— …и мы боялись, что мы тоже рано или поздно… завернемся, — с горечью заметил Рандаф/Ол. — Да и сейчас боимся, если правду говорить. Три поколения… Ждем каждый год. Нет сдвигов, нет. А уж пора!

— По-моему, Питомник только начал разворачивать свою работу, когда вы приступили к руководству им, — чуть улыбнулся Рибер/Ол, одними уголками губ. Он всегда улыбался, собираясь сообщить какую-нибудь гадость.

— Питомник… Дурацкое слово. Обозвать всю Станцию по одной лаборатории!..

— Ну, теперь это не играет роли. Хуже другое… Возникли разговоры, и не в первый раз, кстати, будто и цыгане в свое время прошли соответствующую обработку в лаборатории — прививка или что там еще… Оттого они, дескать, и неуязвимы для окружающей среды.

— Бред!

— Ну, я-то знаю, шеф, мне это как врачу понятно. Да ведь людям не все можно объяснить. Вернее, не все можно объяснить так, чтобы они поняли: сейчас, вот здесь — нет лжи, им говорят святую правду. А полуправда, четвертьправда — многих раздражает. Тех, по крайней мере, кто в состоянии почувствовать подвох… Отсюда — попытки разобраться. А нужных знаний нет. Отсюда — слухи.

Рандаф/Ол с усталым вздохом откинулся на спинку кресла, вытянул длинные ноги и, прикрыв глаза, сцепил пальцы на животе.

Теперь для стороннего, случайного наблюдателя он мог бы показаться спящим…

Он давно уже научился вот так отключаться на несколько минут и как бы дремать, отпуская мысли блуждать по лабиринтам подсознанья. Напряжение последних лет, пожалуй, было слишком велико; он понимал: пора формального бездействия прошла, фундамент, заложенный предшественниками, прочен, во всяком случае годится, чтоб начать немедля принимать меры, долженствующие многое поставить на свои места, а многое — убрать совсем. Слухи, слухи, подозрения… Нельзя! И именно сейчас — удобнейший момент. Конечно, можно и потом, сообразуясь в действиях с законом постепенности, чтоб не спугнуть, не возбудить, не вызвать пересуды и глухое недовольство. Можно, разумеется. Но он устал ждать. Просто так, без новых аргументов, чувство бессилия в других нельзя поддерживать до бесконечности, когда-нибудь и сам в ловушку угодишь.

— Рибер/Ол, а что они болтают?

— Неужели это интересно вам! — Рибер/Ол опять заулыбался. — Я-то полагал: уж кто-кто… Всякое болтают. Право, несерьезно.

— Ну, не знаю, не знаю. Несерьезным можно объявить все что угодно. Но с тех пор, как мы объединились… Неплохая сила, верно? Вы — Штатный Распорядитель, по решению Совета… Я — Председатель, мозг. Так?

Рибер/Ол чуть слышно забарабанил пальцами по крышке стола. Улыбка не сходила с его лица.

— Я думаю, сейчас не время это уточнять. И смысла — нет. Мы ведь и так все понимаем… А слухи упорные, шеф, и весьма. Даже не знаю, кто их распускает. Дескать, «цыгане» прекрасно адаптировались и не только не утратили всех человеческих качеств, присущих, скажем, и нам с вами, но и приобрели еще нечто сверх этого. А мы тут держим людей взаперти. И только изо дня в день кормим обещаниями, заверениями, что когда-нибудь, я подчеркиваю — когда-нибудь! — мы все-таки найдем иммунитет от внешних вирусов, облагодетельствуем соплеменников, тогда как на самом деле…

— Так. Это мне известно. Что еще? — холодно спросил Рандаф/Ол.

В эти минуты он ненавидел своего соратника, повелителя, подчиненного — как угодно можно называть, не в этом суть. Его бесили наглая елейная улыбка, вкрадчивый голос, благодушная интонация, вообще вся эта ухоженность и благополучность, что сквозили в облике собеседника. У него был вид человека, который сознает свою поднадзорную причастность и… превосходство. Таких Рандаф/Ол не выносил. Ты будешь первым, подумал он, обещаю, с тебя-то все и начнется.

