Александр Санфиров
Вовка-центровой
Стюардесса была очень красива. Когда она наклонилась к Федору Ивановичу, он даже сглотнул, увидев в небольшом вырезе форменного платья молочно-белые полушария с розоватыми ореолами сосков. Она заметила его взгляд, но не улыбнулась, как бывало еще лет десять назад, равнодушно посмотрела и молча поставила маленький поднос на откидной столик.
Челенков печально вздохнул.
— Да, старость не радость, как никак седьмой десяток. Эх! Если бы не команда, давно сидел бы я на бережку и ловил карасей, — подумал он.
Он посмотрел по сторонам: ребята, утомленные последним матчем, почти все спали, не собираясь перекусывать, только Серега Андреев, запасной вратарь команды, что-то говорил стоявшей около него стюардессе, которая улыбалась ему во все тридцать два белейших зуба.
Мерно гудели моторы Боинга, до Москвы, оставалось еще около часа полета, и Челенков выпив бокал лимонада, откинулся на спинку кресла и задремал.
От дремы его оторвал неожиданно заговоривший динамик.
— Уважаемые дамы и господа, командир корабля предупреждает вас о входе в зону повышенной турбулентности, просим пристегнуть ремни и выполнять все указания стюардессы.
Вокруг зашушукались, пассажиры зашевелились, застегивая ремни. В иллюминаторе резко потемнело, и затем темноту разрезал удар молнии.
— Вот гадство, — подумал Челенков, — попали в грозовой фронт.
Летая на самолетах уже неизвестное количество раз, он видел и не такое, поэтому, пристегнувшись, собирался вновь задремать. Неожиданно над ним послышался треск, он поднял голову и увидел, как огненный столб надвигается на него, и пришла темнота.
Когда в салоне раздался треск, все непроизвольно повернули головы в ту сторону и увидели, как толстая извивающаяся молния проходит через замершего пассажира. В воздухе резко запахло озоном и паленым волосом, а подбежавшая к нему стюардесса коротко вскрикнула и упала без чувств, увидев черное выжженное отверстие в голове пожилого пассажира.
Вначале появился сумрачный свет и голоса, что-то невнятно бубнящие, потом уже вполне понятные, как будто несколько мальчишек переговаривались рядом с ним.
— Ну, че пацаны делать будем? Вовку то, похоже, молния убила, вон лежит и не шевелится, все, нам хана, надо взрослых звать, ох огребем мы на свою жопу, — сказал срывающийся мальчишеский голос.
— Да погоди ты поносом срать, — вступил в разговор второй, — ты смотри он же дышит, видишь, грудь и живот поднимаются.
— Точно мужики! — раздался третий радостный голос, — живой Вовка! Ему надо, эта, как его, искусственное дыхание сделать.
— Ты чо Мишка, с горы упал, какое на хер дыхание, он живой! Вишь дышит!
— Ну и что, это не помешает, — не унимался Мишка.
— Ну не помешает, так и делай, — был ответ его собеседников.
— Так я, эта, не умею, — сообщил Мишка.
В это время Федор Иванович, наконец, почувствовал, что у него имеются руки и ноги, которые, казалось, сейчас отпадут от боли, он зашевелился, и его голову пронзила такая боль, что он на долю секунды вновь потерял сознание.
Через какое-то время он опять пришел в себя, судорожно закашлял, затем, ерзая ногами по земле, встал сначала на четвереньки, потом выпрямился и огляделся вокруг.
Вокруг него простирался большой пустырь, по краю которого виднелись убогие домишки, за ними поднимались высокие кирпичные трубы какого-то завода, из которых валил густой черный дым. А прямо перед ним стояли десятка полтора мальчишек возрастом от двенадцати до пятнадцати лет, во все глаза разглядывающие его.
Одеты они были бедно, у большинства были старые застиранные рубашки у многих с заплатками и дырками, шаровары или короткие смешные штаны. На ногах в основном были сандалии, но вот у двоих были надеты старые разбитые бутсы, и даже выцветшие гетры. Где-то в глубинах его памяти всплыла похожая картина детства.
— Вовка, — ты живой? — почему-то шепотом спросил тот парень, которого назвали Мишкой.
Федор Иванович, смотрел на него и ничего не мог сказать, голова была совершенно пустая, в ушах все еще звенело.
— Я не Вовка, — сказал он, наконец, хриплым голосом и вновь закашлял, при этом, опустив голову, сейчас разглядывал свои голые, грязные, исцарапанные, до невозможности мальчишеские коленки.
— Что происходит, куда я попал, что со мной? — панически возникали мысли в его голове.
— Слушай ребя, Вовку то молнией шарахнуло, он даже имя позабыл! — восторженно взвыл один из парней помладше. И ему тут же прилетел хороший подзатыльник от Мишки.
— Ты че Гусь радуешься, человек понять не может, что случилось, а ты смеешься! Сейчас еще получишь, понял? — зло выпалил тот.
— Да я Миха, ничо, не радуюсь, так. Удивился просто, — пробормотал мальчишка, названный Гусем.
