— Ну, рассказывай, — присев рядом на камень, тихо промолвил Иван. — Как Устинью свою нашел, как зиму пережили, до Печоры-реки добрались ли?

— Не добрались, — вздохнув, односложно ответил Маюни. — Зиму на берегу переждали.

Атамнан недоверчиво вскинул глаза:

— Это у моря-то Студеного? Без избы, без печки?

— Чум сладили, охотились — так и жили, — пожал плечами остяк. — Я Ус-нэ уже едва ль не мертвой нашел. Хорошо, Митаюки-нэ подсобила, подсказала, где суженую мою искать! А я ведь ее не любил, Митаюку, злобной колдовской тварью считал, обзывал всяко… а она — вон как! Теперь совестно, стыдно, да-а. А здесь не останемся, не проси, атамане. Ус-нэ моя с позором жить не сможет. Не может и в тундре, в тайге, к людям хочет. Потому и за долей пришел. В Пустозерском остроге избу сладим… или еще в какой земле.

— Да уж, Строгановых обойти не получится, — Иван негромко рассмеялся. — Лучше, правда, к поморам, на Студеное море уйти. Но то — далеко больно.

— А где это? — заинтересовался остяк. — Как далеко?

— То тебе в Пустозерье скажут, — атаман, зевнув, отмахнулся. — Да и зачем вам туда? Чай, и Строгановым добрые проводники да звероловы нужны — с голоду не помрете. Но и своим умом жить вам не дадут, о свободе забыть можете.

— Дом свой поставим, — упрямо повторил Маюни. — Избу. Заживем.

— А ты сможешь — в избе-то?

— С ней… — остяк с улыбкой кивнул на чистящую рыбу супругу. — Везде смогу! Великие боги исполнили мечту мою сокровенную — жену такую дали, да-а. Теперь мне боле ничего и не надобно.

— Окромя изб, хоромин, людишек…

— Люди — то не мне, — скривился юноша.

Атаман покивал:

— Знаю, знаю — ей. Ну, коль так решил — упрашивать-неволить не стану. На кругу, думаю, согласятся все. Все тебя знают, уважают. И Устинью твою…

— Вот за Устинъю-то мне и боязно. Не сможет она здесь, руки на себя наложит, да-а.

Иван ничего не сказал, лишь развел руками: а что тут скажешь — прав Маюни! На каждый роток не накинешь платок, слухи так запросто не пресечешь. Да и не столько в языкастых казаках да бабах дело, сколько в самой Устинье. Коли здесь останется, ей всегда, до скончания веков в каждом взгляде будет насмешка чудиться, а в каждой улыбке — злой похотливый хохот. Кто ж такое выдержит-то, а?

— Спасибо за рыбу, Маюни… — молча сжевав ароматный, жаренный в углях кусок, поблагодарил атаман. — И тебе спасибо, хозяйка. Ты уж на нас не держи зла.

Устинья неожиданно улыбнулась, спокойно и как-то грустно, но тут же опустила глаза, украдкой взяв за руку молодого супруга. Тот обернулся, шепнул что-то ласковое… Иван попрощался, ушел, понимая, что ни Маюни, ни Устинью он больше не увидит в остроге никогда. Что ж, тогда лучше расстаться друзьями.

Вечером, когда Маюни ушел на круг, Устинья, управившись с делами, прилегла в чуме. Сон не шел, да она и не думала спать, просто так, размышляя, лежала… А еще чувствовала что-то такое, не очень хорошее, вот будто бы под лопаткой свербило, словно бы укусил кто. А потом вдруг — точно так же — засвербило в боку. Поворочалась дева, выбралась из чума наружу — на вечерней-то зорьке уже было прохладно. И тоже чувствовалось, будто что-то не так! Что…

Ус-нэ вдруг услышала за спиной едва слышный шелест, обернулась… и увидела невдалеке белого златорогого оленя и важенку. Олень бил копытом, словно пытаясь затоптать что-то, а важенка жалобно блеяла… пока не исчезла вдруг вместе с оленем.

Покачав головою, встревоженная — не впервой уже такое видение — Устинья, перепрыгивая через серую россыпь камней, бросилась к тому месту, где только что стоял олень, наклонилась, на коленки встала… искала — что, непонятно, хотя… Вот! Стебель таволги! А таволга-то здесь, на острове, не росла, холодновато для нее было! Странный какой-то стебель… нитью синей опутанный… словно бы специально — сноровку — кто-то его здесь посадил, воткнул.

Дева недолго думала, выдернула стебель — по ладони полоснуло до крови, словно ножом, — сопротивлялся стебель, вырывался, вертелся, словно змея, только что не шипел! У кого другого, может, и вырвался бы, да только не у Ус-нэ! Добежала дева до моря, сунула руку в воду… придавила таволгу плоским камнем — лежи, остывай. Пошла обратно к чуму — и снова увидела белого оленя и важенку — те весело промчались мимо, исчезли. И под лопатками не чесалось больше, и в боку не свербило. Нигде. Что это ж за стебель такой? Чей?

На созванном вечером казацком кругу по первому вопросу — о доле Маюни — разногласий не возникло. Все разом подтвердили — выдать. Остяк вышел на середину, к костру, поклонился на все четыре стороны, улыбнулся застенчиво, поблагодарил.

