Белым ляжет вечность — время…

…и дорога! Фата [Имеется в виду фата-моргана. Фея Моргана (Fata Morgana, итал.) — оптическое явление в атмосфере. Мираж, способный двигаться, менять угол своего преломления, двоиться.]
Снегом белым всё укрыла
И несет, словно на крыльях,
Куда-то…

«И вот же чертовщина какая, — мелькает запоздалая мысль, — мы только на третьи сутки, после того как облазили Землю Александры [Земля Александры — остров в архипелаге Земля Франца-Иосифа.] и ближайшие острова, примерно сообразили — куда, а верней, “в когда” нас занесло!»

Пусть это и было самое простое решение, но в той ситуации вполне в логике — пошли утверждённым маршрутом, взламывая лёд… и мозг: что же с нами всё-таки произошло?!

Кто-то потирал ушибленные углы человеческого тела, кто-то затылки — всё с тем же вопросом: «Что за фигня?!», поминая «белый свет в глаза», перед тем как потерял сознание…

— Всё вокруг стало ну точно как кинолента засвечивающаяся, и-и-и… бац! — взъерошенно прокомментировал главмех. Сам он любитель-кинооператор ещё с лохматых времён, вот у него и возникли первые ассоциации.

Это было самое точное описание последнего, что успели выхватить многие перед отключкой.

Только скрытая тайна всё тело наполнит…

Иногда ветер с севера подхватывал повышенную влажность, тянул сыростью, и шхуна покрывалась белым пушком изморози. Дым из трубы, смешанный с паром, оседал на полуюте, такелаже грот-мачты грязными сосульками, которые при волнении бились друг о друга мелодичным звоном. Боцман периодически гонял матросов счищать лишние наросты.

Несмотря на упрямый «норд», нахлёстывающий встречной волной в левую скулу, «Скуратов» уверенно держал девять узлов.

Волнение было небольшим — 4–5 баллов, но иногда нос судна слегка вздрагивал, сорокаметровая шхуна плавно перекатывалась на длинной волне. И если прислушиваться к работе машины, казалось, что в такие моменты она меняла тональность — перестук слегка учащался, затем растягивался, и опять…

— Будь мы на ровной воде, я бы не удивился, если наш старичок выдал бы свои паспортные, как на мерной мили верфи «Братьев Самуда» [Парусно-винтовая шхуна «Бакан» была построена на английской верфи Samuda Brothers.], — прячась от пронизывающего ветра, мичман тем не менее излучал удовольствие. — Что скажете, Константин Иванович?

— А с чего вдруг такая ходкость?

— Уголёк-с! Старший механик говорит, хороший нам уголёк-с загрузили давеча в порту.

По прошествии вторых суток ход пришлось сбавить — подвывающий норд гнал отколовшиеся от ледяного массива сначала мелкие айсберги, затем стали попадаться более крупные экземпляры. Их удачно обходили стороной, но получив пару раз от этих ледяных обломков основательный «бумс» в железные обводы корпуса, Престин приказал перейти на «средний».

Ходовая рубка не особо возвышалась над шкафутом, поэтому при опасном маневрировании необходимо было выходить на открытый мостик… основательно утеплившись, естественно.

Долго вахтенных сигнальщиков на холоде не держали, регулярно загоняя в тёплое, отогреться и попить горячего чая.

Мичман, постоянно отслеживающий горизонт, вскоре доложил, что уже видит в бинокль ледовое поле, однако оказалось, что это здоровенный кусок, дрейфующий отдельно. Его обогнули и только тогда по курсу разглядели сизо-белое разрозненное скопление, раскинувшееся по горизонту, теряющееся вдали.

— А ведь пока мы ходили туда-сюда, льды неслабо спустились к югу, — Престин лично поколдовал со счислением, бормоча: — Ну-с! На какой мы широте? 76°15′ примерно. Солнце ещё низенько. После обеда установлю точней.

Спустя пару часов переложили рули вправо, следуя вдоль ледяного массива. Углубляться северней командир посчитал нецелесообразным — край поля дробился, приходилось лавировать между льдинами, стараясь огибать опасные участки с крупным крошевом, дабы не повредить винты. Ход держали 3–4 узла.

Сигнальная вахта теперь наблюдала и по ходу движения и по левому борту, выискивая загадочный корабль.

При взгляде на ледяной хаос, простирающийся безграничной белой пустыней, затея отыскать тут кого-то теперь казалась абсурдной и даже глупой, порождая в голове ворчливое недовольство.

Какое же было удивление, когда один из сигнальщиков заорал:

— Вижу!

* * *

— Красная у него только надстройка, — не скрывая волнения, комментировал старший помощник, — такая… коробчатая и широкая, как под каюты. Похоже на большой пассажирский океанский пароход. Но… ледокол.

— Обводы корпуса чёрные, — добавил Престин в свою очередь, не отрываясь от бинокля.

— Повернём к нему навстречу?

— По-моему, он сам идёт на нас. И весьма быстро. Можно вообще лечь в дрейф, поджидая.