— Вовка, ты как, пришел в себя или еще ничего не соображаешь? — обратился вновь Мишка к Челенкову.
Челенков, не слушая, начал лихорадочно осматривать себя, да, точно, он — мальчишка, сухой, тощий, в старой гимнастерке и коротких штанах, на ногах разбитые сандалии, мокрые от дождя.
— Вовка, ты, что совсем псих? Отвечай, вспомнил чего или нет? — вновь закричал Мишка, в его голосе явно нарастала паника, — Батя точно нас отлупцует, как сидоровых коз, когда со смены придет.
— А ты кто? — наконец выдавил из себя Челенков.
Вокруг послышались удивленные голоса.
— Ну, Вовка дает, придуривается токо так!
— Да Мишка я, твой брат младший, ну что вспомнил! — уже чуть не плача сказал парень.
— Нет, не вспомнил, — уже понемногу начиная соображать, сказал Федор Иванович, — скажи, а что со мной случилось, я не помню ничего.
— Мы играли в футбол, потом началась гроза, все побежали в башню, ты начал под дождем прыгать, ну тут в тебя молния и ударила, — хором заговорили ребята.
Федор Иванович лихорадочно размышлял.
— Никогда не думал, что со мной случилось то, во что совершенно не верил, от удара молнии мое сознание переместилось в какого-то мальчишку.
Он напрягся, но кроме вертящейся на языке фамилии ничего вспомнить не мог и ту же уточнил:
— Миша, мы с тобой Фомины?
Тот радостно закричал:
— Вот видишь понемногу начал вспоминать! Давай пошли домой, а то мамка заругает, мы и так задержались. А я тебя по дороге проверю, может, что еще вспомнишь.
— Ну, пока, ничего путного в голову не идет, — буркнул Вовка, то есть Федор Иванович, до которого в полной мере начало доходить, что он не в современном ему мире.
— Мишка, а день, то хоть какой сегодня? — спросил он, когда они уже шли вдвоем в сторону домишек.
— Ты и этого не помнишь, — вздохнул брат, — сегодня второе июля 1947 года, запомнил?
Федор Иванович остановился, к его удивлению, он непроизвольно заплакал.
— Ты че Вовка, ноешь? — с удивлением в голосе спросил Мишка, — ну, тебя, однако, и треснуло, ныть стал. Ты ведь даже когда батя лупцевал, никогда не плакал.
Челенков шмыгнул носом и вытер его рукавом. Жесткая заплата больно ширканула по коже. Но слезы идти перестали.
— И ведь наверняка, это переселение навсегда, — думал он. Но по мере того, как они приближались к своему дому, в который ноги вели его сами, в душе тоска и уныние проходили, при мысли, что судьба дает ему шанс прожить еще одну жизнь.
Когда они вошли в грязный коридор, пропахший нафталином и дустом, Вовкины руки автоматически сняли сандалии и надели почти такие же домашние тапки.
Мишка первый прошел дальше, и когда Вовка последовал за ним, то обнаружил, что находится в маленькой кухне, в которой стоит спиной к ним худенькая женщина что-то размешивающая в кастрюльке, стоявшей на гудящей керосинке.
На шум она повернулась к ним, и Вовка увидел ее лицо еще молодой женщины чуть старше тридцати лет, когда-то очень красивой, но видимо бремя забот и тяжелый труд раньше времени состарили ее.
Мама вначале поглядела на них с улыбкой, но затем ее лицо стало задумчивым, потемнело, а потом она произнесла:
— Ну, быстро колитесь, что стряслось, и не врите мне, я вас вмиг на чистую воду выведу?
Федор Иванович, стоял молча, искоса поглядывая на Мишку. Наконец, тот решился и, как ухнув в воду, сказал:
— Мама ты только не волнуйся, в грозу Вовку молния стукнула.
Женщина побледнела, оперлась о стол, испачканными в муке руками.
— Вовик, это правда? — рыдающим голосом обратилась она к старшему сыну.
— Да, — коротко, ответил Челенков.
— Давай скорей раздевайся, я посмотрю, что там у тебя, может, надо врача вызвать, — засуетилась она.
— Да ладно, мама, не надо, у меня все хорошо, вот только я плоховато все помню, — начал отнекиваться тот.
Мать подошла к нему и, не слушая возражений, содрала гимнастерку. За спиной Федор Иванович услышал ее вскрик и восхищенное:
— О-го-го! — своего брата.
— Что там у меня? — ринулся он в угол, где висел умывальник, и над ним на полочке стояло небольшое зеркало. Но как не старался, увидеть свою спину не мог.
— Вовка, — успокаивающе сказал младший брат, — потом посмотришь, там у тебя такое дерево во всю спину выросло, как на картинках рисуют.
— Вова, немедленно раздеваться и в кровать, — скомандовала мама, — Мишка, сбегай до телефона на проходной, вызовешь неотложную помощь, скажешь, мальчика ударило молнией. Все понял?