Александр Прозоров

Судьба княгини

Пролог

3 сентября 1424 года

Рязанское княжество, Одоевский уезд, жнивье перед деревней Грибово

Осенний день выдался просто на загляденье. Ясный, солнечный — но вместе с тем ветреный и прохладный. В такую погоду самое милое дело — надеть поверх исподней и полотняной рубах толстый, в два пальца, а потому очень теплый стеганый или войлочный поддоспешник, шерстяную тафью на макушку, да заправить подбитые мехом штаны в сапоги из толстой кожи. Сверху пуд железа али два — это уж кому как больше нравится. На голову, поверх шапочки, насадить островерхий шлем.

Летом в таком снаряжении даже просто на месте сидеть — и то мука. Упаришься так, что уже и сам смерти желать начнешь. Зимой же — холодно, да броня индевеет и кожу обжигает. Приходится плащи и шубы набрасывать — но тяжелы они, утомляют и движения сковывают. Да и не греется железо-то от меха. Все равно «кусается».

То ли дело нежная прохладная осень! Не жарко, не тяжело, никаких дождей и туманов, пропитывающих одежду противной холодной влагой; ветерок поддувает, освежает тело и уносит запахи. Самая лучшая погода для хорошей драки!

Московская дружина перетаптывалась поперек недавно скошенного длинного поля, одним краем упираясь в редкий сосновый бор, а другим — в узкий ручеек, сразу за которым начинался густой, влажный и непролазный осинник.

Хотя — какая там московская? Из шестнадцати сотен воинов восемь — галичская дружина, пять — суздальская и три — боровская. Великий князь Московский, узнав про ордынский набег, объявил сбор ополчения на Берегу [Берег — северный берег Оки, на котором на протяжении многих веков русское ополчение встречало татарские набеги. Эта постоянная порубежная служба так и называлась: Берег, служба на Берегу.], возле Коломны — но главные силы еще не собрались, и потому в «московской рати» на сегодня не имелось ни единого московского боярина. Однако первый русский воевода не стал дожидаться головного полка — помчался вперед с теми полутора тысячами воинов, каковые подошли самыми первыми. И — догнал!

Татары растянулись на удалении всего в сотню саженей. Числом примерно втрое больше — но почти без брони, в шапках вместо шлемов, на низких степных лошадках и с легкими пиками вместо тяжелых рогатин.

Обычно степняки не вступают в сражения. Ведь они ходят в чужие земли грабить, а не умирать. Однако на сей раз воевода Юрий Дмитриевич, брат великого князя Василия, подловил их на возвращении в Дикое поле — с огромным обозом награбленного за месяц барахла, что заполонило всю дорогу за спинами легконогой конницы. Не могли же ордынцы бросить все добро, добытое с таким трудом, и просто разбежаться, возвращаясь в родные кочевья редкими перелесками и узкими тропками! И потому сейчас разбойники хмуро стояли от соснового бора до осинника и разглядывали кованую рать, загородившую им путь к свободе.

— Почему они не стреляют, папа? — разорвал тяжелую тишину звонкий мальчишеский голос, заставив бояр резко перевести дух и зашевелиться.

— Кто это был? — привстав на стременах, закрутил головой одетый в золоченые доспехи воевода.

— Прости, Юрий Дмитриевич! — отозвался крупный боярин в панцирной кольчуге со вплетенными в нее воронеными дисками размером с ладонь. — Сие сын мой сын, Василий. Новик он, первый раз в походе. Юн еще, знаю. Но уж очень просился! Истинный воин растет.

Небольшая свита воеводы, плотно стоявшая в нескольких шагах перед рядами дружины, немного расступилась, позволяя всаднику из задних рядов проехать вперед.

Поравнявшись с воеводой, ратник приложил руку к груди, чуть поклонился:

— Хорошего дня тебе, Юрий Дмитриевич! Мое имя Василий, я есмь сын князя Ярослава Боровского, внук князя Владимира Храброго [Владимир Андреевич, представитель «царственной» династии, внук знаменитого Ивана Калиты, получивший в народе прозвища Донской и Храбрый. Донской — за свою определяющую роль в Куликовской битве, а Храбрый — за поведение во всех прочих походах «по совокупности».]!

Панцирная кольчуга, щит капелькой, рогатина с широким наконечником, островерхая ерихонка с посеребренной улыбающейся маской от шлема до подбородка. В полном боевом облачении новика было не отличить от всех прочих воинов, опытных и не очень. Своим сложением мальчик, несмотря на юность, мало уступал большинству бояр, а отсутствие бороды не было столь уж ясным признаком молодости, ибо многие воины оные ровняли и стригли — и потому из-под защитных масок на грудь они не выпадали.

— Сколько тебе лет, юный витязь? — поинтересовался воевода.

— Уже тринадцать, княже! — Новик отвернул личину в сторону, открывая совсем детское веселое лицо с узким подбородком, острым носом и глубокими синими глазами.

— Не рановато в сечу-то? — склонил голову набок звенигородский князь.

— Я внук Владимира Храброго! — звенящим голосом выкрикнул княжич. — Я должен стать великим воеводой! Я учусь сражаться!

