необходимо избирать представителей всех сословий. Также Никита Иванович попрекал Щербатова, являющего поклонником английского строя. По его мнению, нельзя допускать дополнительных вольностей для дворянства, передав им право определять политику. Всё может закончиться плохо и Россия быстро превратиться в одряхлевшую Польшу, которую сейчас не бьёт только ленивый. Михаил Михайлович в данном вопросе быстро терял свойственное ему спокойствие и ироничность, начиная с жаром отстаивать своё мнение. Мол, именно русское дворянство способно привести империю к подлинному величию и сразу пенял оппоненту за благоговение перед немцами.

Я тогда слушал обоих наставников внимательно и с удивлением. Весомая часть споров была мне непонятна, и приходилось переспрашивать. И оба вельможи с радостью посвящали неразумного в тонкости настроений русского общества. Заодно, оба вельможи часто обращались к историческим фактам, разъясняя мне события, происходившие много лет назад. Наверное, это были самые интересные уроки в моей жизни, после шутливых задачек Майора.

Одновременно с историей, я изучал личности современных правителей Европы, их ближайшее окружение и наиболее ярких представителей разных стран. Наставники любили философию и уделяли немало времени этому предмету. Особенно часто звучали имена Вольтера, Руссо, Монтескьё, де Мандевиля и Юма. Были ещё упоминания других англичан, французов и немцев. На мой вопрос, а есть ли известные и уважаемые философы русского происхождения, собеседники сразу ответить не смогли. Затем Щербатов упомянул Ломоносова, обозвав его мужиком. При этом, будучи русским державником, он отчего-то больше возмущался критике религии со стороны француза Вольтера. Подобные странности изрядно меня смущали. Мне казалось, что российские государственные мужи должны в первую очередь заботиться о внутренних делах, нежели словах какого-то иностранца. Но тогда я больше слушал и точно не был готов вступать в споры.

Через два дня после начала подобных бесед, мне стало понятно, что оба учителя старательно обходят стороной некоторые персоналии и даже целые временные отрезки. Они почти не упоминали правление моей бабушки и про прадеда с двоюродной прабабкой Софьей тоже молчали. Получались какие-то избирательные уроки. По их мнению, именно гений юного Петра перевернул Россию. А до него почитай ничего и не было. Но тогда я впитывал любые знания, будто губка, коей так удобно намыливать тело в бане. Это уже позже, изучив записки современников и исторические работы, я начал немного иначе оценивать деятельность великого реформатора.

Через несколько достаточно спокойных дней началась жуткая суета. Портные и слуги бегали, как ошпаренные. Занятия по арифметике и языкам изрядно сократили, зато увеличили изучение этикета и хороших манер. Даже обычно спокойный месье Поль, начал проявлять лёгкое нетерпение, переходящее в раздражение. Я же им не чурбан. И тоже стал понемногу дёргаться, в ожидании знаменательного события. О чём речь Панин не объяснял, только сказал, что на приёме будут присутствовать все знатные люди державы и иностранные послы.

Вместо того, чтобы следить за правильной осанкой или изучать, как верно обращаться к князю или простому дворянину, я бы лучше окунулся в свою любимую математику. Мы с Румовским как раз осторожно подобрались к евклидовой геометрии. По словам профессора, я неплохо разбираюсь в арифметике, что стало для него настоящим открытием. Вот он и решил проверить мои знания в более сложной области. Я не стал объяснять, что знаю гораздо больше и знаком с именем Декарта и не только. Но теперь придётся вести себя более осторожно. Степан Яковлевич — прекрасный человек и поглощён любимы делом. Но есть глава Тайной экспедиции, который может задать вполне разумный вопрос. А откуда наш арестант обладает познаниями в столь сложном предмете? Может, сволочь его на дыбу и хорошенько расспросить? Поэтому я лучше пройду заново основы, нежели вызову ненужные подозрения.

Благо испанца не касались никакие волнения, и даже моё настроение. Раз уж занятия должны состояться в шесть утра, то только тяжёлая травма или болезнь могут стать поводом для их отмены. Не удивлюсь, если дон Алонсо погонит меня бегать трусцой по зале даже с горячкой или несварением желудка. Второе для него даже предпочтительнее. Иногда мне кажется, что учитель фехтования получает удовольствие, мучая подопечного. Зато едкие замечания насчёт моей физической несостоятельности, перемежаемые непонятными испанскими выражениями, служили хорошим раздражителем. После очередной порции явно обидных слов у меня появлялись дополнительные силы. Стиснув зубы, я продолжал истязать своё тело, выполняя очередные приёмы. Зато в голове не оставалось никаких мыслей, кроме страха сломаться и упасть на пол без сил. Нет, подобного удовольствия я никому не предоставлю!

* * *

Наконец длинные и часто тёмные переходы закончились. Слуга, показывающий дорогу, отошёл в сторону, и я предстал перед Шешковским. Тот был одет в парадный мундир, но сохранял обычное выражение лица. То есть не проявлял никаких чувств и поглядывал на окружающих с едва заметной насмешкой. Придирчиво осмотрев мой наряд, Степан Иванович подал знак, двум лакеям. Оба мертвоглазых детины быстро испарились, хотя недавно дышали мне в спину. Я даже не успел испугаться, ибо подумал, что глава экспедиции дал приказ о новом аресте и заточении.