— Не огневается Великий князь на Новгород-то за обиду? — забеспокоилась Евдокия, но тверской воевода не ответил, отмахнулся:

— Подворники вас к Полковой башне проводят, там располагайтесь. Баня протоплена. Как рухлядь уложите, сразу парьтесь идите. Устали верно, с дороги-то?

— Как не устать, батюшка? — поспешила пожаловаться тетка. — Ночевали-то на земле голой, где тьма застанет. Подстилку кинем и спим. И кушали на ходу токмо рыбу вяленую али соленую да пироги, коли у берега купить удавалось, водой речной запивая…

Но воевода, тяжело пыхтя, лишь отмахнулся. Он, похоже, задал вопрос разве что из вежливости, в душе мечтая побыстрее избавиться от посетительниц и скинуть наконец жаркую тяжелую шубу… Соломония поняла это первой, поклонилась, дернула Евдокию за рукав:

— Пошли, тетя. У князя, верно, дел важных в достатке.

— За мной, за мной ступайте, — подсуетилась стоявшая у дверей женщина в простом белом сарафане и сине-красном платке. — Вы, верно, твердыни нашей и не знаете вовсе? Ну, тогда и до бани тоже провожу.

Полковая башня стояла примерно посередине восточной крепостной стены, аккурат напротив воеводских покоев, отделенная от них огромным пятикупольным храмом, каменным, с выбеленными стенами, золотыми шатрами и высокими узкими окнами, забранными слюдой. Бревенчатая башня на фоне богатой церкви выглядела скромно: высотой ниже чуть не вдвое, а шириной — так и вчетверо. Между тем пять ярусов рубленого укрепления могли вместить сотни две воинов, если не более. Судя по тому, что внутри под стенами лежали грудами тюфяки из травы, она для того и предназначалась, ополчение в случае войны принимать.

— Вот, укладывайтесь, где душе угодно, — щедро предложила их провожатая. — Ваши землячки на третьем жилье поселились. Можете к ним подняться, а можете другое выбрать.

— Лучше здесь, боярышня! — взмолилась Заряна, что вместе с холопом несла сундук да еще и узел через плечо.

— А хотите, потом куда лучше переберетесь, — предложила женщина. — Вы пока рухлядь с мальчиком оставьте, я вас до бани провожу. Может статься, разбирать и не понадобится.

Евдокия и Соломея переглянулись, и тетка сказала:

— Обожди чуток, милая. Я токмо исподнее чистое достану.

Баня стояла, понятно, на берегу Тверцы — и женщинам пришлось еще раз пересечь мощенный дубовыми плашками двор. Зато внутри низкой широкой избы их ждало настоящее блаженство: горячий влажный воздух, полные котлы горячей воды и бочки с холодной да ароматный щелок, белый, черный и зеленый на выбор.

Похоже, тут совсем недавно кто-то мылся: полки были еще влажными, тут и там на стенах и полу прилипли березовые листья, и воздух еще хранил травянисто-можжевеловый аромат ошпаренных веников. Но путниц это не смущало — для того ведь бани и рубят, чтобы не простаивали. Воды кто-то натаскал, шайки-ковшики приготовил — за то работнику низкий поклон и благодарность. Женщины торопливо скинули в предбаннике одежду, плеснули на раскаленные камни воды, с наслаждением вытянулись под самым потолком, пропитываясь жаром и покоем, сбрасывая усталость.

Они успели пару раз натереться здешним щелоком, разведенным каким-то травяным настоем, и ополоснуться, постегать друг друга вениками и снова ополоснуться — когда в дверь постучали, и женский голос громко позвал:

— Какую из вас Соломонией кличут? Выходь сюда!

В предбаннике оказались три пожилые, уже одетые вразнобой тетки: кто в сарафане, кто в безрукавке с юбками; одна в кокошнике — остальные в платках. Они без смущения стали ощупывать девочку пухлыми мягкими пальцами — ровно скотину на рынке.

— Тоща больно девка-то! — заметила одна. — Кожа да кости! Груди малы совсем, токмо соски и торчат.

— Чего же вы хотите от малой девы?! Пятнадцать лет всего! — вступилась за воспитанницу выскочившая следом Евдокия. — Грудь настоящая у бабы появляется, когда первый раз понесет!

— Без тебя знаем, не маленькие, — грубовато ответила повитуха. — Бедра да, широкие, рожать легко будет. А мясо… Мясо нарастет. Коли кость крепка, то и тело будет. Рот открой, дай на зубы глянуть…

Соломея послушалась, и тетка удовлетворенно кивнула:

— Крепки, хоть орехи коли! Ровно жемчуг сверкают.

— С лица гладкая, тело без оспин, — добавила вторая. — Родинок тоже немного, не портят.

— Без изъянов, в общем, — подвела итог третья и положила ладонь Соломее на плечо: — Ступай, девочка, парься.

Облегченно вздохнувшая красавица послушно вернулась в парную, еще раз ополоснулась из шайки — но настроение париться прошло. Девочка вышла, переоделась в чистую рубаху, зачерпнула ковшом из бочонка заботливо принесенный кем-то квас, попила.