Расстояние сокращалось. Ледокол довернул точно на «Скуратова» и стал наблюдаться только с носовой проекции.

Было в этом что-то такое… вынуждающее подпитывать увиденное доводами разума, при оценке примерной толщины льда, размера судна, его скорости и всех странностей, включая отсутствие признаков работы паровых машин — дыма.

Казалось, что он просто скользит по поверхности, не имея осадки, водоизмещения, если бы…

Если бы в его носу словно бурун не вздыбливался лёд, ломаясь, выплёвывая брызги и…

Престин не мог понять, что это: «Как будто парит или снежная пыль… кипит она под ним, что ли? И что там такое краснеет»?

— Господи! — дрогнул голосом мичман. — Это вижу только я?

Теперь и Престин рассмотрел на чёрном фоне носового обвода корабля красную пасть, окаймлённую белыми зубами. Зловещую.

«А вдруг это действительно “японец”? А вдруг?» — побежало холодком по спине.

Пальцы, сжимающие бинокль, закостенели на морозе, несмотря на далеко не пижонские перчатки. Константин Иванович поднял взор чуть выше, где чернели, и уже явно видно — не трубы, а толстые странной конфигурации мачты.

— Вы бы спустились вниз, отогрелись, Константин Иванович, — побеспокоился помощник, — я за ним присмотрю. Никуда он от нас не денется.

— Это такая махина. Как бы нам самим деваться не пришлось, — тревожно проворчал в ответ Престин. Тем не менее последовал совету — холод уже пробирал до костей.

* * *

Выйдя из сплошных льдов, «красный ледокол» против ожидания не попёр напрямую через отколовшиеся участки, а избирательно огибал по открытой воде, подставляя свой полный профиль под жадные взгляды-окуляры с мостика «Скуратова».

Всё больше деталей любопытного судна удавалось рассмотреть в бинокль.

Первое, что бросилось в глаза — по чёрному борту, хоть и тронутому белой наморозью, вполне читаемые белые буквы: «РОСАТОМФЛОТ».

Сразу возникли вопросы: «На аглицком, расейском? А где же “еръ”? Что за нескладица?»

Потом распознали принадлежность судна. За высоким гротом торчал короткий огрызок решетчатой мачты, вот на нём и трепыхался…

«Будем считать его флагом. — К своему стыду, Константин Иванович испытал облегчение, опознав его как флаг Североамериканских Штатов — всё-таки «японцев» он со счетов не сбрасывал. — И бог ты мой! Недооценили размеры корабля. Он же огромен!»

— Да в нём тонн поболее, чем в броненосце будет, — вторил его мыслям мичман, — это его надстройка… она издалека вносит путаницу в представление о пропорциях. Но чем ближе, тем всё болеше поразительней!

Дальше офицеры перебрасывались короткими репликами, озвучивая свои соображения по конструктивным особенностям незнакомца — узнавая, предполагая и полностью не понимая предназначения некоторых.

— Орудий не вижу. Это не промысловое судно, не китобой, но смотрите, какие у него мощные стрелы кранов! Мачты металлические с марсовыми площадками… и такие вычурные антенны беспроводного телеграфа. Какой-то белый купол, прожекторы… — частил старпом, совершенно не обращая внимания, слышит ли его капитан или нет. — А вон непонятная штука оранжевая с синим на юте. Балка торчит, сверху — как усы или растяжки такие?.. Для каких целей? Неужели американцы отстроили это всё для исследований полюса? С таким заделом они побьют все рекорды.

Престин молчал. Неожиданно он понял, что этот «красный гигант» словно не от мира сего. Почему? А вот ощущение! Но и не только. Детали, узлы, исполнение, функциональная завершённость…

А ещё было в нём нечто такое… что стоит только прикрыть, даже представить, что прикрываешь глаза, и… призрак!

«Этот корабль как призрак! Не бывает таких, не может быть! Кто сейчас такое в силах построить? Чья школа?»

Он видел «Ермак» английской верфи по российским чертежам, считая, что это передовая, лучшая техника ледовой проходки.

«А этот многотонник, судя по носовому обводу (да и кормовой оконечности), строился именно как лёдопроходный корабль. Серьёзный корабль. Есть толстосумы, вкладывающие в исследования Арктики. В том числе и американские миллионеры. Есть у янки свои ледокольные паромы для Великих озёр, но во сколько обойдётся вот этот фантастический монстр? Это просто какой-то “жюль верн наутилус” в надводном исполнении»!

Престин слегка отвлёкся на своего старшего помощника, который продолжал восторженно комментировать, предполагать и даже придираться к каким-то техническим деталям, подмеченным на палубе и надстройках чужака.

«Неужели он не видит, не понимает, что от этого судна исходит нечто пугающее, чего не бывает или не может быть. И пугает он не пастью нарисованной и не огромностью своей… Кажется, что эта махина несёт в себе то, чего так всегда боялся и к чему всегда так тянулся человек — необъяснимое, непонятное, новое, неведомое… С ума сойти. Ещё не хватало перекреститься с придыханием: “Нечистая”! Что это на меня нашло?»