— Есть, — кивнул Сергей Иванович. — Как не убережешь, так и узнаешь.

Западная Русь

На дороге — никого. Хоть что-то хорошее в осенней распутице. Никто тебя не выдаст, кроме ворон.

И слышно далеко.

— Едут, — озвучил общую мысль Праздничные Ворота.

Нет, дозора они не выслали. Не ждали, что их нагонят и обойдут.

Впереди полдесятка всадников. Возы дальше. Ну да, у распутицы есть еще один плюс: пыли нет. Но лучшие, по привычке, впереди. Где почище.

Все — воины, судя по мечам. И все — голенькие. Без броней, даже без шлемов. Как на свадьбу едут.

Илья хмыкнул. Вспомнил, что его как раз со свадьбы и умыкнули. Повеселился денька три от души… А очнулся в цепях, на пути в замок своего кровника, который только и мечтал с Ильи шкуру спустить. Причем медленно.


Грабители увидели короткую стеночку, перегородившую дорогу, остановились.

Оценивали противника, озирались, прикидывая, где остальные?

— Эй вы! — рыкнул Илья. — С коней слезли, зброю на телегу, чтоб не марать! Тогда поживете!

— Счас! Разохотился! — крикнул в ответ бородатый воин на забрызганной грязью каурой лошадке. — Может, тебе и стол накрыть?

— Лишнее! — отозвался Илья. — Мы людей не едим!

— Но поджарить можем! — подключился Гудмунд.

— Вы сами — кто?

Выговор Гудмунда его смутил. Он у нурмана на словенском такой же, как у германцев. И тех, и других здесь побаивались.

— Там двое брони вынули и еще двое на возах с луками, — негромко произнес Малига. — Похоже, драться будут.

— Ну и славно, — решил Илья. — Гудмунд, Бочар, Рулав, когда скажу «смерть» — мечите копья в тех, кто подальше, и сразу бегом. — И, громко: — Кто мы? Смерть мы ваша!

Три копья ушли разом. У каждого — своя цель. Была.

Пятеро русов сорвались с места раньше, чем их копья ударили в живые мишени.

Удар копыта в щит, промельк клинка над головой, рухнувший под ноги всадник. Наступить сапогом (опора не хуже скользкой грязи), щит вправо, отбивая мах чекана, краем — в усатое лицо свесившегося врага, увернуться от лошадиных зубов, уколоть вверх, под мышку, замахнувшегося на Малигу всадника… Всё. Строй распался, они у телег. Илья вспрыгнул наверх, на груду наваленных мешков, и еще раз, на самый верх, оттуда — прыжок на две сажени, на спину понурого вола, толчок — и щитом вперед, на изготовившегося лучника.

Стрела ударяет в щит, прошивая насквозь кожу и доски. Граненый наконечник выскакивает в пяди от лица — и многопудовый, умноженный на скорость прыжка и вес самого Ильи удар щита сшибает лучника с телеги. Пролетев полдюжины шагов, тот плюхается в грязь и остается лежать, а Илья бежит по узкому борту воза дальше. Взмах клинка… остановленный в последний миг. Это не враг — скорчившийся, зарывшийся в солому смерд.

— Пер-рун! — взмывает над дорогой рев Нагнибуда.

Оглушительное карканье ворон, злобный визг жеребца…

Илья бросает щит за спину, смахивает кровь с меча, обтирает его о спину трясущегося смерда и возвращает в ножны.

Кончено. Гудмунд путает кому-то вывернутые руки, Миловид, верхами, держит поводья четверых коней, три из которых — трофейные. Загрёба, гридень из батиных, на четверть хузарин, на четверть полянин, наполовину — всякая всячина, привстав на стременах, смотрит окрест: лук поднят, стрела наложена…

Но и только.

Стрелять не в кого. Девятерых взяли живьем, связали. Шестеро убитых, еще шестеро сами помрут. Не сбежал никто. Одиннадцать возов, наполненных доверху. Столько же смердов-возчиков трясутся от страха. Три девки, взятые для развлечения, пищат от ужаса. Они видели русов в бою, а это впечатляет.

Среди людей Ильи потерь нет. Если не считать сомлевшего от слабости Викулы. Его уложили на телегу поверх мешков с ячменем, накрыли плащом.

Возы пойдут не спеша. С ними — Малига, Загрёба и Гудмунд. Последний сам напросился. Илья догадывался, почему. Девки. При Илье нурман валять их не решался. Знал: княжич не одобряет. Ну и ладно. Девки чужие, а Гудмунд — свой. Да и не убудет от них. Пусть порадуется.

Пленников собрали в цепочку по-степному: петли на шеях, руки туго связаны в локтях. И бегом в обратную сторону.

Илья по-быстрому допросил парочку грабителей. Те сказались людьми хорватского князя Собеслава. Услыхав, что на него идет Владимир, хорватский князь тут же поторопился отправить несколько десятков таких малых отрядов почистить амбары и овины своих подданных. Поторопился, но всё же немного опоздал. То ли слишком быстро продвигался великий князь русов, то ли весть о нем поздно дошла до Собеслава.

