Атмосфера планеты оказалась беспокойной: постоянные бури и вихри, крутящиеся в небе с огромной скоростью, сильно затрудняли изучение поверхности. Погода здесь явно недружелюбна.

Но самые большие опасения вызывала радиация. Особенно сильное излучение наблюдалось на восточной окраине «Шляпы», и Лазарев не мог понять, с чем это связано. Может быть, со вспышками на Проксиме Центавра — красный карлик, вспыхивая, излучал значительное количество всякой дряни [Проксима Центавра — вспыхивающая переменная звезда.], — но тогда почему радиоактивный фон на планете такой неровный? В других областях он намного ниже, на «Носе» не появлялся и вовсе, и это показалось странным.

Что-то живое нужно искать на юго-востоке «Шляпы», думал Лазарев. Оптимальная область — и с точки зрения возможного климата, и из-за низкой радиации, и из-за близости к морю, да и ветер здесь, кажется, не такой сильный. Может быть, там какие-нибудь высокие горы?

— Командир, я могу идти?

Лазарев оторвал взгляд от планшета и заметил Крамаренко, стоящего у входа в отсек управления.

— Прости, — сказал командир, протирая очки. — Я зачитался твоим отчётом.

— Уже минут десять читаешь, а про меня как будто забыл.

— Извини. Сам понимаешь, работы тут много. Это очень хороший отчёт, спасибо. Можешь идти.

Крамаренко повернулся к выходу, но потом вдруг остановился, замешкался и сказал:

— Командир…

— Да? — Лазарев снова погрузился в чтение отчёта, не отрывая глаз.

— Может, к нам в кают-компанию зайдёшь? Мы там все сидим, были бы рады увидеть.

— Да, да, — рассеянно пробормотал Лазарев. — Надо дочитать отчёт, свериться с «Авророй», ещё раз проверить курс. Зайду, конечно.

— Заходи, да.

Лазарев молча кивнул и продолжил чтение. Он не заметил, как Крамаренко вышел из отсека.

— Командир, — раздался вдруг голос «Авроры». — Я бы советовала вам всё же сходить в кают-компанию.

— Зачем? — Лазарев оторвался от планшета и непонимающе осмотрелся вокруг.

— Вы проводите с командой очень мало времени. А командный дух — это очень важно.

— Важно, кто ж спорит… Доделаю работу и зайду, куда ж они денутся.

— Командир, я советую вам всё же заглянуть к ним.

Лазарев нахмурился.

— «Аврора», у нас тут не клуб по интересам, не мальчишник, не дружеские посиделки. Мы учёные, исследователи, космонавты, у каждого из нас своя работа.

— Они не видят вас сутками, командир. Это может привести к утрате доверия и конфликтам. Поверьте мне как психологу.

— Ладно, ладно. — Лазарев отложил планшет и встал с кресла.

В кают-компании сидели все трое: Крамаренко, Нойгард и Гинзберг. На столе в этот раз было почему-то больше еды, чем обычно, даже откуда-то появился небольшой кремовый торт. Все трое весело шутили и переговаривались, но замолчали, когда в отсек вошёл Лазарев.

Гинзберг, почему-то сидевший за столом в дурацком разноцветном колпаке, при виде командира приветливо, но холодно улыбнулся.

— Что за веселье у вас тут? — спросил Лазарев. — Гинзберг, что за колпак у тебя?

Гинзберг перестал улыбаться.

— У меня сегодня день рождения.

— Вот как… — растерянно сказал Лазарев.

— Ему сегодня 127 лет, — сказал Нойгард.

— Все поздравили меня с утра, кроме тебя, — сказал Гинзберг.

— Прости. С днём рождения тебя.

— Спасибо, спасибо.

Повисло неловкое молчание.

Лазарев растерянно оглядел команду, придвинул стул к столу, сел рядом.

— Я поздравляю тебя, желаю тебе долгих лет жизни, здоровья… — замялся он. — Вот этого всего.

Молчание стало ещё более неловким.

— Серьёзно, что ж ты так, — сказал Нойгард. — До того как мы уснули в этих капсулах, ты был как-то добрее. Может, стазис что-то подпортил? Я, конечно, понимаю, важные дела и всё такое, но ты больше общаешься с роботом, чем с нами. Сутками не видим. Раньше такого не было. Раньше всегда мог подбодрить, пошутить, а сейчас…

— У меня важная работа, — возразил Лазарев. — Работа на первом месте.

— А у нас не важная? — сказал Гинзберг. — Чёрт с ним, с днём рождения, но это уже не первый раз, когда ты относишься к нам как…

— Как к деревянным болванчикам, — продолжил за него Нойгард. — Как будто нас не существует. С тобой говоришь — будто в пустоту смотришь. Слушай, мы тут сейчас все на взводе, если ты не заметил. Зачем от нас прятаться? Что-то случилось? Если честно, это как-то, ну… Напряжно.

Лазарев замолчал.

— Я не прячусь… — Он пожал плечами. — Ладно. Извините. Может быть, я неправ. Может, и сам не замечаю этого.

