— И что сказывают о мире христианском в ваших странах? — поинтересовалась княгиня, закусывая кисловатое вино хрустящими медовыми цукатами.

— Молвят много интересного, страшного, а порою и странного, госпожа, — приложил ладонь к груди своей сарацин. — Иные легенды столь невероятны, что не решусь о них вслух упомянуть, пока истинность сказаний подобных не проверю.

— Сказывай, сказывай, — приободрила его Елена. — Дюже любопытно, каковы побасенки про нас складывают?

— Доносят мудрецы и путники разные, что дожди в землях русских столь часты и обильны, что порою небо по многу дней черным остается, а реки из берегов выходят и на десятки верст леса и поля окрест затопляют.

— От дождя такое не часто случается, — пожал плечами Егор. — Разве только в половодье.

— Нечто и вправду воды в реках и дождях так много бывает? — удивился Хафизи Абру. — У нас обычно каждая капля наперечет, каналами на поля отводится, за отдельную плату к посевам пускается. Лишь изредка небеса разверзаются, обрушивая ливень, но сия беда страшнее засухи. Она сносит целые деревни и забирает жизни сотнями. Как же вы живете, коли у вас стихия подобная несколько раз в году бушует?

— Крыши покрепче, стены потолще, дренаж хороший от водостоков, — пожал плечами Вожников. — И ничего, жить можно. Зато с орошением никаких проблем.

— Еще сказывают, в реках русских живет рыба странная. Ест она не траву или мясо, а деревья прибрежные; дома себе, ровно человек, из глины и стволов строит, вся мехом покрыта, и мех сей превыше многих других знатными людьми у вас ценится.

— Бобер!!! — обрадовалась Елена. — Точно, есть такой! Его во многих монастырях в пост кушать дозволено. Ибо раз в воде живет, значит, рыба! Давай, мудрец, загадывай еще загадки. Может, отвечу.

— Молвят путники, живет у вас в ледяных землях индриг-зверь: от холода под землю прячется, там детей выводит, норы роет, кореньями питается, а как на свет выглядывает — так от солнца умирает сразу! Жители тамошние на него тем и охотятся, что свет в пещеры его пускают, а опосля бивни отламывают и для копий своих используют, али украшения режут, ровно из кости слоновьей. И от кости той бивень индриг-зверя не отличить!

— Мамонт, — немного выждав, сказал Егор. — Вообще-то они мертвы уже давно. Просто весной и летом туши из земли талыми водами вымывает. Бивни в тундре можно как грибы собирать.

— Велик Аллах, и деяния его непостижимы, — вскинул руки к потолку Хафизи Абру. — Не ожидал, что сия легенда правдивой окажется. А вот еще сказывают, что моря ваши столь холодны бывают, что замерзают от берега и до берега, и по ним, ровно пополю, в иные страны ездить можно.

— Ты на Волхов сегодня смотрел, мудрец? — решила съехидничать Елена.

— Так ведь то река, госпожа… — осторожно возразил сарацин.

— Так ведь и морозы на нашем севере куда крепче здешних случаются.

— А правду ли сказывают, — после короткой заминки продолжил свои загадки Хафизи Абру, — что в тех морях ледяных рыбы плавают, что размером больше ладьи вырастают? Рыбы те горячие и жирные, и ради жира этого жители северные на сих рыб охотятся. Да не просто охотятся, а с лодок, что рыбе той размером не больше, чем с голову будет?

— Известное дело, рыба-кит, — пожал плечами Вожников. — Нечто у тебя загадок посложнее не найдется?

— Сказывают путники иные, и рабы христианские сие не опровергают, что в землях западных немцы местные смерти поклоняются, превыше пророка Исы [Пророк Иса — Иисус Христос, в исламе почитаемый за одного из пророков.]ее ставя. При сем особо ценится смерть насильственная, с мучениями всякими связанная. Каждая казнь у христиан тамошних за праздник великий считается, толпы зрителей немалые собирает. Потому ради удовольствия всеобщего там казнят людей всяких за любую малую оплошность, а зачастую и вовсе без повода, выбирают для умерщвления девиц красивых или мужей крепких и подолгу их мертвыми держат для любования. И сказывают, что, по верованиям христиан западных, большая польза от казненных сих проистекает, ибо под повешенными корень любовный растет, мандрагорой именуемый, веревка повешенного от болезней многих помогает и удачу приносит, кровь же его способна неудачливую судьбу на счастливую переменить; рука казненного дома от кражи оберегает, одежда казненного скот домашний тучным и здоровым делает, коли ее порвать и обрывками коров и ясли хоть немного потереть. И ради тех вещей полезных казни творят христиане с большой радостью, нередко путников случайных вешая, лишь бы останками их поживиться и селения свои украсить… — Сарацин замолчал, с нетерпением ожидая ответа.

Вожников от услышанного закашлялся, торопливо выпил вина, постучал себя ладонью по груди, покрутил головой. Не зная, что сказать, наполнил кубок снова.