— Похвальное желание, — кивнул воевода. — В твоих жилах течет гордая кровь, ты станешь достойным витязем.

— Благодарю, княже! — Новик снова спрятал лицо под железную маску.

— Что до луков, княжич, — перевел взгляд на врага Юрий Дмитриевич, — то татары уже месяц разбойничают. Вестимо, боевые припасы у них давно кончились. Нечем им стрелять, колчаны пустые.

— А мы почему не стреляем?

— Ждем удачного момента. — Воевода отвел руку назад и потрогал лежащий на крупе коня, обшитый бархатом саадак [Саадак — комплект из лука и колчана со стрелами в закрытой коробке. Часто в комплект входили сулицы — метательные копья.].

— Когда он наступит?

— Ты задаешь слишком много вопросов, сынок, — вмешался князь Ярослав Боровский. — Не мешай воеводе!

— Коли не спрашивать, княже, ничему не научишься, — укорил его Юрий Дмитриевич и обратился к новику: — Нам надобно, Василий Ярославович, чтобы татары на нас напали. Иначе Большим нарядом не воспользоваться. А они, видишь, квелые стоят. Надо бы расшевелить… — И воевода повернулся к боровскому князю: — Сможешь, Ярослав Владимирович?

— Дозволь мне, княже, дозволь мне! — встрепенулся новик. — Дозволь, я наши сотни на ордынцев поведу!

— Ну нет, Вася! — решительно отрезал князь Боровский. — Ты сюда учиться просился, а не в самую свалку влезать! Вот при воеводе и оставайся! Учись! Юрий Дмитриевич, сделай милость, присмотри за ребенком!

— Отец! — возмущенно выкрикнул мальчишка.

— Жди здесь, Василий, и слушайся князя Звенигородского! Тихоня, Басарга, Вторуша, берегите сына, остальные за мной! — Ярослав Владимирович повернул коня, поскакал к своим сотням.

Его небольшая свита разделилась. Трое богато снаряженных холопов в чешуйчатых куяках, издалека похожих на рыбью чешую, поскакали за хозяином, другие трое остались с княжичем.

Вскоре правый край русского войска дрогнул, медленно двинулся вперед. Бояре на ходу цепляли рогатины петлями к седлу, сдвигали вперед колчаны, вынимали луки. Намерения их оказались столь ясны, что разбойничья армия, еще до первых стрел, зазвучала залихватским пересвистом и ринулась навстречу, с громким гиканьем разгоняя скакунов и опуская пики.

Боровские воины, уже успевшие поменять ударное оружие на стрелковое, к сшибке оказались не готовы и стали спешно разворачиваться, уходя от удара и в полуобороте пуская стрелы себе за спину.

— Лу-уки!!! — громко закричал Юрий Дмитриевич, благо вся его рать находилась совсем рядом, и сам первым, перевернув рогатину и вонзив острием в землю, схватился за саадак.

Атака правого края на глазах превращалась в паническое бегство — уходя от удара, боровские дружинники, не переставая осыпать врага стрелами, миновали свое старое место в строю и понеслись дальше. Татары, теряя товарищей, с посвистом и гиканьем их преследовали, стремительно сокращая расстояние.

— Лу-уки!!! — Звенигородский князь стал быстро опустошать колчан, выпуская стрелы высоко вверх. Прицелиться так в кого-то из врагов было невозможно. Но промахнуться по плотной многотысячной рати — еще труднее. Больше тысячи луков, по пятьдесят стрел в колчане — и от стремительной оперенной смерти, разом взметнувшейся в воздух, на какой-то миг наступили сумерки… А потом вся эта отточенная сталь дождем просыпалась на мчащихся через поле степняков.

Почти половина наконечников из этого густого ливня нашла себе цель, вонзаясь в тела лошадей, в ноги, в руки сидящих на них всадников, острые жала пробивали меховые шапки и стеганые халаты, впиваясь в плечи, рассекая ткань на спине и груди. И пусть только одна стрела из тысячи приносила смерть — раненые лошади спотыкались, а иногда и падали, получивший стрелу в руку разбойник терял копье и уже не мог схватиться за саблю, из посеченных ног текла кровь, и торчащая из бедра стрела бодрости воину тоже не добавляла.

Несущиеся во весь опор татары кувыркались вместе с лошадьми, выпадали из седел, спотыкались о своих товарищей, перепрыгивали через них, а где-то — и затаптывали, проносясь прямо по телам неудачно упавших земляков. Но — не останавливались. Многосотенная лава стремительно втягивалась в прорыв на правом краю, обходя русские полки и устремляясь дальше, к обозу, к главной, самой желанной цели любого сражения.

Ведь армии не передвигаются без припасов, и каждый обоз — это очень богатая, обильная добыча.

Большинство степняков ушло в атаку по самому легкому пути — справа. Но не меньше трети поскакали прямо на главные силы, словно и вправду надеялись опрокинуть легкими пиками тяжелую кованую рать.

— Ну что, новик, повеселимся? — выдернул из земли рогатину Юрий Дмитриевич и удобнее перехватил в руке. До врага оставалось всего с десяток шагов, разгоняться навстречу не было ни места, ни времени. Только твердо встретить удар.