Когда Илья соединится с войском и передаст воеводе пленников, тот медлить не станет: тоже пустит вперед малые отряды — перехватить как можно больше таких вот обозов. Удобно. Избавит русов от необходимости тратить время и обдирать смердов самим.

Опять-таки — будущие данники. Пусть таят обиду на прошлого князя, а не на нового.

* * *

Илья поравнялся с лекарской телегой. Улыбнулся Лагодке, а та — в ответ. Хорошо. Нравится она Илье. Он поначалу к ней особо присматривался: вдруг — суженая? Понял: нет, не она. Мужское в нем не играет, а вот в груди при виде лекарки тепло делается. Есть в ней родное что-то.

Воинство русов растянулось на полпоприща, не меньше. Ежели ворог на задних нападет, до головных весть дойдет далеко не сразу. Потому и курсируют непрерывно вдоль колонны дозоры и разъезды. Войско на марше чем больше, тем уязвимей.

— А правду говорят, Илья Серегеич, что матушка твоя однажды мертвого ромея оживила?

Это уже не Лагодка, а Чаруша.

Красивая девка. И нрава вольного. С первого взгляда видно: совсем не прочь с Ильей на попонке поваляться, в купальные игры поиграть.

— Кто ж такое говорит, Чаруша? — усмехнулся Илья.

— Люди, кто ж еще. Будто батюшка твой ромея сначала прибил, а потом матушка оживила и дружить с князем киевским зачаровала? Правда иль нет?

— Ну раз люди говорят… — Илья ухмыльнулся еще шире.

— Илья Серегеич…

— Говори, Лагодка, не бойся. — Он взял девушку за руку. Маленькая ладошка в его лапище как теплый трепещущий птенчик. — Спрашивай, что хочешь.

— А можно я спрошу? — ревниво вмешалась Чаруша.

Илья глянул строго. Умолкла.

— Илья Серегеич, а в битве страшно?

— Страшно, Лагодка. И весело. От страха, знаешь, еще веселее бывает. Как мальцом с обрыва в речку.

— А если убьют? — опять влезла Чаруша.

Илья глянул на нее еще раз, оценивающе: может, всё же взять ее разок? Девка справная: груди тугие, губки алые, задок округлый. Увести в лесок, задрать подол и пахтать, пока не охрипнет…

Видать, что-то такое у него и в глазах мелькнуло, потому что Чаруша облизнула губы, взгляд — с поволокой:

— А я б не испугалась…

Это она уже не про битву, понятно. Хочется ей. Вон как ноздри раздувает. Будто кобыла, готовая в галоп сорваться.

— А мне страшно, — вздохнула Лагодка. — Вот вы сейчас такие храбрые, веселые, а потом…

Окинула взглядом пустые пока что телеги и снова посмотрела на Илью.

Он видел то же, что и Лагодка: десятки раненых, беспомощных, искалеченных, страдающих. Илья и сам хорошо знал, каково это. Только что ты был силен и непобедим, а потом входит в тебя обжигающая холодом сталь, и вместо могучего воина — истерзанный болью человеческий обрубок. И Лагодка никогда не поймет, что от этого страшного знания, от понимания того, что между силой и беспомощностью, между жизнью и гибелью — лишь посвист стрелы или промельк клинка, от понимания этого — еще острее, еще шибче кипит в тебе обычная жизнь. А битва… В битве об этом не думаешь. В битве ты чувствуешь над собой руку Бога. Ты сам почти бог, а смерть не против тебя, а над тобой летит. И враг, видя ее, визжит, бежит и гибнет, потому что с тобой не только сила, но и Правда.

— Ты не бойся, Лагодка, — проговорил Илья ласково. — Мы вас в обиду не дадим.

— Спаси Бог, — еле слышно прошептала девушка. — Я ведь в первый раз на войну-то.

— Я тоже, — Илье захотелось ее обнять, погладить по голове, — в первый раз.

И сам смутился. Ведь правду сказал. Бился-то много. В степи, в лесах, на палубах. Но не с тысячным войском. Не так, как батюшка о своих походах с великим князем Святославом рассказывал. Или братья о том, как с нынешним князем Владимиром бились за Ярополка.

— Ты?! — изумилась Лагодка. — Ты же — гридень! Ты страшного Соловья поймал! Говорят, в одиночку целое войско хорватское разгромил! Обманываешь меня, да? — И засмеялась звонко, как жаворонок.

— Это не война была, — Илья выпустил ее руку, выпрямился в седле, улыбнулся еще шире. — Так, стычки.

И ускакал вперед. Будто почувствовал, что нужен сейчас воеводе.


И действительно оказался нужен.


— На полпоприща впереди развилка будет, — сказал Варяжко.

— Так и есть, — подтвердил Илья. — Дорога на Гнезно. Ну и к чехам. Их земли — по ту сторону реки. Это главная дорога. Но нам — не туда. Собеслава там нет.

— Знаю, — кивнул Варяжко.

Это Илья допрашивал пленников наспех, а великий князь расспросил всерьёз. И Варяжко при этом, понятно, присутствовал. Как и другие воеводы, Сигурд и Претич.

— Собеслава там нет, но всё равно хочу, чтоб ты, княжич, со своими пробежался по этому тракту на пару поприщ. На всякий случай.