— Существует и другая версия, — невозмутимо отозвался Рибер/Ол. — И тоже касается «цыган».

— Дались они всем! — процедил сквозь зубы Рандаф/Ол. — «Цыгане, цыгане»!.. Вечная тема. Каждый день их поминают… А они уже полсотни лет не появлялись. Вообще. Их, может быть, и нет теперь!

— Вы это мне говорите? — Рибер/Ол исподлобья взглянул на него.

— Общая установка.

— Установка — это хорошо. А разведка все-таки доносит… И гуляет слух. Мол, живы они, голубчики, и даже вроде процветают. Автошпионы не умеют лгать.

— Х-м… Но это же закрытая информация!

— Уж не хотите ли вы сказать, шеф, что именно я ее распространяю?

Их взгляды встретились.

— Нет. Но верить сейчас никому нельзя.

— Благодарю.

— Не будьте столь щепетильны, Рибер/Ол. Ни к чему. Вам это просто не к лицу. Наше общее дело… Значит, кто-то завелся в Совете…

— Не исключено.

— Ну-ну… Вот и проверьте хорошенько. И что же — эти самые «цыгане»?

— А как всегда, шеф, — слухи. Фактов нет. Дескать, кочевники к нам подсылают Зверя специально. А точнее — всех Зверей. Сумели как-то с ними подружиться, может, даже дрессируют. Словом, посылают…

— А зачем? Я этой версии не слышал. Рибер/Ол широко развел руки.

— Да, по-моему, понятно. Чтоб внушить нам страх. Посеять панику среди людей.

— Страх… — Рандаф/Ол угрюмо посмотрел на собеседника. — Но вы же знаете, что только мы, мы сами заставляем их бояться! Сами делаем…

…что блюди были начеку, сказал сегодня Вольк, мы не должны спускать с них глаз. А это почему? — спросил я. А вот потому, ответил Вольк, что мы идем на смену. Если мы потеряем бдительность сейчас, то потом будет трудно, потом будет поздно. И тогда Зверь погубит нас всех. Он молодец, этот Вольк, все понимает. Настоящий вожак. И вообще отличные ребята у нас в группе собрались. Смелые, решительные, сильные. Я иногда пасую перед ними. Это плохо. Я должен работать над собой, много тренироваться, учиться хорошо стрелять, чтоб защищать людей от Зверя, и быть не хуже остальных. Только тогда мы сможем не бояться Зверя и устранять из нашего движения разных хлюпиков и неумеек. Мы живем на Станции, а не в каком-то там Поселке! Значит, когда придет время, борьбу со Зверем доверят нам — верным, доблестным сынам, оплоту всего самого передового. Это не мои слова. Так сказал Вольк. И я ему верю. Потому что знаю: он прав. Мой вожак всегда прав. Оттого он — вожак, а я нет. Я не всегда бываю прав. И я еще бываю нюней. Это плохо. Я затем и веду свой дневник, чтобы видеть свои недостатки. Чтобы наша лучшая наставница Лита все знала обо мне и всегда могла бы направить мои мысли по верному пути. И Прис, и Бикти, и Теменс, и Мола, и Геба, и Дона, и Френа — все из нашей группы тоже так считают. И тоже ведут дневники. Я специально перечислил их всех еще раз. Потому что в жизни, каждый день — это одно. Но на страницах дневника они тоже должны быть всегда. Чтобы я о них не забывал и чтобы их пример был всегда перед глазами. Так сказала наставница Лита. И она права. А теперь о событиях дня. Моя шестилетняя сестренка Биби упала, и сильно расшиблась, и долго плакала. Вместо того, чтобы отругать ее за слабость, я ее пожалел. Один флажок вниз. На уроке по счислению я первым решил самую сложную задачу, но алгоритм ее решения заложил в машину так, чтобы в нем была подсказка для других. Ведь по счислению я лучший в группе. Второй флажок вниз. Когда я сегодня увидел отца, то спросил: ну, скоро придет к нам Зверь? Как будто я боюсь. Третий флажок вниз. На уроке спорта мы прыгали тройками. Я потеснил Приса, и он не смог прыгнуть, как хотел. Один флажок вверх. Дона глядит на меня очень нежно, жалеет, что у меня умерла мама. Я ей сказал сегодня, что презираю эти розовые сопли. А она обиделась. Второй флажок вверх. После уроков не дышал целых полторы минуты — тренирую волю. Третий флажок вверх. Итого: три — три. Сравнялось. Это обидно. Значит, прогресса сегодня нет. Неудачный день. Что еще произошло? Да, наконец вечером у Ворот появился Зверь. Отец пообещал, что завтра возьмет меня на Охоту — я уже большой и должен привыкать. А больше из нашей группы никто не поедет. Я, конечно, радуюсь, но внешне выгляжу спокойным, как и полагается растущему мужчине. Я нарочно в зеркало смотрелся — получается неплохо. Очень даже натурально. Надо будет завтра еще один флажок вверх приписать. А Зверя тут боятся все. Он может принести нам много бед. Говорят, он снова встал у запертых Ворот, недалеко от лестницы, и что-то там показывал. Нам Лита объясняла: зазывает, добреньким прикидывается, а на самом деле только подойди к нему — такое будет!.. Что — не знаю, но, должно быть, что-то очень страшное. Ведь он не здешний, он — чужой! Завтра я его увижу. Совсем близко… А сейчас была команда: из Поселка начинать эвакуацию на Станцию. Эх, поскорей бы завтра! И тогда — Охота…