— Тебе бы не квасу, а медку хорошо ноне пить, — присоветовала тетка. — От хмельного пития, известное дело, щеки румянятся и тело рыхлее становится. Девка пухлая да румяная завсегда краше кажется, тебе сие ныне на пользу. И спать хорошо бы поболее. Вот, душегрейку мою накинь, дабы не простыть, да в башню пошли. Ты ляжешь, а я на базар обернусь. Гляну, чем Тверь нынче богата.

Тверь оказалась богата копчеными судаками, каковых Евдокия принесла целых три себе и воспитаннице, да еще два для слуг. Наевшись и напившись досыта, да после баньки, да оказавшись на мягкой постели после полутора недель скудости и жесткой подстилки, Соломея не просто заснула — провалилась в беспамятство, вовсе не заметив ночи. Показалось — токмо-токмо веки сомкнула, ан чуть не над самой головой звонкий юношеский голос прокричал:

— Петушок пропел давно! Всем насыпано пшено! Сколько можно спать, девицы-красавицы?! Паруса ужо слежались, весла усохли, ушкуй застоялся. Пора в дорогу!

— Чего орешь как оглашенный? — услышала девочка недовольный шепот воспитательницы. — Не видишь, что ли, почивают все!

— Это ты, что ли, невеста великокняжеская из Корелы? — удивился голос. — Коли ты там первая красавица, я туда точно носа ни в жисть не покажу!

— Тебе-то что за дело, окаянный?

— Мне по повелению государеву велено невест из двери к престолу доставлять. Так что, какая ты ни есть, ан сбирайся!

— Не морочь мне голову, трепло базарное. Ни в жисть не поверю, что ты и есть князь Чаломеев!

— А я и нет! — весело согласился голос. — Али ты полагала, знатный муж самолично станет лодки гонять да кибитки пересчитывать? Не-ет, княже с воеводой здешним пирует да указания великомудрые отдает. Хлопоты же на нас, боярских детях. Так чего, матушка, поедешь в Москву, пред очи государевы казаться али передумала ужо? Невеста с возу, кобыле легче!

Соломея наконец-то открыла глаза и повернулась на спину. Теперь шумный гость стал ей хорошо виден: зеленые глаза, широкая улыбка на веснушчатом лице, сдвинутая вперед, почти к самым бровям коричневая тафья, синий расстегнутый кафтан, из-под которого проглядывала золотистая атласная косоворотка, красные полотняные штаны. Пояс добротный — тисненый, с украшенным шелковыми кисточками подсумком, замшевые ножны и чехол для ложки. Без сабли, правда, — ну да в мирное время оружие на Руси мало кто с собою носит. Усы и борода еле различимы. Похоже, и второго десятка парень еще не разменял.

«Симпатичный, не нищий, званием ровня, — подтягивая шерстяное одеяло выше к подбородку, машинально отметила девица достоинства незнакомца. — Тафья без вышивки… Нечто даже сестры нет, головной убор украсить? А уж невеста нареченная точно без подобного подарка не отпустила бы! Значит…»

Соломония спохватилась — и мотнула головой, отгоняя ненужные мысли.

Что ей за разница, обручен боярский сын али нет? Она ведь к княжичу государеву в невесты едет!

— Ну вот, разбудил! — вздохнула Евдокия. — Уйди, охальник, снаружи подожди! Дай девице подняться спокойно!

— Я-то подожду, — отступил паренек. — Да токмо недолго. Ибо чтобы в Клин затемно поспеть, нам поскорее отвалить надобно. А уж вы сами решайте, куда вам нужнее: в Москву со мною сейчас прямо али обратно в Корелу без поспешания?

— Да иди же, не понукай! — отмахнулась тетка. — Скоро мы, скоро!

Боярский сын вышел, и девочка, вздохнув, откинула одеяло.

Собралась Соломея споро. Да и чего сбирать, коли вчера токмо прибыли и разложиться не успели? Однако же вышла все едино последней. Ее соперницы были уже здесь — румяные, статные. Обе заметно более высокие и в теле, обе на пару лет старше, обе в бархатных платьях и кокошниках с жемчугами. Обеих сопровождали хорошо одетые бояре — вестимо, отцы или братья — и по паре служанок. Девочка же нарядилась в льняные рубаху и сарафан, хоть и с вышивкой, да голову платком повязала.

Однако веселый парень, окинув ее взглядом, одобрительно хмыкнул:

— Ан, пожалуй, и в Корелу заверну по случаю, — и крутанулся: — Пошли!

— Пешком?! — возмутилась одна из девиц.

— Уж прощения просим у княжьей милости, ан за сто саженей ехать возка не заложили, — развел руками боярский сын. — Не отвалятся, мыслю, руки у слуг ваших сундуки через калитку пронести?

Идти и вправду пришлось совсем недалеко. Сразу за соседней башней наружу, к реке, вела тайницкая калитка. А под ней у причала — покачивался вместительный одномачтовый ушкуй.