Нет, никак не удается представить, чтобы он мог склониться перед каким угодно идолом. У него и Фрейд в божествах походил недолго — та же, в сущности, религия, та же бездоказательность и замах на всеобщую теорию всего. Но Фрейд со своим авторитетом пока полезен как средство заземления, развенчания всего патетического. А потом можно будет заземлить и его.
— Приглашенье твое я принял, ты звал меня, и я явился! — прогремел грозный бас из прихожей: венский пророк, не любивший музыку, изредка все-таки слушал «Дона Джованни», а потому было вполне уместно, чтобы наследника Учителя вместо заурядного звонка призывало к очередному сражению с моралью приветствие статуи командора.
Перехожу на прием, подбодрил он себя ритуальной шуткой.
Из-за того что у него не было приемной (еще раз поклон отцу Вишневецкому), сына первой утренней пациентки Симе пришлось проводить на кухню, чтобы можно было поговорить с его матерью наедине.
У нее был явный художественный дар, перед ним все оживало.
Электричка гремела ближе и ближе, и черноглазая казачка пятидесяти лет семенила все быстрее и быстрее, стараясь не подпрыгивать — меньше вспотеешь. С тех пор как по ящику начали расхваливать дезодоранты, ей постоянно казалось, что от нее пахнет, хоть здесь, в Питере и не знают, что такое настоящая жара. Правда, кустики, меж которых она семенила, все-таки уже пожухли с краснинкой, будто барбарис…
И тут что-то огромное ударило ее в спину, сшибло с ног, навалилось и, покуда она, ничего не соображая, барахталась, пытаясь приподняться, оно перевернуло ее на спину и уселось верхом. Только тут она наконец разглядела: пацан! Молокосос, сопляк!! И от возмущения завопила громче электрички, решившей кого-то припугнуть сиреной перед платформой: «Сюда, сюда, я его держу!!!» Не он ее держит, а она его!!!
Молокосос пытался вскочить, но она висела на нем мертвой хваткой и вопила, вопила…
Крупная, с сильными обнаженными плечами и решительным носом-картошкой, красная от жары, но казалось, от гнева, мамаша и говорила скорее гневно, чем жалобно: ее сын-десятиклассник набрасывался на одиноких женщин, какой же дурак, в одном и том же месте! Эту дорожку сначала взяли на патрулирование, а потом взяли и его самого. Он что, пытался их изнасиловать? Нет, только опрокидывал на спину, а на последнюю еще и сел верхом. Может быть, он пытался совершить оральный акт? Нет, это она орала, она казачка, они такие.
— Да и я бы ему тоже показала! Он бы у меня летел-пердел… Ой, извините!
— Ничего. У вас в семье принято насилие? Вы его бьете?
— Ну, шлепала иногда, когда был маленький… Как все, не больше.
Правда, когда он был совсем маленький, муж однажды пришел пьяный и пытался ее изнасиловать, только она не далась; но сынишка этого не помнит.
Много мы знаем, кто что помнит, в подсознание не заглянешь.
— А отец был при этом голый?
— Я уж и сама толком не помню, я с ним развелась сто лет назад.
— Хорошо, подождите на кухне, я должен с ним поговорить наедине. Моя ассистентка вас чем-нибудь угостит — чай, кофе?
На кухне — просто срам! Если бы Фрейду пришлось отправлять пациентов на кухню, психоанализ бы загнулся на корню. (Хм, загнулся — тоже ведь сексуальный образ…)
В парнишке не нашлось никаких атавистических признаков — ни низкого лба, ни выпирающих надбровных дуг, ни сутулости с руками до колен, — это был оперный Лель: длинненький, худенький, в оранжевой цветастой рубашке с пояском, златые кудерьки, застенчивая улыбка.
Для психоанализа случай, казалось бы, проще ангины — типичный эдипов комплекс, пытающийся разрядиться с заместительницами матери, но, как оказалось, герметично запечатанный в подсознании застенчивыми улыбками и растерянными пожатиями плечиков. Предположение, что женщины из кустиков служили заместительницами матери, ни через какие «случайные» ассоциации перевести в сознание никак не удавалось.
— Я буду произносить разные слова, а ты говори первое, что в голову приходит. Начинаем. Отец.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Мать.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Папаша.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Матушка.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Мужчина.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Женщина.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Тетка.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Схватил.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Опрокинул.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Навалился.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
И так без просвета и конца.
— Может быть, ты думаешь, что женщины любят силу?
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Один мой друг когда-то очень давно применил силу к любимой девушке, и вот у них уже взрослый сын, а ему до сих пор за это стыдно. Ты не боишься, что с тобой так же когда-нибудь получится?
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
Легче всего выбить признание в чем-то «постыдном» встречным признанием; хотя постыдного в мире нет ничего, есть только естественное, пациентов если не отталкивает навсегда, то гарантированно раскрепощает рассказ о том, как он в детстве подглядывал за матерью, мывшей пол, подоткнувши подол, — ему было тем легче варьировать шокирующие подробности, что ничего такого в реальности не происходило. Однако здесь бы и подол не помог: чтобы мучительная тайна смогла прорваться на поверхность, она должна быть мучительной. Если крыса не грызет внутренности, за нею незачем и охотиться. Тем более что все равно не поймаешь.
Так он и разъяснил матери, отправив Леля на кухню (тьфу!) к Симе: врач не может вылечить больного, прежде чем тот заболел.
— Как он еще должен заболеть? В тюрьму попасть?
— Страх перед тюрьмой не болезнь, а норма. Вот когда человек мучается, и никто не знает из-за чего — только тут я могу чем-то помочь.
Ушла не попрощавшись, хорошо еще, не отблагодарила на прощанье чем-нибудь вроде «За что вы только деньги берете?» А вот начни он тянуть с нее бабло обещаниями, липовыми настойками, заговорами, наложением рук, она бы осталась довольна. А уж если бы он напялил на себя рясу да развернул целый молебен… Или хотя бы просюсюкал что-нибудь вроде «Господь поможет», так она, глядишь, и к ручке его припала бы. Жулики за это и берут деньги — за надежды. Но школа психосинтеза никогда до этого не опустится, наш бог природа и правда. Когда-нибудь историки науки станут ее изучать, а среди них наверняка найдутся и завистники, вроде кривляки-Лаэрта, — и все равно не сумеют высмотреть ни единого пятнышка. Даже хорошо, что в его школе пока всего одиннадцать человек, если не считать сочувствующую периферию, с которой он общался по электронной почте, — у Фрейда в его годы сторонников было не больше. И у самого Иисуса Христа было больше всего на одного.
Да, насчет Лаэрта тоже нужно заземлиться, честно признаться, что и к нему…
Да, ревную, ревную, и что? Конечно, досадно, что со мной отец Вишневецкий разговаривает будто с капризным ребенком, радостно сообщает очередную новость из прогрессивной печати: у меня есть чем вас порадовать — и дальше сообщает, что в каком-нибудь Нижне-Мандинске священник сбил прохожего и пытался скрыться. Вот и весь разговор. А с этим артистическим алкашом устраивает доверительные посиделки чуть ли не каждый вечер.
