Стража низко склонилась перед московской правительницей и распахнула перед ней тяжелые темно-коричневые и глянцевые от олифы створки, ведущие на женскую половину дворца — святая святых великокняжеских хором, куда посторонние гости попадали крайне редко и только по особому приглашению.

— Софья, подожди! — послышался громкий призыв из дальнего конца коридора.

Княгиня слабо улыбнулась, прошла в двери.

— Тебя супруг окликает, Софья Витовтовна, — на всякий случай предупредил боярин из стражи.

— Благодарю, Мамай Олегрович, — кивнула ему женщина, однако сделала еще два шага вперед по пушистому ковру с рисунком из овалов и черно-коричневого плетения. И словно бы в задумчивости остановилась, снова крепко прикусив губу.

Великий князь взмахом руки остановил свиту возле дверей, прошел вслед за женой:

— Софья, подожди!

— Да, мой милый! — резко развернулась женщина, и от неожиданности московский правитель отпрянул, сделав два шага назад. Громко кашлянул, повел плечами, а затем укоризненно покачал головой:

— Ты слишком холодна с Юрием, милая…

— Вот как? — удивленно вскинула подбородок великая княгиня. — Это по какой причине ты так решил, дорогой?

— Ты могла бы спуститься ему навстречу вместе со мной! Похвалить, проявить радость. Все-таки он привез нам еще одну победу! А ты… Ты даже слова доброго ему не сказала!

— Ты советуешь мне проявить интерес к другому мужчине, о мой возлюбленный супруг?! — изумленно приподняла брови женщина.

— Софья, ну что ты говоришь?! — всплеснул руками Василий. — Я же не об этом! Я не призываю тебя его любить. Но нужно же проявить хотя бы благодарность! Он разгромил для нас ордынскую армию, он усмирил для нас Закамье, он покорил Нижний Новгород, он победил новгородцев волховских. Он побеждает для нас всех и всегда! Это главный меч нашей державы! Он нам нужен! Во имя благополучия нашего княжества не следует столь уж явно проявлять свое пренебрежение. И потом, он же мой брат! Я люблю его, а он любит меня. Мы одна семья!

— Подумаешь, татарскую банду разогнал! — пренебрежительно хмыкнула великая княгиня. — Невелика заслуга. Ордынцев всегда бьют все кому не лень. Отец мой сколько раз их громил, твой отец постоянно громил, Юрий, вот, тоже громит. Невелика заслуга!

— Мой отец так Орду разгромил, что я потом в Сарае три года в заложниках провел!

— Но ведь разгромил, Васенька, — улыбнувшись, женщина провела пальцами по щеке мужа и слегка наклонилась вперед, переходя на шепот: — Тохтамыш твоего отца не победил. Просто подловил твоего батюшку в тот момент, когда у Дмитрия надлежащих сил под руками не нашлось.

— Наша сила, Софья, это мой брат, — так же тихо ответил Василий. — Он лучший воевода этого мира! Поэтому не будь с ним столь уж холодна. Не знаю, чем тебе насолил Юра и отчего все эти годы ты постоянно его чураешься… Я не прошу тебя его любить. Но просто прояви хотя бы немного вежливости!

— Как вежливая хозяйка, любимый мой, я обязана позаботиться о пире в честь твоего брата, — женщина качнулась вперед и коротко, но крепко поцеловала великого князя в губы. — Можешь не беспокоиться, муж мой. На сем пиру я стану сидеть рядом с тобой и улыбаться твоему брату со всей возможной искренностью.

— Не понимаю, откуда у тебя к Юре такое предубеждение? — развел руками великий князь. — Вроде как ничего, кроме добра, мы от него не видим. Нашего сына он любит и балует. В Москве появляется всего пару раз в году и долее чем на полмесяца не задерживается, так что компанией своей не надоедает. На охоту съездит, на пиру посидит и быстренько к себе, в Заволочье [Читая истории о седой древности, следует помнить, что примерно до XVIII века центром обитаемого мира считался Славянский волок возле Вологды. Соответственно, все земли делились относительно него: Русские, Низовские и Заволочье. Заволочье — это все земли, каковые находятся выше Камы и восточнее Волги/Онежского озера.], прячется. Что тебя в нем так раздражает? Ну ведь никакого повода для недовольства не дает.

— О мой возлюбленный супруг… — почти вплотную, лицо в лицо придвинулась женщина. — Скажи мне, отчего ты избегаешь моих ласк и моей постели? Вот уже скоро месяц, как ты не показывался в моей опочивальне. Отчего?

— Понимаешь… — сразу потух великий князь. — Последние недели слишком много хлопот навалилось. К мельнице новой на Яхрому мотаться пришлось, потом сразу в Клин, спор земельный разрешать. Сверх того челобитные нанесли… Замотался сильно, устал. Да еще гуся по пути сбить попытался и с луком силу не рассчитал, спину потянул… Болит…

— Вот видишь, милый. Тебе никак… — И Софья Витовтовна прошептала мужу в самое ухо: — А бабы, они такие. Мы без мужской ласки звереем. Даже безо всякого повода!

Великая княгиня изобразила кривую, но широкую ухмылку, похлопала мужа ладонью по груди и отступила:

— Теперь извини, мой дорогой, но, если тебе надобен достойный пир, мне следует поспешить. Пусть свита ищет меня в покоях. Хочу поскорее избавиться от сих дорогих одеяний. Уж больно тяжелы. Эй, стража! — повысила голос Софья Витовтовна. — Найдите ключницу и стряпух! Пришлите их в мою светелку!

