И в-третьих, Барсук — мальчик-дезактиватор с феноменальной ксенобиотической устойчивостью, обладатель нечеловеческой печени. Такой печени, что позволяла ему запросто пожирать радиоактивные отходы, оставляя после себя слизь, которая почти не фонила. Шутили, что после ядерной войны в Хармонте останутся тараканы и Барсук. На голове у него выделяется ярко-белая прядка — как полоска у настоящего барсука…

Эти трое сосредоточенно колдовали над импровизированными мольбертами. Ну как — мольберты? На деревянных рамах на гвоздиках натянута белая ткань. И на каждой расплывается большое коричнево-бурое пятно почти правильной овальной формы. Такой своеобразный батик. Пятна на ткани возникли оттого, что мама вылила в центр каждой рамы ложку анилиновой краски. А краска эта была составная, мама слила вместе штук пять каких-то других красок. Какие цвета входят в смесь — неведомо. И вот детки занимались тем, что пытались разложить смесь на составные части, найти исходные цвета.

Я не раз видел, как они корпят над этой задачкой. Дышат на пятно, слюнят, трут его пальцами, гипнотизируют взглядом. Ни у кого из группы до сих пор не получалось. Смысл игры был в том, чтобы научиться «видеть» металлы и управляться с их солями. Все пигменты связаны с тем или иным металлом, так что краски здесь возникли не случайно.

На моем столе был полный набор ученика. Я взял лист бумаги, ляпнул красок из нескольких пластиковых баночек. Потом согнул пополам. Получил яркую симметричную картинку, похожую на бабочку. Или на пятно Роршаха — которое из психиатрического теста. Свернул лист и перебросил его девочке Бабочке. Она хихикнула и прошептала «Спасибо».

— Панов, веди себя прилично! — рявкнула мама.

— А я правильно делаю? — подал голос четвертый из аномалов.

Звали его Светлячок, и был он на сегодня главной достопримечательностью. Потому что новенький, а еще потому, что его приводили родители. Вечером его должны были забрать домой, что вызывало бешеную зависть у других детей, которые были, по сути, приютскими.

— Извини, Бо, — сказала мама своей маленькой подопечной, привстала и посмотрела на стол Светлячка. — Сколько уже нарисовал?

— Десять.

— Не останавливайся, у тебя еще минут двадцать есть.

— Я рисую в аксонометрии, — тревожно сообщил Светлячок. — Это можно?

— Конечно. Как умеешь, так и будет правильно.

Он пока не участвовал в занятиях, проходил тесты. Сейчас «мама Марина» дала ему двадцать пять листов бумаги, на каждом из которых был нарисован какой-то графический элемент из самых простых. Где обычный прямой отрезок, где волнистая линия, где две параллельные, ну и всякие другие — квадрат, круг, «галочка», «рогатина». Надо было дорисовать к ним что хочешь и так, чтоб на каждом листе получилась картинка. Похоже, Светлячок воспринял тест как экзамен и очень волновался… Он вообще производил впечатление какого-то потерянного. Субтильный, маленький, ручки-ножки тоненькие. Из тех детей, у которых мало что получается, они ничего не умеют, но изо всех сил стараются. Когда он вчера впервые здесь появился, ясно стало — очередной сложный ребенок. Вел себя пассивно, ничего сам не говорил, на вопросы отвечал односложно. Сел в уголке, а когда остальные дети до него докопались — начал тихо плакать и… мерцать.

Натурально — мерцал. Ну, то есть светился и гаснул. И лицо, и шея, и под майкой. Похоже на лампу дневного света с неисправным стартером. Пацаненок обладал свойством хемилюминесценции, так что не зря ему такую маркировку дали — Светлячок. Люминесценция сама по себе — вещь эффектная, но для вояк бесполезная, вот спецам из «Детского сада» и предстояло выяснить, на что еще этот «образец» способен.

— …Когда режешь бумагу по контуру, особенно по кривому, карандашная линия всегда должна быть с внутренней стороны ножниц, — рассказывала мама малышке Бо. — С внутренней стороны, то есть со стороны ладони…

Она терпеливо показывала, вставив в ножницы свои пальцы вместе с детскими; у малышовых ножниц большие отверстия. Пальцы у маленькой мутантки сгибались как угодно, только не как надо, ей с огромными усилиями удавалось приспособиться. Девочка злилась. Полное ее имя — Боа, и она гуттаперчевый ребенок — с гибкими костями, которые могут гнуться и плющиться. Она такая была в единственном экземпляре, не подходила по классификации ни к одной из существующих групп аномалов и к «химикам» попала просто потому, что класс спокойный…

Тут мой мобильник и зазвонил, нарушив идиллию.

Я выскочил в соседний бокс — такое же помещение с прозрачными стенами.

— Babooshka? — изменив голос, сказал я в трубку. Нарочито по-англицки. Это заимствованное из русского языка слово — с ударением на «У» — очень уж смешно звучало.