— Люб ты нам, парень! — кругом послышались возгласы.

— Может, зря уходишь?

— Еще повремени!

— Благодарствую всем вам, да.

Не поддался юный остяк на уговоры, да атаман иного и не ждал. Что ж, пусть уходит, хотя и жаль.

— Долю твою поутру выдам, с рассветом, — улучив момент, шепнул Иван. — Подождешь?

Маюни улыбнулся:

— Не, в чум пойду, к жене. Утром явлюсь, да.

— Добро, — атаман махнул рукой. — Увидимся.

Другое нынче тревожило Егорова, давно уже не давало покоя — судьба пропавшей ватаги Матвея Серьги.

— Вот что, други, — чуть помолчав, негромко начал Иван. — Про наших все мы думаем, все возвращения ждем — уж пора бы!

— Пора, атамане, пора! — нестройным хором поддержали ватажники. — По зиме еще должны были вернуться — ан нет.

— Смекаю — надобно на поиски малую ватажку отправить! — Молодой казак Игумнов Тошка вскочил на ноги, азартно ударив шапкою оземь. — Вызнать все, может, и подмогнуть.

— Сметливый ты у нас, Тошка, — почесав бороду, глухо засмеялся осанистый Кондратий Чугреев. — Гли-ко, без тебя бы не догадалися.

— А я что? — парень смущенно зашмыгал носом. — Я-то и говорю, что все…

— Правы вы все, други, — повысил голос атаман. — Ватагу отправить надо. Не верю я, чтоб сгинули все Матвеевы казаки безвозвратно — быть такого не может! Пусть и немного их, так там один Штраубе целого десятка стоит!

— Да, немец — казак опытный, тороватый, — ватажники согласно закивали, переглянулись. — И Силантий Андреев — не молодь.

— Отца Амвросия еще вспомните!

— Да и сам-то Матвей Серьга…

— Вот и я говорю, — спокойно кивнул Иван. — Не могли такие люди сгинуть. Отчего ж тогда не вернулись? Не прислали гонца? Ну, други, у кого какие мысли есть?

Казаки задумались, зачесали заросшие затылки…

— Может, струг у них на камень налетел, так пешком идут, — предположил Яшка Вервень. — Вкруголя, по бережку пробираются, чудищ да колдунов обходят — дорожка неблизкая, вот и подзадержались.

— Все одно, Яша, должны были уж прийти. Не век же им хаживать!

— А может, окружили их. — Костька Сиверов, поднявшись, пригладил волосы. — Обложили плотно — не дернешься и гонца не пошлешь.

— А еще могли золота столько захватить, что еле-еле тащат, — под общий смех высказался Короедов Семка.

— Эко ты Сема, загнул — еле-еле!

— Ну а что? В тех-то краях колдовской народец непуганый. А наши добычи набрали — отяжелели, не до спешки им.

— Твои бы слова, да Богу в уши, Семка, — посмеявшись, атаман посмотрел на молодого пономаря Афоню Спаси Господи, после ухода Матвеевой ватаги необычно сдержанного, молчаливого.

Ну а как же иначе? Тяжкий крест ныне нес Афоня — окормлял острожников Божьим словом заместо ушедшего с Серьгой отца Амвросия. Службу исполнял честно и себя держал как и следует — ни с какой полоняницей-девкой не путался, а токмо молился часто, поддерживал порядок в Троицкой церкви да время от времени брал челнок, навещал часовенку, пустынь, на безлюдном островке еще отцом Амвросием выстроенную. Там — в одиночестве полном — молился, лампадки жег да с Господом Богом беседовал. Ватажники Афоню зауважали — парень, кажется, не только внутренне изменился, но и внешне — ввысь еще больше вытянулся, оставаясь таким же худым, как и раньше, однако угловатость прежняя исчезла, появилась в движениях некая неторопливость, осанистось, как и положено степенному пастырю.

Уловив атаманов взгляд, Афоня поднялся, откашлялся:

— Мыслю, всяко быть может, как вы говорите — и так, и этак. И гадать тут нечего — надобно посылать отрядец. Сам готов идти с радостию и словом Христовым!

— Нет уж, Афонасий, — тут же возразил Иван. — Христово слово и в остроге не лишнее. Не ты — так кто? Других-то священников у нас и нету. А ватагу на поиски тотчас же и соберем, сам ее и возглавлю… Тише, тише, казаки, не шумите! Дело непростое, опасное, я ж, как вы знаете, в походах опытен, да еще и удачлив. С собой возьму человек с дюжину, уж не обессудьте, кого выберу, остальные здесь останутся — в остроге, чай, тоже порядок нужен, нужна и защита — вдруг да нападут поганые? Зима кончилась, лето скоро — самое время им и напасть. Ну, бог даст, до той поры мы все возвернемся с удачею.

— За себя кого мыслишь оставить, атамане? — поморщившись от кострового дыма, негромко поинтересовался Чугреев Кондрат.

— А тебя, Кондрате, и мыслю. — Иван добродушно прищурился и погладил шрам. — Тебя да Яросева Василия. А кто промеж вами главным, кто в помощниках — то пусть сейчас круг решит. А, казаче?