И что тут можно было ответить? Сказать, что католические христиане смерти не поклоняются? Что это просто случайность и мелкие народные суеверия? Но только как тогда объяснить, откуда подобные верования взялись? Тем более что, отправившись в Европу, Хафизи Абру собственными глазами увидит роскошные виселицы на перекрестках и улицах, и у дворянских усадеб Германии, эшафоты на главных площадях Франции и Италии, дерево висельников в Англии [Дерево висельников — Тайбёрнское дерево в западной части Лондона. Поначалу это было просто дерево, на котором с 1196 года развешивали казненных, в дальнейшем — сложное инженерное сооружение, за один раз способное «вздернуть» до 24 человек (рекорд от 23 июня 1649 года).]… И сделает вполне естественные выводы по поводу нравов и богов христианского мира.

Егор лихорадочно искал объяснение — но как назло, в голову ничего не приходило. Хотя, наверное, никакого объяснения и не существовало. Тысячи казненных каждый день — нередко даже совсем малых детей — вряд ли можно оправдать какими-то разумными доводами. Ни борьбой с преступностью, ни дисциплиной, ни опасностью измены. Русь или Орда в этом отношении гуманизмом тоже не отличались — но здесь жертвы правосудия исчислялись все же десятками, а не десятками тысяч!

— Однако, ты хорошо говоришь по-русски, Хафи-зи Абру, — выручила мужа княгиня нежданным вопросом. — Где ты выучил наш язык?

— Это было несложно, госпожа, — почтительно склонил голову сарацин. — Как ты изволила заметить, в наших краях множество купцов бывает из земель ваших. Языки же франков, англов и германцев учил я у полонян, в море Средиземном захваченных и в походах андалусских [Андалусия (аль-Андалус) — арабское название Испании.].

— Ты говоришь на всех этих языках? — удивился Егор и с ходу попытался освежить свои слабые познания в английском: — You've had a lot of teachers?

— Five servants of the Persia Shah, — с готовностью ответил мудрец.

— Что? — поинтересовалась Елена.

— Я спросил, сколько у него было учителей, — перевел Вожников. — А он ответил, что пятеро из них прислуживали в Персии у шаха.

— France, aussi, est venue des fonctionnaires? — обратилась к гостю княгиня.

— J’ai autorisés à communiquer avec ses concubines dans le harem du Shah, да отблагодарит Аллах правителя за его мудрость, — ответил Хафизи Абру.

— Умеет устроиться наш ученый, — рассмеялась Елена. — Французский он изучал у наложниц в гареме своего господина.

— А где изучал германский?

— У наемников могучего Тамерлана, властитель, — ответил сарацин и повторил на немецком: — In mächtigen Söldner Tamerlan, der Herrscher.

— Я восхищен твоей мудростью, дорогой Хафизи Абру. Полагаю, ты должен быть не писцом при султане Улугбеке, а главой его медресе.

— Благодарю за столь лестные слова, великий князь и император, — приложил руку к груди сарацин, — но глава медресе должен заниматься строительством, библиотекой и обучением учеников. Писец же с дозволения господина волен в своих путешествиях. Дозволишь ли ты задать еще один вопрос, повелитель?

— Задавай, — разрешил Егор, хотя внутренне напрягся.

— Верно ли сказывают путники, великий князь, что ты не берешь со своих подданных податей? Что токмо богачей ими обкладываешь?

— Да, мой милый! — встрепенулась и Елена. — Почему ты отказываешься подати собирать? Сколько раз тебе о том сказывала!

— Зачем обирать несчастных бедняков, в поте лица своего добывающих кусок хлеба? — развел руками Вожников. — Нечто мы голодаем, бедствуем? Пусть живут в покое, мне лишнего не надо…

Разумеется, это было наглым враньем. Великокняжеская казна налог получала со всех, даже с сирых и убогих, даже с жуликов и воров. Вот только записан он был не в книгах у сборщиков дани, а спрятан в ценах и товарах. Финансовую грамоту Егор усвоил в свое время неплохо и отлично понимал, что товар сам по себе ценности не представляет. Для получения прибыли его нужно перевезти от производителя к потребителю. А коли так — зачем содержать толпу мытарей и раздражать трудовой люд налогами, из-за которых они, если верить учебникам, бунтовали чуть не каждый год? Зачем, если подати можно спрятать в подорожные сборы и взимать с купцов и путников? Те, конечно, кряхтели и ругались, но платили — куда на таможне денешься? Потом закладывали расходы в цену и в итоге выходило, что каждый десятый грош, пфеннинг или лира, которыми расплачивались люди на рынках империи, в итоге пополнял мошну государства.

Вроде все просто — а никто не догадывался. Феодализм! Не знакомы еще здешние люди с подобными финансовыми махинациями.

Однако раскрывать сию тайну Егор не собирался никому и никогда. Даже собственной жене — вдруг проболтается? Ведь его власть опиралась не только на дворянские присяги, но еще и на тот факт, что простой люд постоянно расплачивался со всякими мироедами то барщиной, то оброком, то десятиной, то пошлиной — с помещиками, с епископами, с судьями, с воеводами. И только великий князь и император не требовал никогда и ничего — бескорыстно защищая и помогая, верша справедливый суд и награждая достойных, строя дороги и мосты. Ну как можно взбунтоваться против такого благородного повелителя?!