— Это как? — вскинул голову воевода Котошикин.

— По совести, — ответил священник. — Вот скажи, сын мой, коли тебе выбирать придется между честью и семьей своей, детьми — что ты выберешь? Живот отдать и сиротами их оставить — али отступить, голову поберечь, пусть даже и с уроном державным? Постой, не отвечай! Я и без того знаю, что честь для боярина важнее, хотя выбор будет ох каким тяжким. Теперь помысли, боярин, будто поклялся я тебе детей твоих принять и наравне с сиротами прочими воспитать, коли ты вдруг в служении державе русской голову свою сложишь. Не в неге, а в учебе. Не в богатстве, а в храбрости. Не в знатности, а в чести.

— Ты меня пугаешь, отче, — поежился боярин. — В сказках деревенских после таковых обещаний сладких душу обычно в уплату требуют.

— Я лишь хочу, сын мой, чтобы поступал ты в делах своих лишь по чести и совести. Не забрать душу твою стремлюсь, а от сомнений тяжких избавить, — степенно произнес священник. — Поступай, как должно. Но коли господь в пути твоем примет от тебя высшую жертву, то хоть о чадах своих сможешь не беспокоиться. В том, боярин, готов тебе поручиться твердо.

— Ты токмо мне обещание таковое даешь, али всем боярам храбрым? — после некоторой заминки спросил Щерба Котошикин.

— Боярин боярину рознь, сын мой, — слегка пожал плечами священник. — Иного токмо благополучие удела своего беспокоит. Таковому мои обещания ни к чему. В походы он лишь по обязанности и за добычей ратной выходит, больше о благополучии своем, а не общем благе помышляет. Такого служивого безопасность отпрысков храбрее ничуть не сделает. Есть иные, которые к славе великой рвутся и к власти над другими. Эти тоже не о державе, а о себе превыше всего пекутся и ради собственного возвышения отчину свою с легкостью предать готовы. Сие, коли помнишь, уже и князь Курбский, и епископ Пимен, и князь Старицкий сотворили, уговорившись земли Новгородские от Руси оторвать, дабы в них всевластными правителями оказаться. Таковых к братству нашему и близко подпускать нельзя, ибо и в нем они верховодить пожелают, а опосля для целей своих мерзких приспособить. Ты же, боярин Котошикин, худородный. Себя на службе, знаем, не жалеешь, однако же ради власти драться тебе смысла нет. Стало быть, не для себя, а для державы стараешься. Вот тебе на случай беды братство наше благополучие семьи пообещать и готово.

— Слова твои лестные, святой отец, — поправил рукавицу на ладони боярин Щерба. — Однако же любое обещание всегда плату имеет. Скажи уж сразу, к чему тянуть?

— Просьба наша будет для тебя привычной, сын мой. Сражаться, себя не жалея, живота не щадя. Токмо в этот раз не города или дороги обороняя, а место пустое, брошенное. Сундук пустой от сокровища увезенного. Но так яро оборонять, чтобы ворог самый хитрый до конца не почуял, что ушла от него добыча. Чтобы на тебя все силы и время потратил, а не на поиски того, что я по воле Господа нашего Иисуса Христа и просьбе побратимов своих ныне средь чащоб непролазных хороню.

— Сие не на службу, а на заговор тайный более похоже, — покачал головой боярин. — Как я могу быть уверен, что на благо Руси и веры православной сражаюсь, а не во вред своей же земле?

— У нас в братстве принято поступать по чести и по совести, сын мой, — спокойно ответил епископ. — Когда ты увидишь, кто придет за сокровищем, то сам поймешь, нужно ли с ними драться. А уж в храбрости твоей и готовности обнажить клинок никто ничуть не сомневается…

Ветер бросил в лицо боярина горсть снежной крупки. Он вздрогнул от неожиданности и…

Проснулся.

— Даже странно, — пробормотал Женя Леонтьев, открывая глаза. — Уже утро, а меня так и не убили.

— Чего говоришь? — зевнув, поинтересовалась с дивана Катя.

— Вставай, говорю, хватит дрыхнуть. — Аудитор поднялся первым, скатал постель и выдернул клапан надувного матраса. — Забыла, о чем мы договаривались? С тебя — списки и место тайника, с меня — еда и жилье. Если ответа не найдешь, послезавтра съезжаешь.

— А ты?

— А я останусь, — невозмутимо ответил Евгений, натягивая спортивные штаны.

— Чего, даже не поможешь? — сладко потянулась девушка.

— Я свое дело сделал, — убрал свернутую постель в шкаф молодой человек. — Списки спонсоров восстановления монастырей заказал, запрос о попечителях детским домам сделал. Все на столе, дальше уже ты разбирайся, раз такая умная. Тебя никто за язык не тянул. Сама пообещала все ответы найти.

