Но его брат, однако, на этом не остановился. «Уж если Комиссар считает, что крупные породы — немецкие овчарки или доберманы — могут создать у общественности неправильное впечатление, то почему бы не заменить их на менее агрессивных собак? Прекрасно подойдут, к примеру, пудели. Или таксы. Существует множество пород, которые не производят такого пугающего впечатления, как нынешние полицейские собаки».

Это reductio ad absurdum  [Reductio ad absurdum (лат.) — доведение до абсурда. Риторический прием, когда аргумент противника развивается до тех пор, пока не становится очевидным его абсурдность.] вызвало у многих улыбку, и, опять же, не только у гражданских.

— Не могут же полицейские силы постоянно ходить на цыпочках вокруг общественности, — обиженно заметил тогда Карл. — Либо мы — полицейские силы, либо какие-то консультанты. Так или иначе предполагается, что мы должны применять силу, и от этого никак не отвертеться.

Ульф вспомнил об этом, размышляя над словами Эрика. Да, кинологические службы были распущены, но у него было ощущение, что полицейские собаки все-таки где-то остались. Может, они теперь работают под прикрытием — например, в уголовной полиции… При этой исключительно нелепой мысли он улыбнулся.

— Тебя что-то щекочет? — спросила Анна.

Ульф посвятил ее в свои размышления.

— Я тут просто подумал, как полицейские собаки могут работать под прикрытием? Ну, в штатском. Они, должно быть, переодеваются кем-то еще? Например, кошками? Или, может, овцами, или козами, а потом как залают — и выдадут себя.

Анна только отмахнулась, но было видно, что мысль ее позабавила. Ей ужасно нравилось Ульфово чувство юмора и непредсказуемые полеты его фантазии. Большинство мужчин воспринимает все настолько буквально, — да и большинство женщин тоже, если уж на то пошло. Поэтому ее всегда радовало и удивляло, когда кто-то умудрялся разглядеть абсурд в самой прозаической ситуации. И у Ульфа это получалось, а вот Джо всегда воспринимал все исключительно серьезно.

И тут Ульф вспомнил.

— Аэропорт! — воскликнул он.

Карл поднял на него недоумевающий взгляд.

— Что насчет аэропорта?

— Мы все еще используем там собак. Ищейки. Я тут говорил недавно с одним инструктором.

Загадка, почему в отделе снабжения имеются поводки, была раскрыта, но ответа на вопрос, что им теперь делать с присланным поводком, так и не было. Анна напомнила коллегам об их плане саботировать систему.

— Отошлите его обратно, — сказала она.

— Да, — ответил Ульф. — Я так и сделаю. Приложу записку, что у нас, мол, создалось впечатление, будто в отделе имеется собака, но оно оказалось ложным.

— У снабженцев чувство юмора отсутствует, — предупредила его Анна. — Я с ними общалась. Исключительно мрачные типы. Бледные и вообще вроде троглодитов.

— Тогда отошлю просто так, без записки, — сказал Ульф и сунул поводок в карман. Он решил, что сделает это попозже, когда у него будет время. Потому что у него на экране только что появилось сообщение из приемной: там его ждала некая дама. Посетительница отказалась сообщать, какое дело привело ее сюда, и имя свое тоже называть не желала, но настаивала на том, что должна встретиться с Ульфом, и ни с кем другим.

«Я сейчас подойду в комнату для собеседований, — написал в ответ Ульф. — Дайте мне пять минут».

Когда Ульф вошел в комнату для собеседований, посетительница уже ждала его там. Она сидела на «гостевом стуле», как его называла Анна, и молча, не сводя глаз, смотрела на картину, висевшую на стене. Это была репродукция пейзажа plein-air  [Plain-air (франц.) — живописный термин, означающий, что произведение писалось на свежем воздухе, с натуры.] кисти Андерса Цорна  [Андерс Цорн (1860–1920) — шведский живописец, известный, главным образом, своими портретами.], с тремя купальщицами, одна из которых была полностью обнаженной, а другие две — облачены в полупрозрачные одеяния. Репродукция была приобретена Ульфом во время визита в Гётеборгский художественный музей и в свое время стала объектом голосования среди сотрудников отдела.

— У меня возражений нет, — заявила Анна. — Не вижу здесь потребительского отношения к женщине.

Но у Карла оставались сомнения.

— Но стоит ли вешать подобное изображение в комнате для собеседований? Не стоит забывать, с какими типами приходится иметь дело. Это может… Они могут…

В кабинете повисло молчание.

— Они могут — что? — спросила, наконец, Анна.

Карл покраснел. Ульф давно заметил, что Карл по натуре был немного пуританин. Старомодная черта, учитывая, сколько многим сегодня безразличны принятые в прошлом правила поведения — взять хотя бы отношение к нецензурным выражениям.

— Это может пробудить в них нездоровые страсти, — пробормотал себе под нос Карл.

Анна хихикнула.