…по всем правилам, которых следует неукоснительно держаться, шла эвакуация. Раз — опущены все жалюзи, намертво задраены все дополнительные люки, что ведут наружу. Ими никогда никто не пользовался — это были люки аварийные, но перед выселением на Станцию их полагалось укреплять особо тщательно. Два — отключены питающие Поселок энергоблоки, чтобы не было пожара — мало ли что может вдруг случиться… Только по периметру горят прожекторы и освещают все подходы — незамеченным не прошмыгнешь. Три — начинает выть сирена. В каждом помещении Поселка слышен этот вой, усиленный динамиками Службы Сохранения. На Станции вой тоже долго не смолкает. И тогда, словно бы из ниоткуда, возникают бравые Адепты Службы, люди, как никто умеющие действовать в любых условиях, способные ориентироваться в самых сложных передрягах, беспощадные, решительные люди в белоснежной униформе с золотыми поясами. Где-то на Станции, на одном из ее этажей — даже неизвестно, подземном или надземном, — расположена школа Адептов, куда попадают… а вот кто именно, как именно — секрет, поскольку школа эта не похожа ни на что; даже о том, что она есть, слухи просочились лишь совсем недавно. Впрочем, и немудрено: когда на Зеленый Выгон начали садиться первые ракеты, когда Станция (тогда еще одна, без всякого Поселка), как говорится, только-только оперилась — жизнь текла совсем иначе, люди не боялись, то есть нет, конечно, опасались разных неожиданных подвохов, каковые им могла преподнести планета, но организующий центр страха не существовал, возможные опасности людей сближали, вот что важно. Это уж потом, когда и Станция надежно укрепилась, и возник Поселок, и обыденную жизнь наполнили в конце концов традиции, пристрастия, разумные регламентации, когда, короче, стало ясно, что планета — пусть не рай, но для пришельцев новый дом, а не случайный пункт, где можно чуточку передохнуть перед отправкой дальше, — лишь тогда внезапно что-то изменилось в общих настроениях. Вдруг появились озабоченность и беспокойство: дескать, застолбили мы планету, верно, как-никак, а все-таки пустили корни, ну а дальше-то, как дальше жить? И тут, чтобы смятение развеять, основали центр страха (так его в народе окрестили, даже толком и не зная — есть ли он на самом деле, может быть, все может быть, ведь существует же на Станции «Питомник для мух», лаборатория странная и удивительная, с самого начала окутанная тайной!), откуда людям разъясняли, что почем да отчего, и где внезапно объявились эти самые Адепты Службы Сохранения, загадочной и очень-очень нужной, в чем почти никто не сомневался. А «почти» — поскольку находились неучи, не верящие в это, только и в Поселке, и на Станции всерьез их никогда не принимали, не держали за разумных, так сказать, хотя в Поселке нравы были и попроще. Зверя боялись — неосознанно, всегда. Обычно это чувство заслоняли прочие заботы и дела, лишь редко-редко в бюллетенях новостей, или в отдельных телепередачах, или в сочиненьях местных славных литераторов как бы случайно, ради красного словца, упоминался Зверь — раз в месяц, право же, не чаще, по каким-либо ничтожным поводам, но все равно — упоминался, вот что важно. Имя, всуе изреченное, не будоражит, однако ж в память западает, и тихонько, исподволь вокруг него сплетаться начинают зыбкие — на первых-то порах — и без расставленных акцентов, всевозможные ассоциации, не более. Тут и насмешка допустима, и сарказм, и критика: мол, поглядите, глупости какие произносят, так, болтают, лишь бы воздух сотрясать. А в памяти и это остается… Главное, не быть назойливым, но и больших не делать перерывов, не давать расслабиться. Зато потом, в урочный день, в урочный час, вся эта сеть, что оплетала мозг людей, внезапно собиралась в тесный кокон, из которого рождались мысль-монстр, чувство-монстр, и тогда… Взрыв, мгновенная разрядка. Это напоминало эпидемию неведомой болезни, которая раз в год, предвычисленно, неизбежно, поражает всех и оттого — особенно страшна. Затем, и очень скоро — через пару-тройку дней — все позабудется, вернется в изначальное, обыденное русло, но до этого еще ведь надобно дожить!.. А тут вот у порога — Зверь. Сейчас. Пусть он один и с виду вовсе безобиден — чепуха, тем самым он вдвойне опасней. Дай лишь волю — и за ним придут другие, непонятные, чужие. Для чего, что им тут надо? Или лучше так — открыть Ворота перед ними, посмотреть, что будет?! Вы с ума сошли! Вы говорите: риск, но может все образоваться? Нет, нелепей вещи не придумать. Слово «риск» забудьте — катастрофа, вот что разразится! Может быть, на матушке-Земле еще и допустимы эдакие игры — в благородную опасность, в вычисления, мол, сколько шансов на счастливую развязку; на Земле, пожалуй, так и нужно было бы в итоге поступить, но здесь-то мир — иной, похожий, безусловно, да похожесть эта и в самой себе таит угрозу, если уж по правде говорить, она позорно расслабляет, притупляет бдительность, а после выкинет такой невероятный фортель, что не только будут все метаться и страдать, друг друга ненавидя, но и Станции с Поселком, стоивших немыслимых усилий, сразу же придет конец. Здесь все — опасно. Это подлинно дурацкое название — Зеленый Выгон — способно умилить, ну, разве что профана, на мякине знатока не проведешь. Что-то, говорят, когда-то было, отчего теперь — вот так… Проверить невозможно: давние анналы той поры, когда все только начиналось, сгинули, пропали безвозвратно. Сохранилось лишь предание, невероятно смутное, невнятное, по сути, оттого, быть может, и позволившее страх увековечить и на нем, как на фундаменте, построить в общем-то несложный, но эффектный ритуал — эвакуацию на Станцию, едва последует сигнал, что Зверь — неподалеку. Поселок хоть и больше Станции во много раз, однако он не защищен, по крайней мере так, как цитадель. Какое счастье, говорили, что догадались вовремя пробить подземные проходы — меж коттеджами Поселка и на Станцию, успели протянуть сеть верхних галерей с каркасом из особо прочных сплавов. Прозорливцы были те, кто начинали обживать планету… Может, если б не было всех этих ежегодных, хорошо спланированных встрясок, этих несуразных бдений (а со стороны они, наверное, смотрелись бы довольно странно — для неискушенного и беспристрастного свидетеля), тогда Поселок уж давно бы зажил на свой лад, отъединясь от Станции, но в том-то ведь и дело, что, существуя целый год сам по себе, он оставался в миг опасности зависим, пуповину оборвать не мог — и потому в итоге пребывал в неявно-подчиненном положении всегда. Об этом, правда, вслух старались не распространяться, ну да каждый понимал и даже пусть в душе не соглашался со сложившимся раскладом отношений — все равно был ритуал, и он служил недурственным барьером для неугомонных, захоти они вдруг новшеств или радикальных перемен. На двух китах покоилась Колония: на страхе перед непонятным Зверем, эдаким ужасным