— И все? — перекатилась на спину Катя, запустила пальцы в волосы, зевнула. — Слушай, Женя, а ты точно не гомосек? Рядом с тобой почти полмесяца такая симпатичная девушка чуть ли не в одной постели спит, а ты не то чтобы полапать — даже не подглядываешь, когда переодеваюсь!

— Забыла, как при мне голая купалась? — хмыкнул Женя. — И чего я у тебя не видел? Так что давай, гастарбайтерша, за работу берись. А я пока на тренировку. С утра у нас в клубе скидка семьдесят процентов. Грех не воспользоваться, пока я на больничном.

— Эксплуататор!

— Лимитчица, — легко парировал Леонтьев, закидывая на плечо небольшой рюкзачок. — Давай, вкалывай, раз подрядилась. А то выгоню.

— Да ладно, ладно, встаю, — опять зевнула Катерина. — Чего, сразу так и побежишь? Даже кофе не дождешься?

— Перед тренировкой не стоит. Воды по дороге попью. Все, пока…

Самбо Евгений Леонтьев занимался не по необходимости, а для души и потому с легкостью потратил часа три на тренажерах и в спаррингах утром, пока спортивный клуб был еще практически пустым, потом вместе с тренером провел занятия в двух подростковых группах и еще полностью использовал бесплатный час, отведенный ему в обмен на помощь в работе с начинающими. К двум часам дня он ушел в душ, весьма довольный собой, но голодный, как медведь после спячки. С таким настроением молодой человек и вернулся домой, к своей «наемнице», корпящей над собранными документами.

— Ну, как твои успехи? — поинтересовался он у Кати, не заходя в комнату, чтобы не снимать обуви.

— Если по спискам, то на удивление успешно, — ответила девушка, вскидывая над плечом один из листков, полностью заполненный именами, фамилиями и датами. Видимо, днями рождений. — Среди спонсоров восстановления монастырей есть несколько фамилий, совпадающих с меценатами по сиротству. И по забавному стечению обстоятельств, один из детских домов за Министерством образования не числится. Что скажешь?

— Скажу: я так голоден, что готов слопать слона. Может быть, давай в кафешку на углу сходим? Там и расскажешь.

Девушка спорить не стала, и уже через четверть часа они сидели у окна в полупустом зале, дожидаясь заказа за стаканами сливового сока.

— Ну, и чего ты там нарыла? — поинтересовался Евгений, пользуясь возникшей паузой.

— В общем-то, все оказалось довольно просто, — пожала плечами Катя. — После того как ты «засветил» опричника Басаргу, пошарить по местам, где он отметился, труда не составляло. До него, похоже, никакой «закрытой школы» не существовало, а после него интернат отметился сразу в нескольких местах. В Смутное время его перевезли на восток, а когда Екатерина пригрела иезуитский орден и тот начал охоту за инакомыслящими, твоему заведению пришлось побегать. Иезуиты отстреливали пригревшие школу монастыри, как перепелок на охоте. Зато по следам уничтоженных монастырей я проследила путь беглецов аж до самой Печенегской обители. Дальше уже ничего нет, только Северный Ледовитый океан. Печенегский монастырь иезуиты тоже прикрыли, но школа уцелела, уйдя на «гражданку». Это, опять же, с твоих слов. Это ты нашел документы, где она числилась в пределах уже закрытой на тот момент обители. Но зато — в бывшем уделе Басарги Леонтьева.

— Я помню, ты уже говорила, — кивнул молодой человек.

— Это был первый пункт, — согласно кивнула девушка. — Второй ты тоже знаешь: в наше время закрытые орденом иезуитов монастыри внезапно стали восстанавливаться и повторно освящаться. Из чего мы сделали вывод, что созданная Басаргой «закрытая школа» на сегодня опять набрала силу и возвращает утраченные святыни.

— Да, — сложил руки на столе Женя. — Я даже запросил тебе списки лиц, которые участвуют в этой работе.

— Теперь последний, третий пункт. — Катя, взяв со стола стакан с соком, приподняла его, словно намеревалась провозгласить тост. — После изгнания иезуитов из России в тысяча восемьсот двадцатом году, изо всех разгромленных ими монастырей были восстановлены только два. В восемьсот тридцать восьмом возрождена Перынь. Куда, я так думаю, перебрались из своей глуши и школа, и убрус. Но в центре Новгорода слишком людно, много посторонних глаз. А оба наших героя предпочитают уединение и тайну. Поэтому в восемьсот восемьдесят шестом году была восстановлена другая разоренная иезуитами обитель: Трифонов монастырь на Кольском полуострове. И именно там ты, драгоценный мой импотент, свой интернат и застал.

— Там не было церкви, — поморщился Евгений.

— Ну, для современной школы она, скорее всего, и необязательна. — Пожав плечами, отпила немного сока девушка. — А вот убрус должны были прятать именно в монастыре. Это ведь православная святыня, а не контурная карта. Ей по статусу всенепременно луковка с крестом сверху полагается. Причем географически, заметь, местоположение обители и интерната почти совпадает.