Москва, ЦПКО имени Горького, февраль 1937

Тетерников назначил ей встречу, еще точно не зная до конца, что хочет сказать. Но, увидев ее прекрасное лицо, чуть тронутое февральским морозцем, решил признаться во всем. Он предложил ей свою руку и сердце, умолял выйти за него замуж. В отчаянии сбивчиво лепетал о том, что не мыслит своей жизни без нее и, в отличие от Каменева, никогда не опустился бы в отношениях с ней до пошлого адюльтера. Она слушала молча и как будто внимательно, а потом вдруг звонко рассмеялась ему прямо в лицо и заявила, что даже если у него и был шанс, то он его уже безнадежно упустил. Потому как она уже несколько недель беременна. Беременна от профессора Каменева! Он был в ярости. Не помня себя, он пришел домой, взял перо и быстро, будто боясь, что совесть наложит запрет на его излияния, настрочил донос в НКВД на своего любимого учителя. Если бы он только мог тогда знать, чем все это закончится!

Подмосковье, Академгородок, октябрь 1959

Тетерникова бросило в жар. Носовой платок, которым он то и дело вытирал лоб, давно промок насквозь, капли пота собирались и капали с кончика профессорского носа на бесценную рукопись. Профессор снял и протер запотевшие очки. Он продолжал читать рукопись, удерживая ее в дрожащих и липких от возбуждения руках. Тетерников понимал, что необходимо успокоиться, взять себя в руки. Тайна, которой владел его учитель профессор Каменев, оказалась слишком страшной. Она абсолютно не укладывалась не только в привычные рамки исторического соцреализма, но и вообще опровергала все, казалось, незыблемые законы природы. Несмотря на это, при всем своем желании профессору Тетерникову не приходило в голову ни одного веского аргумента против доводов, приведенных в рукописи Каменева.

«Нет, — ошеломленно думал Тетерников, нервно теребя мятые страницы, — такого просто не может быть! Все это не более чем вздорный и вредный вымысел, родившийся в воспаленном мозгу сумасшедшего… Хотя кому, как не мне, лучшему ученику профессора Каменева, знать своего учителя. Я же всегда восхищался им, его дерзким и часто своеобразным подходом к работе, стремлением абсолютно все подвергать сомнению и глубочайшему научному анализу… А если к этим его неординарным качествам присовокупить еще и великолепное знание античных языков и скифской клинописи! И наконец, его на редкость живой ум ученого мужа. И все же, — профессор решительно встал с кресла, — эту рукопись необходимо уничтожить, сжечь, а пепел развеять по ветру. Чтобы ни одного слова, ни одной буквы не уцелело! Страшно подумать, как Каменев — ученый с мировым именем — мог так безответственно отнестись к столь величайшему открытию. Взять и вот так запросто уйти из жизни, пустив себе пулю в голову, а величайшую тайну человечества в виде своей бесценной рукописи оставить на хранение молодой любовнице. Слабой беременной женщине, которой столько пришлось пережить в лагерях. Одному богу известно, как эта женщина выдержала, прошла все круги ада, но сохранила доверенную ей тайну. И все равно Тетерников никак не мог понять, почему профессор Каменев спрятал рукопись в своем доме, в квартире, практически доступной любому вошедшему туда, а не доверился ему — своему лучшему ученику? Профессор содрогнулся при одной мысли, что бы ждало все человечество, попади эти мятые листки, испещренные торопливым угловатым почерком светила отечественной археологии, к этим костоломам из НКВД, проводившим обыск на квартире профессора. Просто чудо, что тайник так и не был ими обнаружен. Не говоря уже о том, что пустая квартира простояла опечатанной столько лет! Только божьим промыслом можно объяснить этот невероятный факт. Ведь стоило только кому-нибудь получить ордер и заселиться в эту квартиру… Ужас! Профессор похолодел, представив, как новые счастливые жильцы втаскивают в старую профессорскую квартиру свои пожитки, мебель. Затевают ремонт. Начинают циклевать потемневший от времени дубовый паркет. Вот одна паркетина отлетает, обнажается небольшая ниша под полом. Рабочий опускает туда свою руку и вытаскивает на свет божий пыльную папку. Удивленно открывает ее, и на только что отциклеванный пол, еще усыпанный свежими стружками, падают один за другим листы… Тетерников почувствовал, что стоит еще немного пофантазировать на эту тему, и его точно хватит удар. И тут его озарила внезапная догадка:

«Конечно! Профессора кто-то определенно предупредил об аресте, но слишком поздно. И он, хорошо зная себя, будучи уверенным, что наверняка не выдержит пыток, решает добровольно уйти из жизни. Но как он мог так хладнокровно обречь на страшные страдания своего еще не родившегося ребенка, который находился во чреве матери? На что он рассчитывал? Что НКВД не известно о его любовной связи со старшей лаборанткой? Но об этом если не знала, то уж точно догадывалась половина института!