— Петя, оставь, — ответила бабушка ровно, без эмоций, и я понял — что-то случилось. «Петя». Не помню, когда она меня так называла. Всегда — Петр Максимыч, только так, даже во младенчестве.

— До Марины не могу дозвониться, — объяснила она. — Поэтому — тебе.

— Мама на работе, без мобильника. Через пятнадцать минут вообще пойдет в Зону…

— Ты в Институте? Очень кстати.

До сих пор тревога сидела во мне смирно и кротко, изредка приподнимая голову и посматривая по сторонам, но теперь этот зверь потянулся, встал и выполз из конуры.

— Ей что-то передать, бабуля?

— Как только сможет, пусть свяжется с мистером Бодро. Он, разумеется, уже в курсе, пытается что-нибудь выяснить и сделать.

Мистер Бодро — это папин криминальный адвокат. Фактически партнер по бизнесу.

— Зачем с ним связываться?

— Ты, Петя, только не пугайся, ничего страшного. У меня в доме был обыск. Соседи сказали, в вашем доме тоже, но я пока туда не ходила.

— Я не пугаюсь. Кто обыскивал, копы или жабы?

— Полиция.

— Полиция — это хорошо… Уже ушли?

— А как бы иначе я тебе позвонила?

— В связи с чем обыск, объяснили?

— Папу арестовали. По подозрению в убийстве. Каком-таком убийстве, не соизволили просветить. Это ошибка, разумеется, и мистер Бодро скоро все выяснит. Правда, к папе его пока не допускают. Может, маме легче будет прорваться…

Бабуля не понимала, зато понимал я. Визит госпожи Рихтер к нам домой, труп этой дамы в отеле «Метрополь» и папин арест выстраивались в прямую логическую цепь. Только что здесь было ошибкой, а что провокацией — большой вопрос. И еще насчет мамы… Куда и зачем ей прорываться? Саму бы не арестовали за соучастие. Бабуля столько лет прожила в Хармонте и до сих пор не раскусила эту подлую дыру, в которой нет ни закона, ни правды.

— Папа тебе звонил? — спросил я на авось. — А то у него с раннего утра телефон выключен.

— Он ко мне приходил ночью. Не хотел меня будить, но я проснулась. Что-то искал, забрал с собой…

— Давай не по телефону.

— Коробочку какую-то, — закончила она по инерции. — Почему не по телефону? Ах, вот ты о чем… А нам нечего скрывать, пусть подслушивают! — вдруг разгневалась она. — Мы законопослушные люди!

Безумная мысль на мгновение захватила мое сознание: вот бы «увидеть» сигнальную линию, связавшую нас с бабушкой! Вот бы точно узнать — не присосался ли кто к нашему разговору… Нет, не в моих силах. Это ж радиотелефон. Да и с проводным телефоном — как проследить? Если б АТС была в этом же здании…

— А еще ко мне в гости забегал твой друг. Я отправила его к тебе, он только что от меня ушел.

— Какой друг?

— Ну, этот… любитель бекона. Ты меня понял?

Она говорила о Крюке. Крюк, сын своей патриархальной мамы, видел главное назначение мужчины в том, чтобы тот «приносил бекон на стол», о чем часто и жарко говорил, едва разговор заходил за жизнь. «Приносить бекон на стол» всего лишь означает хорошо содержать и обеспечивать семью… Молодец, бабуля! Скрывать нам, конечно, от посторонних ушей нечего, но имена друзей им знать не обязательно.

— Я послала с ним записку от папы, — добавила она.

— Записку?

— Перед тем, как ночью уйти, папа тебе что-то написал. Подчеркнул, что именно тебе. Сказал, на тот случай, если что-то случится. Вот и случилось.

— Ты прочитала?

— Разумеется, нет, — величественно оскорбилась бабушка. — Ешь свой бекон в одиночку.

— А мой друг? Он ведь любопытный.

— Записка лежит в заклеенном конверте. Я расписалась на клапане, проверь перед тем, как вскроешь.

— Я тебе перезвоню, — пообещал я, прежде чем отключиться.

— Да уж, будь любезен.

Я посмотрел сквозь стекло на маму. Занятия заканчивались, она обходила столы и смотрела на результаты. Информировать ее о звонке или подождать? Разволнуется, начнет метаться, при том что сделать ничего не сможет. А через четверть часа ей в Зону. Хот-степ не отменишь, я ж понимаю. Психовать перед Зоной нельзя, даже перед таким ее карикатурным кусочком, каким является «игровая площадка».

Я увидел, что по ту сторону стекла появился Эйнштейн. Он приветственно помахал мне рукой и о чем-то заговорил с мамой. Этому-то что надо?

После коротких размышлений я позвонил Сэндвичу.

— Меняем время и место, — сказал ему. — Подходи к Институту прямо сейчас, я к тебе выйду. Встретимся на автобусной остановке.