— Стража охранять тебя должна, а не с поручениями бегать! — оглянувшись на близкую дверь, укорил супругу великий князь.

— От кого? — округлив глаза, широко развела руками женщина. — Я же у себя дома!

Она рассмеялась, снова торопливо чмокнула мужа в губы и быстро зашагала по обитому зеленой кошмой коридору. Княгиня более не сдерживала радости — но каждый, кто ее видел, полагал, что в столь прекрасное настроение правительницу привел случившийся с мужем разговор.

Да, действительно, Софье Витовтовне хотелось петь и танцевать, кружиться и хохотать — и она едва сдерживала пылающий в душе жар, что явственно, словно горячее вино, растекался по жилам. Сердце ее стучало, а воздуха не хватало, чтобы наполнить легкие, она не ощущала ни своего веса, ни тяжести минувших годов, и наполняющее ее счастье вырывалось наружу тем невидимым глазу, но заразительным светом, каковой заставлял встречных слуг удивленно приоткрывать рот, вскидывать брови, растягивать губы в улыбке — прежде чем торопливо поклониться московской правительнице.

Комната перед опочивальней княгини была очень светлой, настоящей светелкой — в толстой бревенчатой стене имелись аж два окна высотой в рост человека и в полтора шага шириной. Слюдяные пластинки разбивали падающие на них солнечные лучи на радужные отблески, наполняющие помещение веселыми разноцветными переливами. Толстый персидский ковер на полу, кошма на стенах, расписной потолок из перекрывающих друг друга огромных ромашек. Всю мебель, кроме кресла перед левым окном, здесь заменяли сундуки разного размера. Даже перед овальным зеркалом из полированного серебра вместо табурета или кресла стоял высокий сундук из темно-красной вишни, окованный медью и с медными же заклепками на боках. Вестимо — великая княгиня не особо доверяла просторным кладовым и все самое ценное предпочитала держать рядом с собою, под личным приглядом и под рукой.

Софья Витовтовна, негромко напевая, начала раздеваться, не дожидаясь слуг: расстегнула плащ и скинула его прямо на пол, развязала платок, расстегнула жемчужную налобную подвеску с височными кольцами, развернула самоцветное оплечье…

— Как можно, княгиня?! — даже испугались, увидев сие, боярыни из свиты. Едва открыв дверь, они тут же кинулись к госпоже: — Что же ты сама-то утруждаешься?! Дозволь помочь, дозволь услужить!

В несколько рук на правительнице великой державы расстегнули оплечье, сняли с нее тяжелое парадное платье из густо расшитой золотой нитью парчи с собольей опушкой.

— Подайте домашнее, зеленое, — распорядилась Софья Витовтовна. — Пуховый платок и каракулевую душегрейку.

Свита засуетилась. Защелкали замки шкатулок, скрипнули петли тяжелых крышек на сундуках, зашелестело перекладываемое тряпье.

— Ты меня звала, великая госпожа? — В раскрывшейся двери появилась упитанная миловидная девица; ростом Софье Витовтовне едва под подбородок, с округлым лицом, пухлыми розовыми щеками и крохотными голубыми глазами, в платье явно с чужого плеча.

Судя по остаткам золотого шитья на малиновом сукне и подвытертому бобровому воротнику — наряд ранее принадлежал великой княгине, став для служанки наградой или просто знаком расположения. Вот только перешить платье у пухлой коротышки получилось плохо. Если юбка ровно скользила по полу, то корсет болтался на плечах, либо подпрыгивая, либо качаясь из стороны в сторону. Впрочем, сие неудобство драгоценного сарафана девицу явно не беспокоило.

— Наконец-то, Пелагея! — облегченно вздохнула правительница, стоя перед зеркалом с разведенными в стороны руками. — Сказывай, как оно там?

— Четырнадцать бочонков стоячего, да осьмнадцать вареного, да браги для челяди три десятка стоит, — быстро отчеканила служанка, — да три вина немецкого. Было семь по весне куплено, да все ушло понемногу.

— Четырнадцать мало! — резко повернула голову Софья Витовтовна. — На пир, мыслю, под две сотни мужчин соберется. Дружинники еще не разъехались, да служилые бояре, да дармоеды всякие обязательно примажутся…

— Я так помыслила, великая госпожа, — чуть склонила голову Пелагея, — надобно поперва на стол стоячий мед выкатить, дорогой да добротный. А как захмелеют слегка гости, так опустевшие бочонки вареным медом заменить. Да сверх того мальчишек прислуживающих девками ладными заменить. Дескать, рук на все хлопоты не хватает, пришлось на помощь призвать. Мужики, знамо дело, больше на косы да титьки коситься станут, нежели к ковшам приглядываться. Опять же, мысли их к сладким прелестям повернут, сие к спокойствию общему вельми полезно выйдет. Ратники ведь, известное дело, как напьются, так зараз начинают знатностью да лихостью своей похваляться, да подвигами. А там и до драки недалеко, ибо каждый силушку свою молодецкую превыше чужой ставить, да доказать сие норовит. Пусть лучше баб с девками тискают, нежели кулаки чешут!