— Ладно, проехали. Мы тут без тебя, между прочим, обсуждали гравитацию и теорию относительности. — Крамаренко отрезал кусок торта и обратился к Гинзбергу: — Ты в курсе, например, что мы сейчас совершенно не знаем, сколько тебе может быть лет на самом деле?

— Отличные новости, — сказал Гинзберг. — Сколько же мне лет? Десять тысяч?

— Ну, это вряд ли, конечно. Правда в том, что мы не знаем, сколько времени сейчас прошло на Земле. Мы знаем, сколько лет, дней, часов с начала полёта прошло относительно нашего корабля, но время и пространство искривляются даже на сравнительно небольших скоростях — вспомни эксперимент с «Викингами» в семидесятых годах двадцатого века, — а что уж говорить о нас? Мы отсчитываем время с помощью атомных часов на борту, но это наше время. На Земле оно может быть другим.

— А сейчас попробуем узнать, — сказал Лазарев. — «Аврора», какой сейчас год и день на Земле?

«Аврора» ответила не сразу:

— Я не могу вам этого сказать. Слишком много неизвестных факторов.

Гинзберг присвистнул.

— Даже робот не знает, — сказал он.

— Мы оторваны не только от привычного пространства, но и от привычного времени, — сказал Крамаренко. — Вряд ли, конечно, на Земле сейчас наступило четвёртое тысячелетие, но, скажем так, есть такая вероятность, отличная от нуля. Впрочем, вы все проходили в школе физику и должны это понимать. А может, и наоборот. Может, мы вообще вернёмся в прошлое.

Нойгард взглянул на наручные часы.

— Как бы то ни было, — сказал он, — на моих часах полдень, и мне пора проверить состояние двигателей. Я пошёл в двигательный отсек, вернусь минут через десять. Странно говорить о времени в таком контексте, но что уж поделать… Не доедайте торт без меня.

Он встал и направился к выходу.

— Мы очень многого не знаем, — задумчиво проговорил Гинзберг. — Удивительно, насколько мы ещё глупы.

— Мы даже не знаем, что такое гравитация, — продолжил Крамаренко. — То есть серьёзно: мы не знаем, как она работает. Она двигает звёзды и галактики, атомы и нейтроны, она искривляет время и пространство, она разгоняет частицы в наших стазисных установках, замедляя время. Это сила, которая делает вообще всё. — Он обвёл руками вокруг. — Но мы не знаем, что это. Мы не знаем её природы. Сто лет назад верующим нужен был Бог, чтобы объяснить необъяснимое. Для физиков этот Бог — гравитация. Когда мы поймём, что это такое, мы сами станем богами.

— Но мы умеем совершать гравитационные манёвры, — сказал Лазарев. — В конце концов, у нас на корабле есть гравитационная установка, чтобы мы тут не плавали, как рыбки в аквариуме, и чтобы наши мышцы не превратились в студень.

— Да, мы пользуемся гравитацией, — кивнул Крамаренко. — Мы более-менее знаем, как это работает, но не знаем, почему это так работает. Пещерные люди использовали огонь, ещё не зная о его сущности. Они не знали, что это низкотемпературная плазма, у них и слов-то таких не было. Для них это было: «О-о-о, великие духи послали нам горящую ветку, мы можем принести её в пещеру и зажечь от неё костёр». Мы сейчас — те же самые пещерные люди.

— Нас забросили на этой железной болванке за четыре световых года от Земли, и чёрт знает, что теперь тут будет, — мрачно проговорил Гинзберг.

«Гинзберг, — подумал командир, — что с тобой не так, ты же всегда любил космос больше Земли, это же твоя родная стихия».

— Кажется, кому-то снова надо поговорить с «Авророй». — Лазарев попытался пошутить и только потом понял, что вышло не очень.

— Сам и разговаривай, — сказал Гинзберг. — Ты с ней вон нашёл общий язык.

Лазарев хотел было извиниться, но совершенно не знал, как это высказать. Его охватило раздражение.

— Да ну вас, — сказал он после недолгого молчания. — Нытики.

Он повернулся и ушёл. За его спиной молчали.

Вернувшись в отсек управления, Лазарев уселся в кресло и хмуро уставился на экран навигации.

Он действительно не понимал, почему вдруг стал относиться к членам экипажа так, будто их не существовало, будто это статисты или безвольные куклы. После выхода из стазиса у него появилось странное ощущение, которое он никак не мог описать. Только сейчас он понял, что сидит сутками в отсеке управления не для того, чтобы держать всё под контролем. С этим прекрасно справлялась «Аврора».

Ему не хотелось видеть их и общаться с ними. Нойгард оказался прав.

До стазиса всё было иначе.

— «Аврора», как ты думаешь, я неправ? — спросил он наконец.

— Я полагаю, что вы неверно выстраиваете процесс общения с командой, — ответила «Аврора». — Помимо этого, они несколько озадачены такой резкой сменой вашего состояния. Нойгард сказал, что это напрягает. Он прав. Это может сильно деморализовать их. И вас тоже. В условиях столь далёкого путешествия это может стать серьёзной помехой для выполнения миссии. Вам следовало бы уделять команде побольше времени и быть к ней добрее.