символом враждебных внешних сил, и на признании приоритета Станции — всегда, во всем. Другого не было дано. Зверь появился — и колеса завертелись. Эвакуировались быстро, без эксцессов, очень деловито. Было в действиях людей что-то с рожденья наработанное, хорошо знакомое и оттого воспринимаемое как естественная данность, ординарная среди других житейских изменений. Из предметов обихода ничего с собой не брали — у каждого хранился в специальной нише возле выхода из дома особый запечатанный пакет внушительных размеров с круглой биркой, на которой стоял номер жилого отсека. Большая тележка на резиновых катках, снабженная программным устройством, двигалась по коридору — основному подземному тракту, — где вполнакала призрачно светили аварийные лампы, и бесшумно тормозила около дверей в жилые помещения. Следовал предупредительный звонок, дверь раскрывалась, и жилец, заранее готовый, тотчас водружал на тележку свой запечатанный пакет. Забавно, но почти никто не знал определенно, что же там внутри, — воспользоваться содержимым до сих пор не доводилось, каждые два года старые пакеты заменялись новыми, наверное, с таким же наполнением, и, если честно говорить, их обладателям, по сути, было все равно, чем Станция снабжала их на случай экстренного бегства из Поселка, ибо понимали: ерунды им не подсунут, ну, а коли так, чего же волноваться и утруждать себя никчемным любопытством. Кроме того, сохранность бирок на пакетах строго проверялась. А детишкам просто запрещалось шарить по пакетам, и за ослушание пороли образцово — вообще в Поселке, в отличие от Станции, рукоприкладство уважалось и не вызывало отрицательных эмоций. Сдав пакеты, которые на Станции потом им снова будут вручены, из комнат в коридоры выходили люди — обитатели Поселка. Они шли не спеша, уверенно, с достоинством хозяев положения, ведя степенные беседы, изредка шутили — словом, вся эта людская масса, ровною колонной растянувшаяся вдоль коридора, ничуть не походила на охваченную паникой толпу. То был организованный и за многие годы хорошо отрепетированный страх, да, страх, поскольку жители Поселка двигались хотя и с внешним безразличием, но твердо и неудержимо, без оглядки, и, случись вдруг за спиною взрыв, или пожар, или потоп, они бы все равно шагали только к Станции, никто бы не помчался выяснять, что там стряслось, никто не дернулся бы даже, чтоб спасти свое имущество, какие-то в особенности ценные и сердцу милые предметы, нет, лишь, может, несколько ускорился бы шаг да прекратились разговоры, но стремление осталось бы одно: отсюда — юн, под своды цитадели, где все вместе, где в обиду не дадут, помогут, где уже другие за тебя в ответе, а ты сам, как ни крути, — почетный гость, пускай не очень-то любимый, но — законный. Чувство беззащитности — великая организующая сила. Временами начинали плакать маленькие дети, но их успокаивали быстро — разными посулами, гугуканьем и прибаутками, а то и просто тумаками; детей в Колонии не то чтоб обожали, но — ценили и оберегали, без детей Колония давно бы приказала жить. Миновав коридор, служивший как бы осевой того или иного сектора, жители Поселка попадали в основную галерею, где сливались все людские ручейки. Отсюда путь лежал на Станцию — там беглецов уже готовились принять. Обитатели нижних этажей — чтоб не мешать другим потокам беглецов — добирались подземным переходом. Все — как один… Все отлично понимали, что конкретно ждут от каждого…