— Да ладно, Карл! Только посмотри, что можно найти онлайн всего за пару кликов. Ты что, правда думаешь, что сцена купания из девятнадцатого века может пробудить в ком-то нездоровые страсти?

Ульфу совершенно не хотелось навязывать кому-либо свой выбор в искусстве.

— Ничего страшного, — поспешно сказал он. — Если тебе не нравится, я заберу репродукцию домой. Можно найти что-нибудь более привычное, если хотите. Какой-нибудь мейнстрим. Как насчет «Крика»? Уверен, Мунк окажет самое благотворное воздействие на наших наиболее нервных посетителей.

Но Анна была решительно настроена за Цорна.

— Нет, мне он решительно нравится, — заявила она. — Нам же нужно нечто мирное и доброе, верно? Чтобы наши посетители прониклись ощущением покоя?

— И доверием к нам? — спросил Ульф.

— Именно, — она немного поразмыслила. — Предлагаю голосовать. Ведь именно так они решали дела в этих самых академиях, да? Когда решали, что повесить на стенку, а что — нет?

Ульф подтвердил, что именно так оно и было. Его интерес к скандинавскому искусству распространялся и на аутсайдеров: каким именно образом к художнику приходило признание — или забвение.

— Тогда я голосую за то, чтобы мы повесили эту картину, — сказала Анна и посмотрела на Ульфа.

— Мне правда не хочется, чтобы Карл чувствовал себя неловко, — сказал он. — Понятное дело, нужно, чтобы нашим посетителям было спокойно — но как насчет нас самих?

Тут Карл поднял руку.

— Я голосую «за», — сказал он. — Вы меня убедили.

— Единогласно, — объявила Анна. — Вешаем.

Мнения Эрика никто спрашивать не стал. Он отвечал за документооборот и прочую секретарскую работу и права голоса ни в каких делах подразделения не имел. К Блумквисту тоже обращаться не стали — в конце концов, он был всего лишь прикомандирован к отделу. И в любом случае Блумквист был обычный участковый, мнения которого никто никогда не спрашивал — он даже не был включен в текущую рассылку. Ульф хотел было внести его в списки, но, к своему удивлению, столкнулся с отказом самого главы всего их подразделения, заместителя Комиссара по уголовным расследованиям и своего непосредственного начальника.

— Мне не очень нравится, когда нам кого-то навязывают, — признался он как-то Ульфу. — Знаю, этот Блумквист каким-то образом привлек внимание Альбёрга, но я лично совершенно его не выношу, и не хочу, чтобы он, так сказать, пустил у нас корни.

Ульф решил попробовать замолвить за Блумквиста словечко.

— Он, конечно, человек разговорчивый, — начал было он. — Но…

— Это еще мягко говоря, — вставил заместитель Комиссара.

— Но, вообще-то, — продолжил Ульф — Он неплохо информирован.

— Насчет чего? — резко возразил его начальник. — Насчет цен на детские жилеты? Или про последние достижения в витаминной терапии? Неплохо информирован насчет всякой околонаучной чепухи, если хотите знать мое мнение.

Ульф колебался. Заместитель Комиссара был не тем человеком, с которым стоило вступать в пререкания. Но Ульфу было неловко наблюдать, как кому-то ломают карьеру только из-за того, что этот кто-то излишне разговорчив.

— Блумквист блестяще проявил себя в целом ряде расследований, — решился, наконец, он. — У него нюх на решение самых сложных проблем. Такое ощущение, что он каждый раз натыкается на разгадку по чистой случайности.

Заместитель комиссара издал пренебрежительный звук. Ульф с Анной как-то попытались проанализировать этот звук и решили, что лучше всего передать его как «пфвау». И теперь заместитель Комиссара как раз и сказал: «Пфвау» — и вдобавок покачал головой.

— Все время натыкаться на что-то по чистой случайности невозможно, — добавил он. — Решение либо проистекает из логических предпосылок, либо это просто чутье. Уж, конечно, вы это понимаете, Варг. Вы всегда казались мне исключительно рациональным человеком.

Теперь же Ульф вошел в комнату для собеседований и при виде посетительницы вздрогнул: он узнал в ней Эббу. Обернувшись, она улыбнулась.

— А я тут наслаждаюсь искусством. Это ведь Цорн, верно? Мне они всегда ужасно нравились — Цорн и Карл Фредерик Хилл.

Ульф был приятно удивлен, что она разбирается в живописи.

— Да, — ответил он, — это Цорн.

А потом добавил:

— Некоторые находят странным, что в полицейском учреждении могут висеть на стенах картины. Их это удивляет.

— Меня — нет, — сказала Эбба. — Я думаю, в каждом общественном здании должно быть выставлено искусство. Кроме того, у вас ведь не совсем обычное полицейское подразделение?

— Не совсем, — ответил Ульф. — У нас довольно специфические задачи, — он немного помолчал. — Я рад вас видеть. Но это частный визит — или профессиональный? Прошу прощения за вопрос, но от нас требуют заносить посещения в журнал.