Определенно, рукопись еще сыровата, — начал понемногу приходить в себя Тетерников. — Здесь не хватает экспериментальной части. Все выводы основываются на скифских текстах, многие из которых еще требуют более детальной расшифровки. Нетрудно было догадаться, что по замыслу Каменева к завершению работы должна была привести полная расшифровка текста, сохранившегося на фрагментах древнего скифского щита, обнаруженного им же на Алтае. Но эту работу профессору завершить так и не удалось. Все в институте знали, что буквально через неделю после возвращения из экспедиции Каменев застрелился. А бесценная находка — скифский щит — была передана на хранение в Государственный исторический музей».

Москва, Лубянка, июль, наши дни

— Товарищи офицеры! — скомандовал Суходольский, и мы, как послушные оловянные солдатики, подскочили со своих мест, приветствуя входящего генерала.

Тарасов, как обычно, быстро прошел к своему столу и кивнул нам, грешным, головой, позволяя сесть.

— Товарищ генерал, разрешите? — поднялась я.

— Давай, Ростова. Все равно лучше тебя никто не доложит. Ну что, более-менее разобрались в ситуации?

— Ну, до полной ясности нам еще пахать и пахать. Сами знаете, что, сидя в кабинете на, извиняюсь, жо…, много не нароешь.

— Ростова!

— Но в целом картина по группе Тетерникова складывается следующая.

Пятого ноября 1959 года профессор Тетерников получил разрешение от руководства своего института на проведение научной экспедиции на Алтае. А уже десятого рано утром группа профессора в составе 9 человек добралась поездом до Барнаула. Как я уже вам докладывала, в составе экспедиции были семеро сотрудников института и два сотрудника КГБ. Хронология событий восстановлена мною по обнаруженному на месте трагедии дневнику Тетерникова. Прибыв в Барнаул, они отметились в местном отделении Академии наук и, взяв водителя с машиной, проследовали по Чуйскому тракту до поселка Кош-Агач, а это примерно 550 км. В пути они были примерно 8 час. Учитывая, что Чуйский тракт пересекают два перевала — Семинский и Чике-Таманский, а средняя скорость, которую может развить «полуторка» в данных условиях, — 70 км в час, то в Кош-Агач они прибыли около десяти вечера десятого ноября. Заночевали в селе. Утром одиннадцатого оформили документы у пограничников, там уже начиналась пограничная зона, и продолжили свой путь до села Беляши. Ночь экспедиция провела на турбазе. Двенадцатого утром, взяв проводника и сменив машину на лошадей, они отправились дальше. Примерно через три часа достигли долины ручья Судобай. Там, исследуя, как записано в дневнике профессора, какие-то мегалиты, провели остаток дня. Вечером на берегу одноименного ручья они разбили лагерь и заночевали в палатках. На следующий день тринадцатого ноября экспедиция двигалась по следующему маршруту: ручей Судобай — перевал Кара-Булак, который находится на высоте 2800 метров над уровнем моря. Кстати, прямо под этим перевалом и находится плато Укок. Но это я так, уточняю в порядке допинформации. Далее археологи шли по берегу реки Кара-Булак до перевала и разбили лагерь в верхнем течении рядом с водопадом. По записям в дневнике профессора выходит, что последний переход они совершили за семь часов. На следующий день четырнадцатого ноября экспедиция прошла вдоль горного отрога, спустилась в долину реки Кара-Булак и достигла места ее впадения в реку Ак-Алаха. Далее они следовали по левому берегу реки до горного массива Табын-Богдо-Ола, который местные жители именуют не иначе как «Пять священных вершин». Эти горы обрамляют плато Укока с южной стороны. Далее Тетерников описывает красоты алтайской природы, их я опускаю по понятным причинам, и пишет, что, по старинному преданию, название этим горам дал сам Чингисхан. На этом записи в дневнике профессора заканчиваются. Таким образом, — я расстелила на столе генерала карту горного Алтая, — они достигли вышеуказанного Горного массива за шесть часов конного перехода и стали обустраиваться на свой последний ночлег, — я обвела на карте круг, — вот место гибели группы.

— Что по метеосводкам района? — спросил генерал.

— Я запросила архив у метеорологов. Они утверждают, что в период с десятого по пятнадцатое ноября 1959 года в интересующем нас районе буранов, метелей и сильных снегопадов отмечено не было. Толщина снежного покрова местами достигла к пятнадцатому ноября 45 сантиметров. Температура воздуха держалась в диапазоне: дневная 18–23 градуса ниже нуля, а ночная — 27–28 градусов мороза.